Ты умерла в дождливый день И тени плыли по воде Я смерть увидел в первый раз Ее величие и грязь В твоих глазах застыла боль, Я разделю ее с тобой. А в зеркалах качнется призрак, Призрак любви.
Ария «Возьми мое сердце»
Летний дождь, летний дождь Начался сегодня рано. Летний дождь, летний дождь Моей души омоет рану. Мы погрустим с ним вдвоём У слепого окна.
Игорь Тальков
Деревня Рокфилд. Август 1975 г.
Начало августа выдалось невероятно душным и жарким. Две недели без дождей сыграли злую шутку с урожаем. Листья некоторых моих цветов пожелтели или покрылись волдырями, хотя я их поливала из ведер каждый вечер. Земля высохла и затвердела до такого состояния, что вся покрылась трещинами. Она крайне тяжело поддавалась в работе с садовыми инструментами, а вчерашняя попытка разрыхлить тяпкой грядку закончилась разломом черенка. Птицы уже не пели с той живостью, какую можно было услышать в начале лета. Даже собаки на привязи, должные охранять соседские огороды, укрывались в тени деревьев или в прохладных деревянных будках. Каждый в поле кого-то из тружеников валит солнечный удар. Все молились Господу и ждали дождей. Пока отец за домом обтачивал деревяшку и делал из нее новый черенок, я копалась в цветах и срезала некрасивые и больные листья. Плотная соломенная шляпа должна была защитить меня от полуденного солнца. Ноги у меня остались босыми, по выходу из дома я даже не удосужилась переодеть ночную сорочку. Зачем, если все люди попрятались от зноя в своих домах? В скором времени в печи поспело мясо, и мы с отцом сели обедать в полной тишине. Верно, мы с ним практически не общались. Отец , конечно, был рад тому, что кошмары исчезли, и теперь я могу спать спокойно, а, значит, и надобность отправлять меня в лечебницу для блаженных отпала. Но когда я попыталась расспросить его о своей бабушке, тот лишь отмахивался, мол, я была уже достаточно большая, когда она умерла, и должна все сама прекрасно помнить. Про мать он и вовсе не хотел заговаривать. Видимо, до сих пор его ранит мамина смерть. Тем не менее, отношения с отцом у меня отнюдь лучше не стали. После обеда отец отправился к своему старому другу — дядюшке Бакушу, отцу Алька. А я же решила воспользоваться его отсутствием и прогуляться на лошади по местным угодьям. Солнышко уже смягчилось, и уже начинал поддувать легкий свежий ветерок. Переодевшись в светлые брюки нюдового цвета и белую свободную льняную рубашку, я отправилась в конюшню запрягать лошадь. С детства у меня был принцип не выбирать всегда одну и ту же избранницу, чтобы другим лошадкам не было обидно. Но потом я выросла и поняла, что в этом есть иной смысл: каждой кобыле полезно время от времени выходить из своей зоны комфорта и привыкать к чему-то более-менее новому. К тому же, в нашем загоне особо не разогнаться, а на воле можно хорошенько поразминать косточки. Именно поэтому ни одна из моих красавиц не потеряла свой блеск и гибкость в движениях. Даже старушка Герцогиня, на которую, как раз-таки, и пал сегодня мой выбор. Это была самая старшая кобыла в нашем загоне. Отец подарил белоснежного фриза моей матери на день свадьбы, а после ее смерти уходом за "сестренкой" занялась я. "Сестренка" — потому что в каком-то смысле она осталась такой же сироткой, как и я. Потом, ближе к старости, отец стал использовать ее в хозяйстве. Умелые руки быстро справились с ремнями, и вскоре я уже сидела верхом на Герцогине. Мы выехали на заросший от засухи пылью кривой большак. Двигаясь неспешным ленивым шагом, я наслаждалась тенью от выстроившихся вдоль дороги высоких берез. Их листочки-бусинки на тонких прутиках-веточках игриво перекликались под солнечными лучами. Не заглядеться на это чудесное мерцающее явление было просто невозможно. Уже на выезде из деревни я развернула лошадь, и мы направились в сторону озера, где еще не так давно купались с Роджером. Невольно возникшие воспоминание о том, как глупо