***
Мастер Кальта Джайан был человеческим мужчиной с Чалакты. Оби-Ван полагал, что после его гибели, его тело продолжало оставаться именно таким: человеком с Чалакты. Разница была лишь в том, что теперь у мастера Джайана не было его длинных тёмных волос, которые тот обычно заплетал в ниспадающую почти до талии косу, потому что хирургам пришлось их сбрить. Ещё был шрам, который даже бакта не смогла залечить полностью, змеившийся светло-розовым вдоль оливковой кожи. Да и не мог уже Кальта быть полностью чалактанцем, как при жизни — не теперь, с калишским мозгом внутри его головы. Возвращаясь в камеру, Оби-Ван подумал, что он мог бы даже найти что-то смешное во всей этой ситуации, если бы она не была при этом настолько кошмарной. То, что сотворили нанятые ими хирурги, безусловно восхищало, но вместе с тем нагоняло неподдельную жуть, словно списанное со страниц одного знакомого третьесортного романа. Когда-то он случайно подобрал эту книжицу в какой-то лачуге, в которой они ютились с мастером во время одной из миссий, и тут же прочитал её от корки до корки. Даже дважды — потому что тогда ему совершенно нечем было заняться. Но Гривус не взвился с кровати при первом же пробуждении, и не попытался задушить его руками Кальты Джайана, как то было в книжке. Вместо этого генерал просто посмотрел на него, и вдруг начал хрипеть и дёргаться, да так, что докторам пришлось влить в него седативного. И Оби-Вану снова осталось только одно — ждать. Через несколько часов Гривус вновь очнулся, и его губы зашевелились. Но единственным звуком, который он издал, был тонкий скулёж, прервавшийся приступом хриплого кашля. После этого генерал задохнулся и потерял сознание даже прежде, чем врачи успели ввести ему новую дозу успокоительного. Спустя ещё пару часов он очнулся в третий раз и опять посмотрел на Оби-Вана. Его руки затряслись, плечи задрожали, и он внезапно зарычал. Звук вышел настолько чуждым обычному человеческому голосу, что наверняка причинил сильную боль ему самому, хотя лекарства в его организме значительно притупляли болезненные ощущения. Под конец Оби-Ван заснул прямо в кресле, а когда поднялся утром с затёкшей шеей, то обнаружил, что Гривус сидел на своей постели, хотя было трудно сказать, спал он или был без сознания. — Ему потребовалось три часа, чтобы сесть, — сообщила одна из медиков Оби-Вану, когда джедай вышел поговорить. — Это нормально? — Это невероятно! Мы ждали, что он сможет двигаться самостоятельно только через неделю, а может быть даже и через три. — Или никогда? Доктор наклонила голову. — Или никогда, — подтвердила она. Оби-Ван подумал, что слова медика имели смысл, учитывая то, что они с ним сделали, и то, что сейчас удерживало генерала от смерти. Они накачали его предотвращающими отторжение препаратами, а микроскопические нанонити в это время заполнили все промежутки между мозгом Гривуса и телом Джайана, создавая связи для передачи тех импульсов, которые никогда не должны были туда поступать. Если бы это был человеческий мозг, пересаженный в человеческое тело, всё могло бы пройти более гладко, хотя Оби-Ван ещё никогда не слышал, чтобы подобные операции заканчивались полным успехом — статистика говорила о 90% случаев комы и смерти ещё на хирургическом столе, и только два пациента смогли остаться в живых первые несколько дней. Оба были чувствительны к Силе. По крайней мере, их тела были чувствительны к ней. Как понял Оби-Ван, Сенату нужно было только чтобы генерал продержался в заимствованном теле до тех пор, пока не будет отремонтировано или заменено его собственное механическое. Но шансов, что у командира сепаратистов окажется достаточно времени даже на это, всё ещё оставалось крайне мало. Когда Гривус снова пришёл в сознание, Оби-Ван наблюдал за