Грёбаные портупеи

      — Какой идиот придумал включать в форму портупеи?!       — Порту… Что? — Сонхва стоит посреди маленького кабинета отдела лицензионно-разрешительной работы их участка и смачно матерится вслух.       — Портупея… Забудь.       Единственный работник отдела жмёт плечами и откидывается на спинку офисного кресла, не то открывая Сонхва вид на свои торчащие из-под рубашки ключицы, не то посылая его и его ремни к едрене фени.       — Хотел-то что? — выбирая вариант ровно посередине, спрашивает у него Сонхва.       — Хотел я мопед, — мечтательно отзывается парень, отвлекая от лишних и непристойных мыслей, — но родители настояли на колледже в своё время, а там права, армия, и вот я здесь почему-то… А тебя звал, чтобы предложение следственного рассказать: у них новенький там, предлагают обмыть. Если будет достаточно «за», шеф скинуться обещал отвалить.       — Прям обещал? — Сонхва хоть и стоит напротив их единственного всеведущего сотрудника, знакомого и со следственным отделом, и с оперативным, и с патрульной службой, всё равно не верит.       — Прям обещал.       — И сколько? Тысячи две?       — Именно так, — парень принимается раскачиваться на стуле, мало заинтересованно, зато весьма симпатично разглядывая потолок. — Причём на каждого и в эквиваленте соджу.       — Ах, вот оно что… И сколько нас должно быть, чтобы он раскошелился?       — Три? Семь? Пять? Сорок? Я не спрашивал, но полагаю: больше — лучше, и в идеале бы прийти всем, кто может, чтобы он не отмазался. — В их участке людей не то чтобы много, не считая патрульных, но Сонхва мало представляет, как Ли Минхо из следственного соберёт их всех под одной крышей.       Однако ради бутылочки соджу даже соглашается вернуться в отдел и пригласить на посвящение своих двух подчинённых, один из которых и так пьëт каждую субботу, а другой — Сан.       — Ну ладно, я тогда всё, пошёл подчинять. Желаю удачи, Сынмин- щи.       — Да было бы…       — Запретите, блядь, эти чёртовы портупеи, — заходя в собственный кабинет со стаканчиком кофе из коридора и тут же шумно вздыхая, говорит Сонхва. Ну потому что действительно невозможно. Сонхва не то чтобы падкий на подобные тонкости, иначе бы и в полицию не пошёл, чересчур засматриваясь на кобуру, но с тех пор как кому-то из высшего начальства пришла идея нарядить весь их участок в чёртовы ремешки поверх рубашек, якобы чтобы всем было удобнее носить табельное и полевую сумку, работать стало очевидно сложнее. Потому что в их подразделении все и без того были довольно молодые и горячие. Или хотя бы горячие.       — На что уставился? — осклабившись, спрашивает Уён. Этот негодник — один из тех, кто не только с радостью стал носить портупеи, но и прикупил ним в комплект гартеры, делая свой образ ещё более сногсшибательным, а пребывание Сонхва на работе — невыносимым. И Сану такие же, будь эти ремешки прокляты, гартеры подарил.       И вот Сан-то сейчас и беспокоил. Стоял себе, как ни в чём не бывало, перебирал бумажки на чужом столе и едва заметно покачивал в такт музыке из наушников бёдрами.       — На работу вашу гляжу, — отмечая, что с тех пор, как стал носить гартеры, Сан будто бы подтянул ягодицы, заверяет своего подчинённого Сонхва. Да, их на весь оперативный отдел — три калеки, зато какие. В том же следственном уже восемь, включая пришедшего на замену новичка, а запоминаются от силы два-три. Ну, может, с введением портупеи четыре — у Ли Донмина оказались на удивление большие и привлекательные плечи.       — Ага, на работу, — Уён облизывается, возможно, даже повторяя за самим Сонхва, и улыбается ещё больше, хотя, казалось бы, уже некуда, — я так и подумал.       — Иди в жопу.       — А? — Сан оборачивается наконец и вынимает наушник.       — Ничего-ничего, солнце, — заверяет уже даже без всякого разрешения Уён и передаёт Сонхва воздушный поцелуй.       — Вообще-то очень даже чего. Сегодня корпорат…       — Это обязательно? — Сан — очевидный нелюбитель больших компаний, выпивки и коллег из других отделов и по возможности даже не высовывается из кабинета, отсылая и с бумажками, и за кофе Уёна.       — Обязательно, солнце, обязательно, — признавая очаровательность придуманного Чон Уёном прозвища, с умным видом кивает Сонхва и взмахивает в воздухе первой попавшейся бумажкой. — Минхо-хён из следственного всем обещал по соджу, если соберёмся по максимуму.       — О! Мы в деле! — Рука Уёна безотлагательно ложится на плечи понурого Сана и очень сильно прижимает его к своей портупее. — Если вдруг солнце не будет пить, я сделаю это за него.       — А солнце вы спросить не хотите?       — Честно? — Сонхва смотрит на прогиб Сана в чужих руках и уже чувствует некоторую необходимость отлучиться. — Не хотим.       И пока Уён не прокомментировал это, уходит.

