Лёд его сознания

Ливень — это не просто дождь, для Дилюка он всегда предзнаменовал потери. Поднимая голову навстречу холодным каплям дождя, он встречал перемены в своей жизни, постепенно с гулким стуком осадков о землю, всё больше и больше страдал от одиночества, желая согреться в чьих то руках. И даже сейчас, в мире приведений прошлого, он ощущает эту сырость и холод, пронизывающий его до костей, с дрожью признавая поражение. Погружаясь в эту бездну — дыру из воспоминаний, которые то отчетливо, то перекошено, словно позабыты напрочь во мгле, терялся во времени, наивно полагая, что эти иллюзии и есть истина прошлого. Как жаль, что обнадёжив себя, правда нанесёт фатальный удар в область спины, ведь все происходящее — иллюзия обмана, ведь все уроженцы Каэнриа’х — лжецы. Перед глазами то плывет, то двоится, а нытьё режет слух. Почему то, когда сентиментальность отошла на второй план, эти рыдания кажутся такими наигранными, что непроизвольно хочется опустить взгляд и никогда не поднимать его. И рыдание, сопровождающееся бессвязным рьяным бормотанием умалишенного, замолкло. Дилюк, прикрывший глаза в той самой попытке стать незрячим, замер в недоумении, и с опаской потихоньку раскрыл по очереди веки, разглядывая происходящее. Кэйа больше не плакался о своей участи мученика, а молча пялился в своё отражение. Возникало такое ощущение, словно он смирился с тем, что оно принадлежит ему самому, что там напротив стоит ни кто иной, как он сам. Дилюку хотелось вмешаться, но не имея права на такую почесть, он бесполезен. Картинка вновь заиграла другими красками, сконфуженно растворяясь во мгле, медленно паутинкой собираясь воедино. Рангвиндр уже по опыту знал, что эти воспоминания следовали в определённом хронологическом порядке, имея свою индивидуальную ценность в развитии цикла жизни брата. Забавы ради, он считает, что лицезрит ещё и ту роковую ссору, которая привела к долгой пленительной разлуке. Словно подражая его словам, он оказался в собственной комнате старого отцовского особняка, точнее за её дверью. Кэйа стоял, не решаясь постучаться, его рука дрожала, но он не считал нужным обратить внимание на такую мелочь, полностью сосредотачиваясь на звуке, который исходил при столкновении фаланг пальцев о дерево. — Войдите. — раздался голос, от которого по спине фантома бесцеремонно прошлись мурашки. Медленно отворив дверь, Кэйа, тихо скрепя половицей, приблизился к хозяину голоса, словно осуждённый, грациозно шествовавший к палачу на смертную казнь. — Люк…— окликнул его подсудимый, надеясь на жалостливость судьи, молился на, смягчающийся обстоятельствами, приговор. Но судья безжалостен, и лишь завидев беглеца, схватился за рукоять своего клинка, словно зверь, раненый в уязвимое место, вытаращил глаза в смятении и ненависти. — Где ты шлялся? — сухо спросил тот, очерчивая круговыми движениями большим пальцем узор на рукояти. — Выслушай меня, прошу. — молил его о снисхождении преступник, сгорбившись под влиянием этого сурового и полного отчаяния взгляда. В ответ же он получил лишь немой кивок, от которого разило отчужденностью и обидой. От чего то, нынешнему Дилюку почудилось, что веяло от него прежнего юного и ранимого, вовсе не желание убить, а наконец познать мир таким, какой тот есть на самом деле: жестокий, полный предателей и лжи, лицемеров и лицедеев, убийц и жертв. Но больше всего юноша жаждал даже не этого, а того, что стоящий перед ним самый дорогой человек никак не связан с несправедливостью и его личной обидой на рок событий. Печально, что тлеющая надежда доблестного рыцаря сомлела, как и его верность ордену в кабинете Варки — через громкий скандал. — Брат…Нет, Дилюк. На самом деле я никогда не являлся тебе братом. Я никогда не должен был становится членом этой семьи по настоящему. Я никогда не должен был привязываться к