ним. Генерал открыл свои новые глаза, и зелёные радужки Кальты Джайана расширились в тусклом свете комнаты, пока он пробовал сфокусировать взгляд. Оби-Ван, сидя совсем близко, увидел, как они сосредоточились на нём. Джедай смотрел, как грудь его поднимается и опускается с каждым вдохом, словно он пытался откалибровать и этот процесс тоже. Возможно, так оно и было, Оби-Ван не мог утверждать наверняка. Вполне вероятно, что несовместимость человека и калишца была такова, что обычно непроизвольные, бессознательные человеческие процессы требовали от Гривуса серьёзных усилий. Гривус облизнул губы, потом открыл рот и закрыл его снова, несколько раз, напрягая мускулы на незнакомом лице, будто изучал его функции, прежде чем издать первый звук. Затем прочистил горло и попробовал снова. Экспериментировал. Он произнёс несколько неразборчивых слогов, закашлялся, поморщился. Оби-Ван встал, чтобы налить ему воды. Он поднёс стакан к его губам, и Гривус выплюнул первый глоток прямо на свою больничную рубашку — но потом старательно проглотил второй. После этого он вздохнул, всё ещё не отрывая головы от спинки кровати, и попытался заговорить. Первые несколько попыток обернулись лишь ломаными звуками, которые Кеноби не смог разобрать. Руки Гривуса пробрала легкая дрожь, словно он тщетно пытался стиснуть кулаки. Он расстроенно нахмурился, но продолжил упражнение, пока звуки не превратились наконец в слова, и, внезапно, Оби-Ван начал его понимать. — Где я? — спросил Гривус. — В Храме джедаев на Корусканте, — сказал Оби-Ван. — С тобой произошёл несчастный случай. — Я ничего не помню. — Твой корабль врезался в республиканский крейсер, — пояснил он. — Ты это помнишь? Генерал замолчал, видимо пытаясь отыскать нужный эпизод в своей памяти. — Нет, — выдавил он, и смятение, отразившееся на его лице, заставило Оби-Вана притормозить с допросом. — Что ты помнишь? — спросил Кеноби. Гривус вздрогнул. Он напряжённо сдвинул брови и закрыл глаза. После долгой паузы он открыл их и с усилием снова сосредоточил свое внимание на Оби-Ване. — Ничего, — последовал ответ, и джедай поверил ему, хотя теперь ситуация становилась совсем пропащей. Несмотря на все потраченные усилия, чтобы сохранить для Канцлера драгоценные знания генерала, его воспоминания всё равно оказались утеряны. И когда Оби-Ван, смежив веки, поднял руку в воздух, чтобы с помощью Силы слегка проникнуть в сознание Гривуса, он только подтвердил очевидное. То, что осталось в голове генерала, было почти ничем, клубком полузабытых обрывков и эмоций, которые казались погребенными далеко-далеко в туманной пустоте. Был ли этот провал в памяти временным или же нет, Оби-Ван выяснить не смог. Он чувствовал, как вокруг стремительно начинают формироваться новые воспоминания. А потом, посреди всего этого, он вдруг обнаружил кое-что ещё. И лучше бы он этого не делал. — Ты что-то помнишь. Гривус слабо кивнул. На самом деле, это еле заметное движение вряд ли можно было определить как полноценный кивок, но то, что Оби-Ван понял его жест, уже впечатляло. — Да, — подтвердил он. Одна из его рук, до этого бесцельно лежавших вдоль тела, слегка дёрнулась вверх. Гривус со стоном водрузил её себе на колено и, вытянув вперед два трясущихся пальца, указал ими на Оби-Вана: — Я помню тебя. У Оби-Вана не было причин сомневаться в правдивости его слов. Охваченный неприятно леденящим предчувствием, он медленно попробовал заглянуть глубже. В мозгу Гривуса всё ещё оставалось одно-единственное воспоминание. Оно было знакомо и Кеноби, хотя генерал видел произошедшее тогда совсем под другим углом. Оби-Ван смотрел на самого себя глазами генерала Гривуса, — каким маленьким он казался и каким странно окрашенным (хотя последнее, очевидно, было следствием калишского