он умудрился потерять лошадь, вызвало у меня легкую улыбку. Интересно, как там поживают ребята. Должно быть, уже записали не меньше половины своих творений. Неожиданно внутри заныла какая-то тревожная тоска. Совсем скоро они доделают то, зачем сюда приехали и вернутся в свой большой город, оставив все те чудесные моменты, которые нас связывали. Такой итог был очевиден изначально, и глупо сейчас из-за этого лить слезы. Но что-то внутри меня все равно протестовало. Особенно после того поцелуя на ярмарке. После того случая, у меня будто открылось второе дыхание. Жизнь взыграла новыми красками, и я смотрела на мир не так, как прежде. Он не сужался теперь до привычной мне рутины, а наоборот. Стало ясно: я не равнодушна к Роджеру, и глупо было это отрицать. Резкий проблеск солнечного луча прямо в глаз вывел меня из мыслей. Езда на маминой лошади ощутимо отличалась. Герцогиня всегда была спокойна и послушна. Быть может, поэтому я так глубоко задумалась в дороге и не заметила, как мы прибыли к пункту назначения, а именно — к чаще леса, окружающей то самое заветное озеро. Дальше я слезла с кобылы и повела ее за поводья меж столбов деревьев. На месте разрушенной часовни мы шли особенно осторожно, ведь там много всяких обломанных камней. А Герцогиня уже не так молода, чтобы резво преодолевать их. Мы спустились вниз по пригорку, и вот, перед нами, наконец, показалось то самое зеленоватое озеро с яркой голубизной отражаемого неба. Обоняния сразу коснулся аромат легкой сырости плодородной земли и едва ощутимой затхлости воды. Завершал всю эту прелесть практически неуловимая хвоя. Глядя на спокойную водную гладь, я вспомнила, как плавала на спине барабанщика, как он бестактно брызгался водой. Наверное, именно в тот момент между нами что-то зародилось. Во всяком случае, мне так казалось. Я принялась расстегивать ремни на лошади, а затем сняла тяжелое седло. такое же старое, как и его обладательница, и очень сильно затертое. Седло у меня у каждой лошади свое. Еще до того, как объездить кобылу, я тщательно подбирала седло, ведь у всех у них разный изгиб спины и индивидуальный объем брюшной части. Именно поэтому одно седло на всю жизнь. К тому же, я очень бережно относилась ко всем предметам в конюшне, собственно, как и к их носительницам. Дальше я разделась сама, оставшись лишь своей свободной льняной рубашке, длина которой доходила до середины бедра, и запрыгнула на кобылу, тесно прижавшись коленями к выпуклым бокам. — Ну, старушка, поехали! Мягко взявшись за кучерявую гриву, я пришпорила Герцогиню босыми пятками, и мы мерно вошли в воду, вспенивая ее. Дальше я слезла с лошади, но все еще удерживалась за ее шею. Да, чем-то это напоминало тот день. Мы плавали так минут пятнадцать. Герцогине явно нравилась эта прохлада, а я вдобавок омывала ее аккуратными брызгами. А мелко просачивающийся через листву солнечный свет играл переменчивыми бликами на воде, привлекая мой взор. Вскоре мы выбрались на берег обсыхать. Расчесывая пальцами кучерявую белоснежную гриву, я даже не задумывалась о полупрозрачной из-за влажности рубашки, которая плотно прилегала ко мне, потому что и понятия не имела, что нахожусь здесь отнюдь не одна. Взгляд далеко не сразу уцепился за сидящую на берегу в тени кустов загорелую фигуру. Это был Альк, уже некоторое время наблюдавший за нашими водными игрищами. Сидел он на большом листе лопуха, с голым торсом, но в коричневых деревенских штанах. К слову, сам он тоже был весь мокрый. Видать, тоже купался только что. Странно, как я не заметила его раньше. — Давно ты здесь? — подозрительно спросила я, когда мы встретились взглядами. Сидел он достаточно далеко, а потому мне пришлось поднять тон голоса. Юноша поднялся со своего места, отряхиваясь от прилипшей к одежде листвы и направился в мою сторону. Что-то задумчивое было в его лице, и это что-то исключало вежливое дружелюбие. — Достаточно. — сдержанно