***

      — Серьёзно?! Снова? Какого чёрта! — Всё в порядке, Сонхва не матерится, просто… Возможно, всё-таки матерится, потому что на дворе вечер, рабочий день всё, а Сан в портупее поверх шифоновой рубашки. Явно нерабочей (иначе бы весь их скромный отдел умер), но от того не менее невозможной. Даже наоборот, её полупрозрачная ткань совершенно небрежно ложится на тело Сана и открывает очаровательные виды на те части груди и шеи, рядом с которыми пролегают ремни.       — Что-то не так?..       — Да, не так! — не выдерживает таки Сонхва и хватает Сана за грудки. — Ремни твои чёртовы не так! Ясно?!       — Э-э?.. И всё? — Сан, кажется, совершенно не обеспокоен тем, что непосредственный начальник угрожающе держит его за одежду, и только мягко улыбается. — Уён сказал, что тебе понравится, я и…       — Уён сказал?.. Что мне?..       Сан кивает, всё ещё улыбаясь, и убирает со своей груди крепкие руки Сонхва.       — Я ведь правда не намерен приходить сюда пить. — Уён сказал, что ему, Сонхва, понравится портупея на Сане, и тот её надел во внерабочее время? Серьёзно? Уён так правда сказал? А Сан сделал.       — Солнце, — останавливая уже запустившийся локомотив грядущих извинений, зовёт Сонхва и сам в нетерпении облизывает губы. Уён сказал. Чёртов же негодник. — А что ещё Уён говорил?       — Много? — у Сана по лицу видно, что он думает, будто бы Сонхва Чона ненавидит и готовит ему страшную месть, а потому делится осторожно, уклончиво и обязательно с улыбкой.       — Много чего? Может, ну, про подвязки там? Или подтяжки?.. — Да, Сонхва, очевидно, не отпускает мысль о том, что эти предметы гардероба любого более или менее привлекательного человека делают ещё более привлекательным… А Сан даже не «более или менее».       По утрам Сонхва любит даже себя, одевая всё это бесчинство на только что вымытое тело, но вечером, приходя с работы, буквально кишащей людьми в такой же одежде, но вывернутой у каждого на свой лад, он себя ненавидит — его заточенный под эстетичные изгибы чужих плеч и бёдер мозг отказывается обрабатывать всю ту тонну мазохистского наслаждения, которую он получает за день. И Сан в этом скопе очаровательно-сексуальных образов занимает едва ли не первое место. Едва — потому что Сонхва всё ещё оставляет простор фантазии.       Рука Сана касается пряжки на груди и немного ослабляет ремень.       Сонхва тонет в собственном воображении, рисующем продолжение только что почти начавшегося стриптиза.       — Так… что?       Сан неоднозначно пожимает плечами и, уклоняясь от прямого ответа, говорит, что он и сам не имеет ничего против подаренных Уёном подвязок. А затем входит в здание раменной, в которую со всеми знакомый Сынмин таки набрал достаточное для шабаша количество сотрудников. Хотя его самого что-то и не видно.