восприятия Гривуса). Кеноби помнил тот день, — точнее, те три дня, — которые он провел в плену у сепаратистского генерала на его флагмане. Он до сих пор помнил холодные металлические руки Гривуса на своей коже. Но воспоминание пленника на этом внезапно обрывалось, и, честно говоря, Оби-Ван был этому даже рад. — Мы были любовниками, — заявил Гривус. Оби-Ван горько улыбнулся. — Нет, не были, — возразил он, хотя подумал, что догадывается о природе подобного вывода. — Я помню. — Ты ошибаешься. — Но я не… — Мы враги. — Я твой пленник? — Меня прислали допросить тебя. — И как ты это сделаешь, если я ничего не помню? Оби-Ван со вздохом запустил пальцы обеих рук в свои обычно аккуратно уложенные волосы. — Я что-нибудь придумаю. А затем он резко развернулся и вышел из комнаты. Сердце болезненно колотилось в груди. Когда дверь закрылась, Оби-Ван с трудом перевёл дух, тяжело привалившись спиной к стене. «Любовники» — не то слово, которое он бы использовал. Он бы выбрал совсем другое определение.***
— Это твоё задание, — сообщил магистр Винду, когда они остались вдвоём в зале Совета три часа спустя. — Твоя с Гривусом история… Мейс вздрогнул и покачал головой. — В этом наше преимущество, Оби-Ван. А их сейчас у нас не так много. Оби-Ван недовольно поджал губы, но понимающе опустил взгляд. Ему нечего было возразить, хотя слова о преимуществе и казались ему весьма натянутыми. Из-за неопределённого состояния Гривуса, их время было весьма ограничено, и за эти три часа Совет уже успел отправить трёх разных мастеров, чтобы попытаться поработать с разумом генерала. Но всё без толку. Все в один голос заключили, что Силой восстановить ему память не получится. А это значило, что придётся попытаться вернуть Гривусу воспоминания другими способами. И Оби-Ван, с крайней неохотой, но всё же признал, что он был единственным подходящим кандидатом на эту роль. В тот же вечер он вернулся в камеру с небольшой сумкой, в которой находились его личные вещи. Её Оби-Ван оставил в соседней комнате, рядом со спальником. Ему предоставили всё необходимое, чтобы расположиться с минимальным, но всё-таки удобством, однако этого всё равно было недостаточно, чтобы он мог назвать своё будущее пребывание здесь хотя бы отдалённо комфортным. Действительно удобными были бы его собственные апартаменты несколькими этажами выше, на противоположной стороне храмового комплекса, а не тонкий футон, расстеленный на полу небольшого помещения, смежного с камерой для содержания заключённых. Медики, со своими инструментами, размещались в отдельной комнате по одну сторону от камеры, а Оби-Ван — в такой же комнате напротив. Магистр Винду заверил его, что 212-й легион останется в надёжных руках на время его отсутствия — люди Оби-Вана перейдут под командование Асоки. Кеноби тогруте полностью доверял и поручил своим ребятам во всём следовать её примеру. Тем не менее, он надеялся, что это временное назначение не затянется слишком надолго. Когда он заглянул к Гривусу, тот пытался есть с подноса, стоявшего у него на коленях; не говоря ни слова, Оби-Ван устроился рядом, готовый помочь, хотя собственное рвение вдруг показалось ему странным. Сначала он использовал Силу, чтобы направлять ложку генерала от тарелки ко рту, но затем отбросил замешательство и придвинулся ближе, беря дело в собственные руки. Учитывая то, чей разум находился сейчас внутри этого тела из плоти и крови, и то, каким был генерал раньше, Оби-Ван про себя заключил, что кормёжка Гривуса оказалась самым странным и неловким занятием из всех, что он мог вспомнить за последнее время (разве что кроме наблюдения за самой операцией). Он совсем не был знаком с мастером Джайаном, зато хорошо знал генерала Гривуса. Знал силу его протезированных конечностей, жёсткость его