обронил он, когда подошел достаточно близко. Мне не понравилось ощутимое напряжение Алька. Он будто скрывал что-то недоброе — мое нутро подсказывало так. Оно что-то предчувствовало, ныло под ложечкой. Я инстинктивно прижалась грудью к лошади, ее близость давала мне ощущение защиты. Именно кобыла отделала нас друг от друга. — Это ведь Ромашка? Я думал, она уже умерла. — Герцогиня, — сначала поправила, а потом уже подумала я, поймав на себе удивленный взгляд когдатошнего друга. — Теперь ее зовут Герцогиня. Парень хмыкнул. — С кем ты была тогда на ярмарке? — Альк сделал шаг вперед, и теперь тоже почти прижимался к моей спокойной кобыле. Я почувствовала себя уязвимой под его грузным взглядом. — С друзьями. — Я видел только одного, когда вы танцевали. Меня будто током ударило. Теперь понятно, почему он так странно себя ведет, почему такой напряженный и как будто бы даже разочарованный — он видел финал нашего танца. Я заметно занервничала: если отец узнает об этом, то свернет шею и мне, и Роджеру. — Тебя это не касается, Альк. — медленно произнесла я, нарочито выделяя последнее слово. — А кого касается? — с раздражением бросил он. — Ты позоришь нашу деревню. Ведешь себя, как наивная и развязанная дурочка. Думаешь, этот городской заберет тебя с собой и женится на тебе? Нет. Он забудет тебя, как только уедет. А ты останешься без чести и в позоре доживать свои года. Парень говорил на эмоциях. Быть может, он даже переживал за меня. Но все это не отменяет того факта, что его слова, как токсичный яд, ошпарил мою гордость. Я с дерзновением глянула на него исподлобья и поджала губы. — А чем ты тогда отличаешься от него? Ты не обесчестивал девушек из соседних деревень? Не ходил с ними, как наряженный павлин, а потом не оставлял, увязавшись за новой юбкой? — от гнева я выступила из-за лошади, с гневом глядя на своего оппонента. — Он хотя бы не пытается казаться лучше, чем он есть на самом деле. Альк хотел что-то сказать в противовес, но обратив внимание на мой внешний вид, будто позабыл все свои мысли. Я вдруг вспомнила, что моя рубашка еще не высохла и запоздало прикрылась руками. — Не смотри! — Мне это надоело, — он сделал несколько опасных шагов в мою сторону, а затем схватил меня в охапку. — Я отвезу тебя к отцу прямо в таком виде, чтобы он запер тебя в четырех стенах. — Отпусти! — я брыкалась, как могла. Но что такое миниатюрная худенькая девушка в противовес деревенскому амбалу? Дергая ногами и выбивая кулаками по сильным рукам, стискивающим мой стан, я оказалась усаженной на лошадь. Соображалка смекнула быстро — это шанс сбежать. Но Альк так быстро вскочил следом, что, когда я вцепилась в гриву и пришпорила Герцогиню, он уже сидел позади, перехватывая управление. Мы бились, толкались, воевали за право "рулить". Во всем этом безобразии я даже не заметила, как тяжело кобыле было тянуть в гору нас двоих. Я надеялась победить или хотя бы перенять на себя управление. Парень не знал, как нужно ездить на этой лошади, а потому постоянно погонял ее. Мне было страшно: и за себя и за лошадь. Я даже была готова скинуть этого подлеца на ходу, но все мои попытки были тщетны. Он держал меня в обхват одной рукой. — Остановись! Ты погубишь лошадь! Я кричала, сопротивлялась, даже пыталась вообразить, что Альку резко стане дурно, и он ослабеет, но сосредоточиться в такой ситуации было практически невозможно. Слишком охватило меня волнение. Все произошло так быстро. Протяжный лошадиный визг разорвал спокойствие леса, я упала на сырую землю и кубарем откатилась в сторону, задев плечом какой-то камень. В ушах звенело, зрение поплыло. Что-то белое двигалось в двух метрах. А когда удалось сфокусироваться, я увидела — это была Герцогиня. Она лежала на правом боку, дергалась, хрипела и издавала рваное ржание. Я подползла к ней поближе и закричала. К горлу резко подкатил горький ком. Мне потребовалось отвернуться на пару