тебе. Знаешь ли почему? — впервые поддавшийся порыву откровений, некогда звавший его «братом», юнец, с чёрствым сердцем и бездушием от вечной лжи и угнетающего небытия божественных свершений, забывчиво вопросил, уже и без того убитого насмешками легкомысленной и непостоянной судьбы, собеседника, чей взгляд блуждал по худощавому телу, отчаянно пылающему правдой и только правдой, намереваясь навечно запечатлеть в памяти его тень, прежде чем пронзить прогнившую плоть насквозь, покончив с тьмой, текущей в его жилах, во мраке ночи. — Некогда павшее королевство Каэнриа’х — моя Родина. Я изначально был послан в качестве шпиона. Моей задачей было втереться в доверие местным жителям, стать частью верхушки иерархии Мондштата. Я должен был дойти до самого конца шахматного поля, превратившись из жалкой и ничтожной пешки в безжалостного и беспощадного ферзя. — схватившись за плечи и упав на колени, он отчаянно кричал всё то, что так долго скрывал, дрожа, томясь от неизбежной расправы над собой. — Но я не смог. Я жалок и смешон, Дилюк. Убей же меня, убей… — он плакал от осознания конца, от досады и облегчения, как дитя, который впервые почувствовал физическую боль от ударов плетью по младенчески нежной и чувствительной коже. Дилюк был готов подарить ему прощальный поцелуй смерти, в порыве гнева замахнувшись клинком, намереваясь навсегда разорвать их узы с раскаявшимся предателем. Волчья погибель, нёсшая волю справедливости, разрубила плечо пришедшего с повинной до кости, вызвав в страдальце неописуемую волну накатившей боли и онемения. Не контролируя свою ярость, юный Рангвиндр запёк только что нанесённое глубокое ранение своим губительным пламенем, оставляя на пронзённом плече вечный ожог. Но в тот момент, когда он вновь замахнулся, чтобы вспороть своему ненаглядному брюхо, то ли от яростного желания умереть, то ли от естественного желания жить, Царица даровала, чужеземному миру под небом и звёздами, юноше шанс на спасение — Глаз Бога. Кровавый лёд сковал по рукам и ногам палача-единоличника, словно став его кандалами и смирительной рубашкой, а алый снег медленно, растягивая мгновение, сыпался хлопьями на их головы, постигая свой скорый конец, ложась на кожу, тая от их телесного тепла, превращаясь в капельки крови. Снежинки задорно вели хоровод, не спеша перерастая в метель, а, щемящий сердце блеском серебра, иней обрисовывал на стенах комнаты фрески, что на деле походили на детские каракули маленьких странных лохматых существ, схожих с людьми наличием головы, туловища, двух пар ног и рук. Но комната, скрывавшая в своих стенах драматичную сцену помилования смертника, рассеялась, словно туман, навсегда стирая следы изъянов в ранее дружной и крепкой семье Рангвиндров, от которых ныне остались лишь фотографии, скрытые от чужих любопытных глаз в тайниках новой винокурни. И сколько бы лет Дилюк не пытался принять произошедшее, смириться с волей небес, он не мог простить себя за то, что самолично разрушил эту семью, ведь именно он убил Крепуса, именно он подарил брату ужасающие ожоги по всему телу, именно он и никто иной. Немного погодя, пред его глазами развернулся следущий акт, что изумил его своим новшеством, а если быть точнее — актёром, чьё участие он ожидал в последнюю очередь. В углу, похоже своей лаборатории в штабе Ордо Фавониус, что-то активно записывал алхимик, полностью погруженный в раздумья. В дверь неожиданно для него постучали, и он дёрнулся, чуть не выронив из рук свою записную книжку. Облегченно выдохнув тому, что успел словить её на лету, он разрешил войти в его кабинет. На пороге предстал Кэйа, с интересом разглядывая колбы с неизвестными ему разноцветными жидкостями, медленно прошествовал к хозяину лаборатории. Альбедо же хитро прищурился, внимательно изучая вошедшего, словно неизведанный ранее экземпляр, подмечая все