***

      Когда Сан начинает исправно носить галстук, легче не становится.       Когда он узнаёт о существовании подтяжек для рукавов — подавно.       Сонхва смотрит на то, как один из его оперативников с каждым днём всё больше обрастает ремнями, удавками и цепочками, и всё больше желает узнать, что же такое интересное о нём рассказывает Уён. А главное — зачем.       Сан, обряженный в свои ремни и ремешки едва не как ёлка в гирлянду, вынимает наушник и с непониманием смотрит в глаза Сонхва, который просто снова зависает, смотря на его обтянутое кожаной лентой запястье. Он не так давно приехал с обыска — даже ладони не успели оттаять и обсохнуть, — Сонхва уже залюбовался.       Уён, ездивший на то же мероприятие, что-то до сих пор обсуждает с дознавателем и только поэтому никак не комментирует.       — Ладно портупея, ладно гартера… Я даже уже смирился с подтяжками на твоих бицепсах! Но солнце, это зачем? — Он так и не отводит взгляд, поэтому не понять, о чём он говорит, довольно сложно.       — Ты так против? — уточняет Сан, ещё плотнее обматывая ленту на руке. Сонхва испытывает почти физическую боль, переводя взгляд с этой руки на лицо Сана. Вообще-то тоже возмутительно красивое, правильное и ухоженное. Никак не под стать оперативнику. И с родинками.       — Блядские родинки, — заключает Сонхва, решив больше не материться, по крайней мере, вслух на ремни.       Сан усмехается, прикрывая на мгновение обхваченной в кожу ладонью рот.       — Это ты ещё веснушки не видел.       — Вес… нушки?       Сан кивает.       — У тебя ещё и веснушки есть? — Сан встаёт из-за стола и буквально в шаг настигает Сонхва — у них небольшой кабинет, — освобождая шею и часть плеча от и так расстёгнутой рубашки.       Впрямь веснушки. Прямо на абрикосового цвета коже беспокойными пятнами лежит осторожный ряд веснушек, уходящий под портупею.       Не то чтобы Сонхва тянет руки к этому безобразию — Сан сам охотно подставляется под его ладони и позволяет стянуть с себя перевязь, почти до предела обнажая плечо и часть груди. Улыбается при этом довольно и ведёт носом у самой щеки Сонхва. Его «поцелуи солнца» расплываются перед глазами, превращаясь на его теле в размытое пятно, которое хочется слизать языком.       Губы Сонхва касаются мягкой кожи и замирают в блаженном ощущении бьющегося под ними пульса.       Сан садится на любезно выставленное из-под стола колено и двигает бёдрами, не то разрешая, не то вынуждая обнять себя и запустить руку под рубашку. Сонхва на провокацию ведётся и даже попутно не без удовольствия проходится по застёжкам гартеры.       — Знаешь, что ещё Уён говорил? — шепчет в ухо, осторожно прикусывая его губами, Сан.       Бога ради, да. То есть нет. То есть продолжай, Сан, просто не останавливайся.       — Вашу ж мать! Не в рабочее же время! — говорит Уён взаправдашний, стоя у до сих пор открытой двери и со смесью удивления, самодовольства и радости смотря на полуобнажённого друга и держащего ладонь на его паху начальника.       Сан, будто не замечая, смеётся, вновь касаясь Сонхва губами, и нарочито громко шепчет:       — Вот почти это и говорил. После того, как сам же подначивал разодеться как можно неприличнее.       — Не так уж я и… — Уён, очевидно, впервые за долгое время слегка теряется. Его едва ли смущает картина, но слова о том, что это якобы он виноват в ней, задевают. — Не подначивал я тебя, ясно?       — Ага-а, — говоря, очевидно, с ним, но всё равно продолжая шептать на ухо Сонхва, тянет Сан, и рука его скользит по очерченной скуле Пака. — Подначивал самым бесстыжим образом с тех самых пор, как заметил нездоровый интерес начальника к кобуре и новым подвязкам.       — М-м, — чувствуя, как под его расслабленными движениями возвращается возбуждение, вливается в разговор Сонхва. — И каким же образом господин Чон Уён подначивал вас?       — Только попробуй сделать это сейчас.       — И попробую. — Сан целует ухо, скулу, нос и краешек губ Сонхва, продолжая шептать уже в них: — Рассказывал, как вы будете дрочить в служебном туалете во время внепланового перерыва.       — Чхве Сан, ты — покойник.       — Чон Уён, покойник — вы, — смотря на то, как улыбаются глаза Сана, заявляет Сонхва и уже сам прикасается к нему коротким поцелуем. — А пока закройте дверь с другой стороны, у вас внеплановый перерыв.