секунд, чтобы прийти в себя. Передняя левая нога ее была сломана так, что желтоватая от крови кость торчала наружу. Испытывая болевой шок, она дергала конечностями так, что надломленное копыто болталось туда-сюда. Альк, шокированный не меньше моего, прижимался спиной к дереву и с ужасом смотрел на раненную кобылу. Пока я пыталась схватиться за сломанную ногу и зафиксировать ее своим весом, чтобы бедняжка хотя бы не травмировала себя еще сильнее, парень подлетел ко мне и попытался помочь. Но я зашипела на него, пресекая эту попытку. — Беги в деревню за отцом! Поторопись!!! Подхваченный моей паникой, он сначала впал в ступор, не желая оставлять меня здесь одну, а затем собрался с силами и помчался прочь. Я же продолжала держать ногу кобылы, с усилием сжимая обхват пальцев. Обилие вытекающей крови сбавилось до капель. Вскоре руки устали от напряжения, а помощи ждать оставалось не меньше часа. Я пыталась найти, чем перевязать ногу, искренне сожалея, что все рени упряжи остались возле озера. Тогда мне ничего не осталось, как оторвать низ рубашки и использовать тканную полоску в роли жгута. Пока я все это делала, Герцогиня продолжала метаться в агонии. Мне было так страшно за нее, что я не замечала ни льющихся по щекам горячих слез, ни жгучих ссадин, ни собственной наготы. Я видела только белоснежную шкуру запачканную кровью и грязью. Когда болевой шок прошел, кобыла перешла к более активным действиям. Она пыталась встать. Я всячески толкала ее обратно на землю, пыталась, лишить возможности двигаться, но сил было слишком мало. Тогда я легла всем телом на кобылу и принялась наглаживать ей голову, нашептывая на ухо все, что сейчас думаю, и как сильно люблю ее. Каким-то чудом это подействовало. Вскоре бедняжка только вяло всхрапывала. Через какое-то время нас нашли. Отец причал на Песчинке не один. Дядюшка Бакуш и Альк тоже были верхом на своих простых домашних лошадях, для работы в полях. Когда они спрыгнули на землю я сначала обрадовалась, а затем растерялась. — Отец, зачем тебе ружье? Мой вопрос остался без ответа. Он бросил на меня быстрый взгляд, а затем поспешил отвести его в сторону. Да, я была в одном нижнем белье. Дядюшка Бакуш накинул мне на плечи мешковину, из которой шьют мешки для картошки и зерна. Вероятно, изначально это предназначалось для Герцогини. Мужчины обошли меня и опустились над лошадью. — Исак, у нее еще и брюхо, кажется, распорото. — с сожалением подметил Бакуш, указывая на лужу крови под спиной кобылы, которую я раньше почему-то не заметила. Значит ее спокойствие — вовсе не моя заслуга? Мне стало страшно. — Отец, дядюшка Бакуш, вы ведь сможете ей помочь? — с мольбой в глазах обратилась я к ним. Мужики молча переглянулись между собой так, будто они оба что-то знали, но не могли сказать мне. Как некоторые взрослые не могут сказать своим детям, что Санты не существуют, и это они каждый год подкладывают подарки. Отец быстро снял ружье с плеча и нацелился на голову страдалицы. — Нет! — я хотела было ринуться вперед, но сзади меня удерживал Альк. — Что ты делаешь?! Бакуш нахмурился и рукой опустил дуло ружья, что-то тихо сказав отцу. У меня появилась надежда, и в эту минуту я зауважала отца Алька в разы больше, чем отца. Но не все было так просто. Дядюшка Бакуш сел возле изголовья, выждал пару минут, и я услышала тихий хруст. Осознание не сразу пришло. Альк стиснул меня покрепче, видимо, опасаясь, что я начну опять вырываться. Но я не дергалась,не кричала. Я не издала ни звука, неотрывно глядя на бездыханное лошадиное тело. Никакая сила, никакие ругательства не могли передать моей боли в тот момент. По щекам вновь полились крупные горькие слезы. Я пыталась глубоко дышать, потому что мне казалось, что если я этого не буду делать, то просто задохнусь. На несколько мгновений вся живность в лесу вдруг затихла. Подул очень теплый сильный ветер, а затем в небе что-то громыхнуло с такой силой, что земля будто задрожала. Постепенно голубое небо стало закрываться от нас крупными свинцовыми тучами. У меня пошла кровь из носа, я сильно ослабла, а затем потеряла сознание.***
