Юра
Может, поиск родственной души переоценивают. Или мы не там ищем. Может, наши половинки среди людей, которые уже рядом и остаются с тобой, пока романтика накатывает и проходит.
Нет смысла объясняться. Человек отлично знает, что он сделал. Оклеветал, предал, обокрал, подставил. Объясняться надо, когда есть хоть малейший шанс отношения продолжить. Когда человек ценен и дорог. А в остальных случаях лучше молча уйти. И вас будут спрашивать с деланным изумлением: в чем дело? Что случилось? И предлагать поговорить. И пожимать плечами, и всем рассказывать, что вы странный и ненормальный человек. Надо же, ни с того, ни с сего отказались от общения! Ушли, перестали отвечать на звонки, заблокировали без причины. А потом будут гадости рассказывать. Когда уже незачем будет притворяться. Они не могут вынести вот этого - молчаливого ухода. Потому что остаются наедине со своей совестью; а ее не обманешь и не заглушишь. И у Чехова обворованный странник Божий просто ушёл. А вор бежал за ним, пытался втянуть в разговор, врал… Странник только и сказал, глядя на грозовое небо: ты не меня обидел. Не меня. Ты Бога обидел. И когда молча уходят - это страшное наказание. Потому что подлец остаётся наедине с собой. И с небом. И лгать бесполезно; и притворяться не перед кем. И не у кого просить прощения, но они его и не просят сначала. А потом уже поздно… Я сейчас понимаю какой сволочью я был тогда, как некрасиво поступил с ней бросив в ее же день рождения у подъезда под дождем. Я просто сказал: «Мы рассеемся, Прощай» и ушел без объяснений. Я не сказал, что боюсь серьезных отношений, не сказал, что боюсь ответственности и однажды потерять ее. Боюсь сильнее привязаться и что пора заканчивать, пока не стало слишком больно обоим. Я пытался забыть ее, выкинуть из головы все эти месяцы. Но только сильнее копался в себе и понимал, что так ни разу и не сказал ей такого заветного «Люблю» для любой девушки… Я обожал украдкой любоваться ей, когда она писала картины маслом: в одном нижнем белье или засучив рукава моей офисной рубашки (тем самым высказывая протест о том, как ненавидит мою работу). Вся чумазая, лохматая, взъерошенная, по локти в краске, медленно, чертовски сексуально касалась пальцами холста. Я иногда ловил себя на мысли, что устал: от неё, от проблем, что сыпались на наши плечи, от ее истерик вследствие которых я был вынужден каждый месяц покупать новую посуду. И думал о том, смогу ли я улизнуть максимально тихо и безболезненно, как для неё, так и для самого себя, конечно. Мне казалось, что без меня она пропадёт, не справится, не сможет. За ней, как за ребёнком, был нужен глаз да глаз: то ошпарится пока сварит суп, то поскользнётся и руку сломает, ужинать не будет, пока я не напомню. Временами осознание этой мысли буквально окрыляло меня, я всеми фибрами души ощущал свою значимость, свою особенность, и словно физически вырастал вдвое, но порой это утомляло. В конце концов, она не пятилетняя дочь, а моя женщина. Но она была такой нежной, такой заботливой, так искренне хотела мне помочь со всеми проблемами, хотя ничего не смыслила ни в одной из них. И она любила меня, да по-дурацки и нелепо, но по-настоящему, понимаете? Не как в сопливых романтичных фильмах и второсортных романах, а осознанно, глубоко, как-то слишком взросло для неё самой. Я пришел к ней домой снова, зашел тихо, открыв дверь своим ключом. И сразу понял, что она все еще любит меня, в зале на диване спала она, растрепанная и такая милая… а рядом был незаконченный холст, картина. На ней был изображен тот самый взгляд, она часто рисовала мои глаза в тетрадях на уроках, я никогда не перепутаю его с другим. Возле стены послышалось странное «Уху» и подняв глаза я понял кому она отдавала свою любовь все это время. На крыше клетки сидела небольшая белая сова. Я смотрел, как она спит и зачем-то произнёс вслух: - Я не оставлю тебя, потому что знаю, что больше нет мужчины, способного тебя вытерпеть, а главное - сделать счастливой. Ну и ещё потому что без тебя я сам загнусь. Она резко открыла глаза и села, оголив смуглое плечо, улыбнулась лишь кончиками губ и шепотом произнесла: - Теперь наконец-то и ты это понял. - Не просто понял, я люблю тебя Ася, и понял это только недавно. Это было не простое влечение – я вскинул руку, не давая ей говорить – я никогда такого не испытывал раньше и признаю я струсил. Испугался, как маленький мальчик. Что привяжусь к тебе и не смогу жить без тебя, но я не понял, что уже привязан к тебе…Ася
- …Я не провел и дня, не думая о тебе, слово люблю и любовь вспоминал чаще, чем цифры в отчете на моем столе. Есть люди, которым мы желаем спокойной ночи, даже если они нас не слышат. Есть люди, о которых мы думаем, едва лишь открываем утром свои глаза. Они не рядом, но в то же время, всегда с нами, в самом сердце. Есть такие улыбки, которые мы дарим только им, надеясь, что внутренний свет, который мы им посылаем, дойдёт до их души. Есть такие люди, иногда далекие, но всегда бесконечно близкие нам, которых нам ужасно хочется обнять в данную минуту. О них мы думаем весь день, очень скучаем по ним. и какой бы океан молчания и недопонимания ни разделял нас. Это про тебя Ася, я такой любви не испытывал даже к своей матери в пять лет, когда мир кажется розовым и добрым… - Люблю… Ты просто не представляешь, что я испытала пока тебя не было рядом – шепчу я, а по щеке катится слеза и Юра приседая на корточки перед диваном вытирает ее большим пальцем. - Прости меня дурака, я так люблю тебя, Солнышко… - Хорошо, только последний раз. Меня целуют нежно и так сладко, на лице появляется глупая улыбка и я счастлива вновь!Любовь — это боль. Не до книг, Друзей, тополиного ворса. К руке бы любимой приник Навек. Остальное — притворство. Любовь — это боль. Не до лип И рифм — перекрёстных и парных. К руке бы любимой прилип Навек. Остальное — бездарно. Любовь — это боль. Не до скал, Облизанных ветром и влажных. К руке бы любимой припал Навек. Остальное — неважно.