металлических рук вокруг своих запястий, помнил царапины, синяки и холод; знал его странную кибернетическую грацию и поразительную точность движений. И вот теперь генерал лежал на кровати, которую они позаимствовали из медицинского сектора, с семидневной щетиной на подбородке, не способный даже нормально поднять ложку. — Как меня зовут? — спросил Гривус, когда наконец доел суп. Оби-Ван откинулся на спинку стула, который он подтащил к кровати пациента, и задумался, что именно сказать ему в ответ. Магистр Винду ясно дал понять, что Совет всецело доверяет его решениям. Однако Канцлер, да и Сенат вместе с ним, требовали увидеть результаты как можно скорее. Нанимать хирургов было делом дорогостоящим, особенно учитывая, что те не были республиканцами и прибыли из системы, где подобные негуманные эксперименты не были запрещены законом. Сенат назвал это необходимым злом. Но несмотря на то, что Кеноби, как и все, не привык оспаривать приказы Сената, ему казалось, что даже Винду разделяет его несогласие с сенаторами в этом вопросе. — Тебя зовут Кимаен, — медленно произнёс Оби-Ван. Выбор был сделан. — Ты Кеноби. — Да. Мое имя — Оби-Ван Кеноби. — Мне кажется, ты хороший человек. — Стараюсь таким быть. — Я не верю, что ты хочешь убить меня. — Я и не собирался, нет, — Оби-Ван едва заметно прикусил губу. — Но, как я и сказал, я действительно прислан допросить тебя. — И как ты это сделаешь? В голосе Гривуса слышалось неподдельное любопытство, и, честно говоря, Оби-Вану и самому было бы интересно узнать ответ на этот вопрос. Однако пока что проще было просто не поднимать эту тему. — Что тебе говорили о твоём состоянии? — Врачи сказали, что это не моё тело. Оно уже сейчас отторгает меня, и я могу очень скоро умереть, если моё собственное не будет готово вовремя, — генерал поднял брови. — Знаешь, возможно, было бы милосерднее просто убить меня. — И я бы позволил тебе умереть, — признал Оби-Ван. — Это было бы милосердием? — Думаю да. — Ты сказал, что мы были врагами. — Так и есть. — Тогда зачем тебе проявлять ко мне милосердие? — Таково учение джедаев. — И ты ему следуешь? — Да. — Не думаю, что я смог бы так же. Оби-Ван усмехнулся. — Да, — сказал он. — Это уж точно. Гривус скомкал в пальцах край одеяла. Медленно повернул голову влево, потом вправо. Согнул и разогнул колени насколько мог, исследуя свои пока что очень ограниченные двигательные возможности. Оби-Ван молча наблюдал. — Что ты хочешь узнать от меня? — спросил генерал. — Планы сепаратистов. Расположение ваших баз. Стратегии. Комплектация войск. Всё, что ты знаешь об армии дроидов графа Дуку. — Я ничего из этого не помню, — вздохнул Гривус. — Видимо, тебе придётся заставить меня вспомнить. И тогда, возможно, мы сможем обсудить моё предательство. Застигнутый врасплох этим внезапным замечанием, Оби-Ван резко хохотнул, а затем встал и вышел из комнаты. То, что сказал Гривус, казалось ему резонным: невозможно было проводить никакой допрос, когда внутри его одолженной головы не было нужных Сенату воспоминаний. Поэтому Кеноби обратился с вопросом о возможном исправлении ситуации с помощью медикаментов или Силы к медикам. Но ответ был отрицательным: любое дополнительное медицинское вмешательство могло вступить в конфликт с уже назначенными лекарствами и тем самым только ускорить отход генерала в мир иной. А терапия Силой вряд ли бы дала какие-то стоящие результаты в столь короткое время, если, конечно, они не хотят окончательно перегрузить и без того хрупкий после перенесённой операции мозг. Как Оби-Вану объяснили, во время операции хирурги удалили из головы Гривуса несколько сторонних имплантатов. Поэтому всё, что они могли предложить — это постоянно стимулировать мозг пациента к работе, чтобы тот смог восстановить свою