Очнулась я уже вечером. Вокруг было темно, шел ливень. Я сидела на сухой листве, укрытая мешковиной, под взрослой сосной, и его широкие пушистые ветви укрывали всех от идущего дождя. Прогремел раскат грома, и я окончательно протрезвела. Передо мной горел небольшой костер. Сначала мне подумалось, что меня бросили в этом лесу, но в скором времени ко мне подошел Альк и подбросил хвороста в костер. Он обозрел замерзшие руки, а потом только заметил, что я больше не сплю. — Как ты себя чувствуешь? Я молчала. Слишком много мне хотелось сказать ему сейчас. — Наши отцы сейчас копают яму, а я присматриваю за тобой, — зачем-то пояснил он, задумчиво глядя на пламя. — Знаю, ты злишься на меня. Я не думал, что все так обернется, только хотел сделать, как лучше. Если бы ты не артачилась... ай, ладно. Уже незачем об этом говорить. Из глаз снова потекли слезы, и я, глядящая все это время на Алька исподлобья, вынужденно заморгала, смахивая крупные бусины влаги. Как же бесило, что в момент, когда надо быть сильной и яростной, я выгляжу жалко и разбито. Парень протянул руку в сторону и достал из-за дерева седло Герцогини. Положил его передо мной. — Исак сказал, что похоронит седло вместе с Ромаш... то есть с Герцогиней. Но я подумал, вдруг, ты захочешь его оставить на память. "На память об этом ужасном дне?" — подумалось мне, когда я осторожно провела пальцами по потертостям на изделии. — Я никогда тебя не прощу. — только и хватило сил вымолвить, и я тут же отвернулась, укутываясь в грубую ткань. Через час пришел дядя Бакуш и с мрачным лицом позвал нас. Ноги у него были все в грязи. Мы прошли метров десять и вышли на более-менее ровную местность. Здесь уже капли активно пробирались сквозь листву и питали влагой все, что только можно. Я увидела отца с закатанными штанинами, ноги которого тоже были грязевых ошметках. А волосы намокли и прилипли к лицу то ли от дождя, то ли от пота. Он сурово взглянул в мою сторону. Ему явно не нравилось мое присутствие в этой трагичной процессии. А еще он, наверное, злился на меня за Герцогиню. Я, не замечая собственную дрожь в теле, прошла вперед. Яма была не сильно большая. Метра два в глубину и далее строго по размерам самой лошади. Не густо для маминого наследства, но выбирать не приходится. Дождик заливал дно, делая его влажным и склизким. Герцогиня лежала на подкладке из такой же материи, в которую меня укрыли. Из-за того, что ее перевернули на другой бок, я видела ту самую рану на боку. Она была не глубокая, но длинная, будто кобыла процарапала бок об острый камень в падении. Мне стало невыносимо жалко ее. Отец взял материю за один край, а Бакуш поспешил ухватиться за другой, таким образом формируя гамак, в котором лежал труп. Тело было тяжелым, ведь это тяжеловозная порода. Мужики, пыхтя, перетащили ее к яме и осторожно спустили вниз. Длины ткани не хватило бы на то, чтобы опустить ее до конца, так что в какой-то момент кобыла с глухим звуком шлепнулась на влажную землю. Я вздрогнула. Ей ведь уже не больно. Ведь так? Дядюшка Бакуш передал принесенное седло мне в руки. Я осмотрела его в последний раз, стараясь максимально четко запомнить картинку, а потом постаралась мягко положить его сверху. одно седло на всю жизнь. Чьи-то руки придержали меня сзади за плечи, когда я чуть не провалилась следом за седлом. Но мы справились. — Кто-нибудь хочет что-то сказать? — тихо спросил Бакуш, когда все с сожалением смотрели вниз. — Я молюсь мысленно. — обозначил отец. — Я тоже попрощаюсь с ней про себя. — добавила я едва слышно. — Что ж... — он почесал свою светлую голову. — Тогда скажу я. Еще в день свадьбы я понял, что эта лошадь будет самой красивой в деревне. Сколько ее пытались украсть, сколько