Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы на гладкой как бархат спине.
Мне хочется плакать от боли или забыться во сне.
Где твои крылья, которые так нравились мне?
Перед сном, когда гасились все свечи в спальне, кроме одной, няня садилась в изножье кровати Аркаши и начинала рассказывать ему сказки на ночь — и порой он весь день ждал этой минуты, потому что няня знала сказок больше всех на свете. — И про кого тебе рассказать сегодня? — спрашивала она, улыбаясь и светя лучиками-морщинками. — Про Василису Прекрасную? А может, про атлантов? — Про крылатых, — мотал головой Аркаша. Неделю назад отец разрешил им сходить в цирк, и сердце ребёнка замерло и не билось, пока под куполом хрупкая девушка летала и кувыркалась в воздухе, делая мощные замахи огромными белыми крыльями. С тех пор он донимал няню, желая услышать больше историй про них. — Хорошо, милый мой, только это, наверное, последняя история, — няня потрепала его по голове и начала. В тридесятом царстве, тридевятом государстве правил однажды король, который возненавидел крылатых людей и захотел лишить их крыльев, потому что сам люто завидовал им, мечтая об их скорости и свободе. Была у него единственная дочь, молодая и прекрасная принцесса, которая полюбила крылатого юношу, сбегала с ним из дворца по ночам, и он взлетал с нею над крышами города почти к самым звёздам. И вот прознал про это отец принцессы. Сначала он рассердился до смерти, хотел запереть дочь в башне и никогда не выпускать наружу. Но король был хитрый, ненавидел свободного юношу и потому придумал другой план. Он сказал дочери, что готов дать влюблённым благословение, только юноше нужно явиться к нему во дворец. Принцесса с радостной вестью помчалась к крылатому юноше, и тот, опустив взгляд, пошёл за ней, не отвечая на расспросы, почему же он голову повесил, если счастье пришло в их жизнь. Но как только юноша вступил во дворец, стража схватила его и обрезала его чудесные белые крылья. Девушка плакала горькими слезами, но крылья было уже не вернуть. И тогда юноша покинул страну, ушёл далеко-далеко от людей, но не сумел выжить без своих крыльев, без свободы и умер от тоски. Принцесса же, услышав о гибели бескрылого юноши, до конца жизни оплакивала его. Аркадий всхлипнул — он больше не мог сдерживаться, и тёплые слёзы потекли по его щекам, пока он с остервенением их вытирал. Он не хотел плакать, потому что плачут только маленькие дети, но в груди жглось так сильно, что держаться не получалось. Ему так жаль было потерявшего крылья и свободу юношу и принцессу, которая, не желая того, предала любимого... — Няня Света, как же так можно? — не переставая всхлипывать, спросил он. — Разве можно так с человеком? У него же такие красивые крылья, а он, а его... — Тише-тише, мой хороший, — няня, которая была не рада уже, что рассказала эту легенду, прижала дрожащего от слёз ребёнка к себе в объятия и гладила его по голове, пока тот не успокоился хоть немного. — Это только история, и в жизни с крылатыми никто так не поступает, люди любят их, солнышко. Тише-тише... И Аркаша обмяк у неё на руках.—
— Мне жаль, мне очень жаль, если бы я знал, что они так сделают, я не дал бы им, я был бы рядом, мне так жаль, мне так жаль, мне так- Снова снились купола Исаакия с высоты. Алекс никогда не бывал внутри — в храме, как и в других, таких, как он, не жаловали, — но по ночам часто прилетал к нему, разглядывал барельеф и скульптуры, шутливо пожимал руки апостолам на фронтонах (Фома был его любимчиком) и порой задерживался отдохнуть на колоннаде, пока его вместе с устроившимися рядом голубями не спугнёт колокольный звон. Во сне, обогнув большой купол, он задержался лишь на секунду: оттолкнувшись от крыши, он, выполнив идеальную петлю, стал стремительно падать на мостовую, свернув лишь в метре от неё, и ринулся дальше, к Адмиралтейству. К венчавшему шпиль кораблику, холодному и подрагивающему от ветра. Коснулся рукой, пролетая мимо, погладил, как любимого щенка по голове, облетел шпиль и рванул к Неве. Волны бились о набережную и, если подлететь ближе, окутали бы его дождём мелких брызг. Но он, не снижаясь, пролетел над Дворцовым мостом, широко раскрыл крылья, закрыл глаза — и воспарил, отдавшись на волю потокам ветра. Ни криков чаек, ни ржания лошадей, ни людских разговоров — ничего кроме шума ветра и волн, волн и ветра, успокаивающих, вносящих баланс. И даже думать не нужно было: крылья сами несли его над чёрными волнами, по которым рассыпались цветные отблески фонарей. Перекувыркнувшись, он остановился наконец: слева позади остался шпиль Петропавловской крепости, впереди справа шумел недавно позеленевшими кронами Летний сад. Выдохнул и улыбнулся широко — вот она свобода! Сбившееся дыхание, покрасневшие щёки и простор — в груди и вокруг. Только ботинки потяжелели вдруг, как те неудобные боты, что он с детства не носил. Словно ему подсыпали камней. Словно… Руки. Одна, другая, третья, пятая — стали цепляться за лодыжки, крепко и больно. Он взмахнул крыльями, пытаясь вырваться, ведь добром это точно не кончится… Его схватили за маховые перья. Сразу с обеих сторон, выворачивая крылья, чтобы связать. Сердце колотилось как у маленькой испуганной птички, и он дёрнулся конвульсивно, пустил в ход руки, не замечая боли, выдирая крылья из чужих рук — тогда на них легла грубая верёвка. Нет, нет, нет, нет нет нет- Он отбивался молча, сдерживая бесполезный крик, но когда его обездвижили, не сумел молчать больше — на помощь никто не придёт, но… — Зря ты думал, что уйдёшь от правосудия, — едкий мужской голос прозвучал занесённым над ним лезвием. А потом он даже во сне не сумел потерять сознание.