память естественным путём. Оби-Ван решил, что именно так он и поступит. Утром он помог Гривусу позавтракать. Кеноби спросил его, когда он ел в последний раз, но он не помнил и этого. Потом он откинул одеяло и помог ему встать. Гривус вцепился в его плечи, а сам Оби-Ван обнял бывшего генерала за талию, чтобы тот смог сделать несколько шагов по комнате; он спросил, чувствует ли он себя по-другому в этом теле, но Гривус снова ничего не ответил. На следующее утро джедай помог ему умыться и побриться. Он показал ему в зеркале обнажённое тело Кальты Джайана, более высокое, чем сам Оби-Ван, стройное и мускулистое, покрытое шрамами — следами многочисленных миссий, с мозолистыми руками, но Гривус даже не смог определить, насколько похоже или отлично оно было от его прежнего. Оби-Ван сказал, что оно отличается, но внезапно обнаружил, что не может подобрать подходящих слов, чтобы объяснить ему, чем именно. На следующее утро Оби-Ван попросил у докторов кресло-каталку и, после того как помог Гривусу одеться в брюки и простую тунику (к счастью, другие, а не тоже принадлежавшие покойному мастеру Джайану), вывез его из камеры. Он прокатил генерала по коридорам Храма. Два стражника всё это время неотступно следовали за ними по пятам, держась на небольшом расстоянии. Кеноби показал ему только самые нейтральные места из всего огромного храмового комплекса: фонтаны и сады, а также вид на Корускант с верхушки одной из башен. Он назвал наиболее известные здания, и спросил, помнит ли их Гривус — но тот их не узнал и даже не смог сказать, бывал ли он вообще когда-нибудь на этой планете. На следующий день они снова вышли из комнаты на прогулку, как и ещё через день. Гривус понемногу пробовал ходить, сначала неуверенно, но довольно быстро осваиваясь с базовыми движениями; Оби-Ван помогал ему и даже в каком-то смысле подбадривал, потому что знал, что однажды генералу уже приходилось переживать подобное в другом его новом теле, а мидихлорианы в крови Кальты Джайана должны были по идее ускорить процесс. Ещё день спустя, они оставили инвалидное кресло в камере и вместо этого попробовали пройтись пешком, останавливаясь и делая перерывы, когда Гривус этого просил. Они поднялись в сады и там сидели, пока Оби-Ван давал названия растениям, деревьям и цветам вокруг. Он также называл расы других джедаев, проходящих мимо. Те же, в свою очередь, тщетно старались не обращать на них внимания. Он назвал и планеты: Корускант, Серенно, Чалакта, Кали. — Я калишец, — повторил Гривус, сидя на скамье у подножия большого дерева. Он поднял руки в воздух и повертел их перед собой. — Но мои руки не похожи на калишские. Чьё это тело? — Оно принадлежало мастеру-джедаю Кальте Джайану, — ответил Кеноби. — Он погиб в том же взрыве, в котором пострадал ты. — Он был воином? — Джедаи не воины. — Всё его тело в шрамах. Он побывал не в одной битве. — Мы не воины, но мы далеко не беззащитны, — объяснил Оби-Ван. — Мне кажется, что я был воином. — Так и есть. Гривус удовлетворённо кивнул, и Оби-Ван подумал, что знает, что ещё можно попробовать для него сделать. На следующее утро он отвел генерала в тренировочный зал, где к ним присоединился магистр Винду. Как только Гривус отошёл в сторону, присев у стены, Оби-Ван снял с пояса световой меч и активировал его. Мейс последовал его примеру, и они устроили показное сражение. Два их плазменных лезвия натужно гудели и сверкали, сталкиваясь в воздухе в очередном ката. Винду, казалось, понимал его логику: оба джедая раньше уже сражались с генералом Гривусом против его четырёх джедайских мечей, и демонстрация подобной схватки могла немного освежить его память. Но когда они закончили, когда Оби-Ван вытер пот с мокрого лба, чувствуя, как остервенело бьётся под кожей участившийся