мельчайшие детали в его образе, заранее складывал первое впечатление о нём, и явно зная их предстоящий разговор. — Добрый день. — с дружелюбной, но наигранной улыбкой произнёс алхимик, с которой он встречал и провожал практически всех живых существ. — Кто ты? — задал вопрос Альберих, решив не морочить друг другу головы формальностями и сразу приступить к делу. — Мой титул — Принц Мела. — представился он, наблюдая за реакцией своего собеседника, улавливая любое его мимолетное движение, чтобы иметь представление о его характере и поведении. — Так ты тот, кого мой отец обязывал проинформировать. — отметил последний потомок королевской четы, чувствуя на себе чужой пристальный изучающий взгляд. — Это необязательно. — заверил его алхимик, довольствуясь наведённой интригой на собеседника. — Почему? — не поверил своим ушам тот, ведь годами ожидая этой роковой встречи, представляя лицо того мерзавца, которому обязан вскрыть все карты противника, он много размышлял и мусолил эту тему, пялясь в потолок по ночам. — Моя задача не требует для своего решения никакую информацию помимо знаний алхимии. — не отводя взгляда, колко ответил он, с той же приветливой улыбкой, от которой по спине его союзника пробежали мурашки. — В чем заключается твоя цель? — нарочито с угрозой в интонации вопросил Кэйа, с некоторым ехидством глядя на своего спутника. — Наша цель едина, но пути достижения её разнятся. — беспристрастно ответил Принц Мела, хотя его собеседнику в контексте реплики послышалась издёвка. — Ты не ответил. — настороженно прищурившись своим единственным глазом, Кэйа в предвкушении гладил мех, свисавший с его плеча. — Потому что ты знаешь ответ. — игриво намекнул алхимик, приподняв уголок губ, коварно провёл подушками пальцев по своему подбородку. — Каким образом ты собираешься уничтожить Мондштат посредством алхимии? — почувствовав родство в чертах лица, жестах, манере речи и мимике, уже скорее из любопытства спросил Кэйа, заметно расслабившись, ведь при таком же, как и он сам — коварном и лицемерном, лживом и лукавом, наконец нет необходимости лгать. — На это уйдут года.— почуяв смену настроения своего спутника, он тоже несколько расслабился, разрешив себе облокотится на стену и встать в комфортную позу, так как спина устала держать ровную осанку для поддержания «величественного» образа. — Я не знаю можно ли доверить тебе эту тайну сейчас, ведь ты ещё не определился за чёрную или белую фигуру играешь. — раздумывая над своими словами, он опустил свой взгляд куда-то вниз. — Моя судьба, как и твоя, предрешена. Я последний живой член королевской династии Альберихов, и мой долг отомстить за свой народ…и за свою семью. — заявил наследный принц, хотя в глубине души единственной причиной мести признавал лишь свою покойную матушку. — После такой речи я не смею не звать вас своим королём. — с той же самой игривой улыбкой произнёс его «подчиненный». — Но учтите, узнав свое истинное предназначение, пути назад нет. Готовы ли вы к таким жертвам? — Ты ставишь передо мной выбор, но ведь тебе лучше любого известно, что у меня его нет. — с грустной, можно сказать даже усталой улыбкой, ответил ему он. — Однако именно вам решать когда судьба нагонит вас. — в последний раз дав ещё один шанс на отступление, настаивал алхимик. — Раньше или позже: какая разница? Но лучше я заранее буду готов к свершению грандиозного плана моего предшественника. — нарочито не зовя его своим отцом, выказывал презренное отношение к нему, отказываясь называть вещи своими именами. — На самом деле вы… Но Альбедо не успел договорить. Словно по щелчку пальцев, оба беседующих замолкли, замерев, словно кукловод бросил дёргать за нити своих марионеток. Свет потускнел, лабораторию окутал мрак, понемногу превращаясь в непроглядную темень. Была ли за этой темнотой все та же