она болела и даже потеряла свою первую хозяйку, но Анешка хорошо позаботилась о ней в нашем мире, и теперь Ромашка может воссоединиться со своей прежней хозяйкой. Это было красиво сказано. Настолько, что я даже не стала поправлять имя. Дядюшка Бакуш — очень хороший человек. — Можно мне тоже вставить пару слов? — смущенно вклинился Альк. — Я бы хотел попросить прощения у всех, кому больно от этой потери, но в первую очередь я искренне сожалею перед Анаис и Ромашкой. Я стояла у могилы до последней горсти земли на могильном холме, прокручивая разные воспоминания в голове, связанные с этой лошадью. Действительно, я старательно опекала Герцогиню, и теперь моя совесть чиста перед матерью. Еще это навело меня на определенные мысли. Жизнь не вечна и к тому же скоротечна. А потому нельзя сидеть на месте и ждать, что с неба посыпятся решения проблем. Мы сами строим свою жизнь.***
Уже дома я сидела в своей комнате перед трюмо и рассматривала в зеркале собственные ушибы, попутно их обрабатывая. На щеке была небольшая ссадина, на нижней губе — кровоподтек, а на плече красовался огромный синяк, пока еще красно-фиолетового цвета. Остальное по мелочи: растрепанные волосы и грязное лицо и тело. Но грязь я отмыла по возвращению домой, а волосы уже были расчесаны. По сравнению с Герцогиней, я отделалась очень легко. Отец, насколько мне известно, выпивал с дядей Бакушем на заднем дворе. Но когда я решила спуститься и выглянуть на улицу, он сидел один на скамейке под яблоней и задумчиво смотрел на куст белых роз, который когда-то посадила мама и за которым теперь ухаживала я. Я тихонько прошмыгнула к нему и присела рядом. Мы сидели в полном молчании, и только стрекот ночных сверчков разбавлял эту тишину. — Ты наверное, очень зол, что я позволила Альку сесть на Герцогиню. — вовсе не спросила я. Отец выждал какое-то время, затем тяжело вздохнул, и я почувствовала легкий душок спирта. — Вовсе не это меня тревожит, Анаис. Кобыла была уже стара и почти не приносила никакого толку, — он вдруг утих, растерявшись, а затем опустил голову, глядя себе под ноги. — Меня тревожит, что кобыла оступилась там же, где и твоя мать — на разрушенной часовни. Я сначала не поверила в услышанное. Мне оказалось, что я не так поняла, или подвыпивший отец просто оговорился. Но вскоре отрицание сменилось сомнением. — Подожди, ты же рассказывал, что мама сильно заболела и сразу умерла. Отец молчал, глядел себе под ноги и не замечал, что я смотрю на него в упор, всем своим видом требуя ответа. Он зарылся рукой в волосы, как будто хватаясь за голову, а затем выпрямился и повернулся лицом ко мне. — Я не хотел тебе рассказывать. Ей тоже снились кошмары, но другие. Не всегда. Они начались незадолго до ее смерти. Амалия убегала каждую ночь, а утром рассказывала, что ее преследовали иссохшие женские руки с длинными когтями. Твоя бабушка давала ей отвары, но это не помогало. Приходилось запирать ее в комнате, и она рисовала. Однажды она убежала солнечным днем. Бежала через лес и также оступилась там, на камнях. Ударилась сильно головой. Когда мы ее нашли, Амалия уже была бездыханна и с таким выражением лица, будто что-то напугало ее. Новая история была по мне беспощадным хлыстом. Я тяжело дышла, собирая перед глазами пазл странных событий из детства. Внезапно отец сообщает мне, что мать умерла. В комнату с телом меня не пускали, а на похоронах она была в закрытом гробу. После этого отец никогда не вспоминал о ней при мне, как и бабушка. — Мы с твоей бабушкой решили сказать всем, что ее сразила неизученная болезнь. Я хотел рассказать тебе, ждал когда ты вырастешь, но потом у тебя тоже начались кошмары. Врачи убеждали меня, что сумасшествие не передается по наследству. — Сумасшествие?! — я подскочила со скамейки, чувствуя, как внутри закипает кровь от злости то ли на сокрытую правду, то ли на справедливость, которой подверглась мама. — Она убежала