пульс, Гривус всего лишь сделал комплимент их боевым навыкам и отпустил пару замечаний по поводу того, как именно Кеноби проиграл спарринг. Результат оказался полным разочарованием. На следующий раз Оби-Ван вложил тренировочный меч в руку Гривуса, и они организовали короткий, несложный бой, пока Кеноби объяснял на практике разные приёмы. Он сказал генералу, что когда-то он был очень известным и прославленным воином, потому что это было правдой, и тот, очевидно, очень обрадовался услышанному — настолько, что на следующее утро они вновь вернулись в зал спаррингов, а потом повторили встречу ещё через день. Координация Гривуса заметно выровнялась, пока он испытывал возможности своего нового тела, а вместе с ней улучшилась и скорость его рефлексов. Спустя его первую неделю в теле другого, пусть и умирающего, человека, стало очевидно, что Гривус всё ещё невероятно силён. И хотя магистр Винду и Высший Совет не оспаривали его решение о ежедневных тренировках, но иногда, когда они ужинали вместе в камере пленника, а потом он лежал на своём спальном мешке, одолеваемый бессонницей, Оби-Ван сам задавался этим вопросом. Эти учебные сражения не приблизили его ни на шаг к получению потерянных воспоминаний. И всё, чего он сейчас добился их совместными спаррингами, — постепенное возвращение генералу его потенциально смертельно опасной боевой формы. Единственным утешением служило то, что, несмотря на богатые мидихлорианами клетки мастера Джайана, Гривус не получил доступа к Силе, хотя успешным исходом операции он скорее всего был обязан именно им. Тем не менее, медики каждый день проверяли его на чувствительность, и пока сам Гривус казался разочарованным, Оби-Ван совсем не был удручен этим фактом. Джедай также не мог сказать, что он жалел, что привычная бешеная агрессия генерала теперь казалась совсем приглушенной — Гривус, бесспорно, всё так же хорошо дрался, но теперь всегда держал себя в руках. Оби-Ван мог бы предположить, что всему виной были имплантаты, которые удалили хирурги, но генерал вообще вёл себя как совсем другой человек. По крайней мере, на тренировках Гривус определённо ощущался абсолютно другим противником. Его воспоминания так и не возвращались, и две недели постепенно превратились в три. Они часто спорили о пути джедаев и их философии, и Оби-Ван находил эти беседы странно увлекательными; наверное, дело было в том, что Кимаен — Гривус — теперь бросал ему вызов всеми теми способами, на которые до этого в течение многих лет ни у кого другого не хватало времени или желания. По утрам они всё так же тренировались вместе, а потом гуляли или занимались чем-нибудь в камере, пока врачи продолжали наблюдать за состоянием Гривуса. По их оценкам, оно, вопреки видимой стабильности, не улучшалось, но наоборот, постепенно ухудшалось, хотя и поразительно медленно. И когда после трёх спокойных недель счёт пошел на четвертую, а потом и на пятую, медики хором признали, что искренне поражены живучестью пациента. — Он уже давно должен был умереть, — сказал один из них Оби-Вану, отведя его в сторонку от стола, где Гривус раскладывал очередную партию сабакка. — Честно говоря, мы не понимаем, почему он до сих пор жив. Кеноби кивнул, но, по правде говоря, не особо удивился. Гривус бы не продержался так долго, если бы давно уже не привык выцарапывать самого себя из лап смерти; и то, что Кимаен Джай Шилал всё ещё был жив, пусть и лишённый своего прежнего кипящего яростью характера, своей памяти и даже своего собственного металлического тела, не казалось ему чем-то таким уж необычным. Но воспоминания генерала до сих пор не вернулись, пока на месте старых они вдвоём создавали всё новые и новые. Оби-Ван поймал себя на мысли, что ему интересно, будет ли Гривус помнить что-нибудь из этого, если когда-нибудь вернётся в своё старое тело. И ужаснулся самому себе — потому что он надеялся, что да.***