лаборатория? Неизвестно. Дилюку стало жутко. Спектакль остановился на самом интересном месте — на самой кульминации, оставив озадаченного зрителя в ужасе от этой нескромной паузы. — Что происходит? — спешно оглядываясь по сторонам, с огромным трудом сдерживая панику, что трепетала внутри него, словно бабочка, только-только вылупившаяся из куколки. Однако, он должен признать, что дал слабину, ведь паника овладела им в первые минуты. Протрезвев, до его сознания дошло — Данслейф пропал. Быть может, его поглотил мрак, или может этот ублюдок просто сбежал, оставив Дилюка в одиночестве с призраками прошлого. Рангвиндр заметил, как эти неживые видения, словно ожив, кровожадно косились на него, коварно ухмыляясь. Тогда Дилюк оцепенел от накатившего ужаса, ведь сейчас он абсолютно беспомощен — этих созданий не убить. Но вопреки ожиданиям Рангвиндра, они не сдвинулись с места, лишь продолжали пожирать его взглядом, пока их не поглотил мрак. Он стоял, как вкопанный, и явно продолжил бы так стоять в непроглядной темени, переваривая произошедшее, пока не услышал певчее чириканье, громкий хохот, чей-то кашель и чих, много голосов, хлопки и выкрики, смех детей, шум повозок…Он очнулся словно с продолжительного транса прямо на площади перед памятником Барбатоса и его собором. Он всё меньше понимал, что творится вокруг него. Гогот горожан вокруг каменного изваяния кое-что напоминал и, стоящий в центре этой толпы, бард подтвердил его догадки. Надо же, и путешественник со своей компаньоншей тут. А там где-то среди людей виднелся и знакомый ему мальчишка — Беннет. Если он не ошибается, то это Праздник Ветряных Цветов. Все о чём-то болтали, и Дилюк решил уцепиться хотя бы за что-то, или, вернее, за кого-то. Ведь здесь он явно не просто так. Вновь устремив свой взгляд в центр, он заметил, что та троица пропала, и начав молниеносно искать их взглядом, наконец заметил их спускающихся по лестнице, бегло последовал за ними. Они уже вчетвером прошествовали в штаб Ордо Фавониус, направившись прямо в кабинет Джинн. Войдя, он впервые за долгое время увидел Кэйю за бумажной волокитой. Бард резво что-то лепетал про домашнее задание, любовные стихи и плате за наставничество. Нелепее и бессмысленнее речей Дилюк прежде никогда не слыхал. Подняв взгляд на своего брата, он вспомнил недавно испытавший ужас его зверского взгляда на себе, нервно сглотнув. Подслушав их разговор, оказывается Кэйа был инициатором этой авантюры с поэтичными признаниями, и даже подготовил то «домашнее задание», передав его в руки Венти. — «Mi muhe ye» с хилличурлского — «я люблю тебя»! — с лучезарной улыбкой до ушей озвучил бард, игриво хихикая, но Дилюк понял, что этот смех вовсе не вызван весельем. Этот хохот — лишь игра на публику. «Mi muhe ye» переводилось вовсе не «я люблю тебя», а «я торжествую над тобой». Опешив, он неверяще покосился на Кэйю, который являлся автором этого скрытого послания с чистосердечным признанием не в любви, а объявления войны. Альберих наигранно мило беседовал с Архонтом Ветра, находясь в прекрасном расположении духа, явно наслаждаясь удавшейся аферой, на которую его «рыбка» клюнула. Он всем своим видом излучал угрозу, коварно ухмыляясь никчемности этого божества, ведь нынешний он жалок и беспомощен, раз даже прибегнул к помощи рядом стоящего чужеземца, чтобы успокоить своего разбушевавшегося питомца. “Mi muhe ye.” Я торжествую над тобой. На фоне зазвучала песня. “Mi biat ye.” Я одолею тебя. Она звучала так мелодично и грандиозно. Кто то пел её с таким трепетом в душе. “Biat ye dada.” Я поражу тебя с триумфом. Но кому принадлежит этот дивный голос? “Muhe dada.” Победа со славой. Дилюк нахмурил брови, устремив свой пронзительный взгляд прямо на ехидное выражение лица человека напротив, вальяжно рассевшегося на своём рабочем месте. Эту песню пел Кэйа у себя в мыслях.