от вас, потому что вы вместо того, чтобы понять ее, пичкали отварами, запирали в комнате и считали чокнутой! В любой другой момент отец вспылил бы и не позволил на себя повышать тон. Но сейчас он будто что-то осознал. Будто что-то доломалось в нем, и теперь не было сил на мужество. Мне стало страшно. Я затихла и села на место. — Мне кажется, если бы вы попробовали разобраться во всем этом лучше, — уже спокойно продолжила я, с ужасом вспоминая про кулон: видимо, он был виноват в кошмарах мамы тоже. От мысли, что достаточно было только его снять и больше не носить, слезы пошли сами собой. — Сейчас она могла быть жива. — Должно быть, ты права. — со скорбью в голосе согласился отец. Мы просидели так еще четверть часа. Не знаю,о чем думал отец, а я пыталась свыкнуться с новой правдой. Вдруг отец поднялся со своего места и стал дожидаться, когда я сделаю то же самое. Мы пошли к дому. — Я должен еще кое-что тебе сказать, — обронил он, когда я уже хотела было подняться по лестнице к себе в комнату. — Я подумал и решил дать Бакушу согласие на то, чтобы выдать тебя за Алька. Пора тебя пристроить, а его — остепенить. — Что?! — я вцепилась руками в перила, чувствуя, как сердце в груди выбивает бешенный ритм. — Ты не можешь выдавать меня без моего согласия. Я ни за что не выйду за него! — Это не обсуждается. — совершено спокойно обозначил отец и скрылся за дверью. Я быстро поднялась наверх и закрылась в своей комнате. Ну просто вишенка на торте! Даже не могу точно сказать, какое из сегодняшних происшествий самое ужасное. В глубине души я надеялась, что завтра отец передумает, и все наладится. Но здравый рассудок, утверждал обратное. Многие шепчутся о том, что "я слишком долго сижу в девках", хотя раньше отца это не волновало. Но и раньше я была маленькой девочкой, а сейчас уже — взрослая девушка. Я отошла от двери, как от огня и поспешила в трюмо. В одном из ящиков, в закрытой темной коробочке лежал тот самый кулон. Я достала его и с силой швырнула об стену, надеясь, что он сломается. Сейчас я искренне ненавидела эту вещицу. В голову неожиданно пришла идея.***
Время близилось к глубокой ночи, когда я тихонько приоткрыла дверь своей комнаты, подавляя скрип. Затем я осторожно ступала по половицам. В отличии от моего шпионажа в доме ребят здесь мне удавалось обойтись совершенно без звука, потому что в родном доме я с детства знаю все скрипучие места. Затем я быстренько спустилась вниз. Взяла с кухни тазик, достала из под печки несколько щепок и прикарманила спички, после чего вернулась обратно в свою комнату. Все не обходимое для моего незамысловатого обряда было на столе. Я поставила в центр жестяной тазик, набросала на дно щепок и рваных клочков бумаги и подожгла спичками. Получилось далеко не с первой попытки, но главное, что получилось. Пришлось подождать несколько минут, чтобы все как следует загорелось. Затем я взяла ранее подобранный кулон, который, кстати, уцелел, и бросила его следом. Верно, сжечь безделушку и было моей идеей. Во-первых, мне казалось, что она носить на себе что-то вроде проклятия и мучает своего носителя. А, во-вторых, я уже так сильно ненавидела эту штуку, что смысл уничтожить ее заключался еще и в моем душевном спокойствии. Но деревянный овал не загорался. Более того, вскоре огонь потух, хотя щепки еще не догорели. Это показалось мне странным, но я еще раз попробовала поджечь всю эту кашу. Две минуты пламя разгоралось, а затем снова потухло, не затронув деревяшку. Все это было очень подозрительно. Третья попытка обернулась совершенно аналогично. — Значит, ты действительно непростая вещица, да? — я подняла кулон за цепочку на уровень глаз и внимательно осмотрела его — ни пятнышка нет. Не долго думая, я решила убрать его обратно в коробочку. Что-то подсказывало, что он мне еще пригодится. Мне еще предстоит выяснить, что не так с этим украшением. А пока нужно было хотя бы поспать.