На шестую неделю Оби-Ван осознал свою ошибку. Она была невероятно очевидной, и он до сих пор стыдится этого. Тогда они как раз закончили свою привычную утреннюю прогулку, и уже собирались возвращаться обратно в Храм. Оби-Ван на ходу неторопливо обдумывал свою новую идею: он хотел попросить Высший Совет перевести Кимаена вместо тесной подземной тюрьмы в нормальные джедайские комнаты, где хотя бы были окна. Но вместе с тем он понимал, что идея была провальной сразу по нескольким причинам, и не только потому, что Кимаен — Гривус — всё ещё оставался их пленником, а не гостем. Конечно, это тоже было серьёзным препятствием, но Оби-Вана беспокоило ещё и физическое состояние генерала. Перемещение всего внушительного комплекта медицинской аппаратуры точно было делом не из лёгких, а Кимаен с каждым днём снова нуждался в ней всё больше и больше. Именно его физическое состояние, стремительно сокращавшее шансы пленника восстановить свою память, и подтолкнуло Оби-Вана к выбору его новой и, признаться, довольно нестандартной стратегии. Когда они направились к выходу из сада, Кимаен вдруг оступился, и Оби-Ван, не успев сориентироваться и поймать его Силой, вместо этого схватился обеими руками за его тунику — но обнаружил, что падает вместе с ним. Как оказалось, в этот момент у них на пути как раз возник журчащий фонтан — куда они и повалились головой вперёд. Через тридцать секунд хлюпанья и плеска они наконец смогли вылезти обратно на дорожку, оба промокшие до нитки. Кимаен заверил Кеноби, что с ним всё в порядке, что он может идти сам, что это было всего лишь кратковременное помутнение, с которым он думал, что мог справиться сам, но теперь знал, что больше так делать не будет. Кимаен говорил искренне, так что они не торопясь поплелись в камеру, оставляя вдоль коридоров целые лужи, натёкшие с их одежды и обуви. В камере, закрывшись в освежителе, Кимаен и Оби-Ван избавились от мокрой одежды — слой за слоем стаскивали с себя прилипшие тряпки и не глядя бросали их в душевую кабину, пока оба не оказались полностью голыми. Рыжий джедай отошёл, чтобы взять пару свежих полотенец, и когда он вернулся, собираясь отдать одно из них Кимаену, он вдруг растерялся и замер. Оби-Ван не раз видел тело Кимаена — точнее, тело Кальты Джайана — обнажённым, поскольку часто помогал ему мыться в те первые дни, когда генерал ещё не до конца освоился с новыми конечностями и не мог позаботиться о себе сам. Но сейчас всё было по-другому. У Кимаена стоял. А сам он, казалось, нисколько не стеснялся этого факта, — хотя вот Оби-Ван, наоборот, почувствовал, как его собственные щёки тут же вспыхнули ярким румянцем. — О, — резко выдохнул Кеноби, прежде чем смог взять себя в руки и спрятать своё удивление. Он неловко отвёл взгляд, протягивая генералу полотенце. — Прощу прощения. Возможно, нам стоит прикрыться. Когда Оби-Ван не выдержал и снова повернул голову, Кимаен только непонимающе приподнял бровь. — Почему я должен скрывать своё возбуждение? — серьёзно спросил он. Он всё ещё держал полотенце в руках и пока что не сделал ни единой попытки им обернуться. — Тебя смущает то, что я хочу тебя? — Полагаю, что да, — пробормотал Оби-Ван, изо всех сил пытаясь не пялиться. — Возможно, на Кали другие обычаи, но у джедаев такое не совсем принято. — Разве это тело тебе не нравится? — поинтересовался Кимаен. Кеноби невольно опустил взгляд — и тут же пожалел об этом. Дело было не в том, что он не находил тело привлекательным, — вообще-то, оно ему действительно нравилось, даже очень. Мастер Джайан, хотя и был лет на десять-пятнадцать старше его, поддерживал себя в отличной форме, и Оби-Ван считал фигуру чалактанца весьма недурной, с этими его длинными мускулистыми конечностями и островками коротких тёмных волос на груди и животе. Даже потеря длинной косы не сильно испортила его внешность, да и отрастала она довольно быстро. Причина была даже не в уродливости бледного шрама, тонкой полоской выступавшего над обритым черепом. Причина была в самом этом залеченном бактой шраме. В том, что Оби-Ван знал, как он там оказался, и что под ним скрывалось. — Мне нравится это тело, — вздохнул джедай. — Но боюсь, это не отменяет того факта, что оно не твоё. Кимаен упёр руки в бёдра. — Но сейчас оно моё, — прагматично заметил он. — Пусть и ненадолго, но пока что оно моё. — Я не могу притворяться, что не знаю, что раньше оно было чужим. — Тот джедай был твоим другом? — Ну… Нет, не совсем. — Вы были физически близки? — Не были. — Тогда я не понимаю, в чем проблема. Оби-Ван нахмурился. — Просто обычно джедаи этим не занимаются. Кеноби было стыдно прибегать к этому аргументу, даже если Кимаен и совершенно не понял его скрытого смысла: что на самом деле это возражение было последним средством избежать неудобного разговора, который ему совсем не хотелось заводить. Впрочем генерал, к немой благодарности Оби-Вана, настаивать на продолжении беседы не стал. Вскоре после этого он покинул камеру, чтобы доложить Совету о своих успехах, — или, скорее, о полном их отсутствии. Все мастера отлично понимали сложившуюся ситуацию, и Оби-Ван ни на секунду не верил, что они были ею хоть сколько-нибудь довольны. Но члены Совета служили на общее благо Республики, получая распоряжения от Сената и канцлера Палпатина — и поэтому всё, что они могли в таких условиях, это довериться Кеноби и предоставить ему полную свободу действий, вместе с тем заверив канцлера, что они делают всё возможное. Тем не менее, Оби-Ван покинул зал Совета с чувством какого-то неудовлетрения, хотя и не смог решить, было ли это странное чувство следствием пока что нулевых результатов или того неловкого эпизода в освежителе. Он медленно направился вглубь Храма, на этот раз один, задумчиво заложив руки за спину. Его шаги гулким эхом отдавались в тишине пустынных переходов. Кеноби было трудно своевременно следить за новостями с фронта, — иначе он бы рисковал ненароком раскрыть военные сведения генералу, — но, по крайней мере, от Совета он узнал, что Энакин и Асока в порядке и что 212-й пока что не понёс никаких значительных потерь. Тем не менее, магистр Винду позволил ему прочитать номера и звания четырёх солдат, убитых в последнем сражении. Оби-Ван помнил их имена и узоры, нарисованные на их доспехах. Но всё, что сейчас было в его силах, это задержаться ненадолго по пути обратно в камеру и отправить Коди небольшое сообщение. Оно было кратким и по большей части чисто официальным, но джедай знал, что его коммандер поймет смысл: пусть находиться вдали от линий фронта и было в какой-то степени приятно, это вынужденное назначение его далеко не устраивало. Место Оби-Вана было рядом с его людьми. И он будет оплакивать погибших ребят точно так же, как и весь его легион. Но сейчас он должен был вернуться к генералу. У него всё ещё оставались обязательства перед Советом, перед 212-м, перед всеми, чьим жизням сейчас угрожала сепаратистская армия дроидов. А он, несмотря на свои старания, раз за разом проваливался в попытках эти обязательства выполнить. Эта мысль не давала ему покоя всю дорогу и не отпустила даже когда он твёрдо прошёл в свою соседнюю с камерой пленника комнату, провожаемый пристальным взглядом Кимаена. И после того, как он опустился, скрестив ноги, на вымощенный камнями пол, чтобы попробовать хоть как-то помедитировать, он наконец понял, почему эта мысль так беспокоила его. Он не был уверен, что делает всё возможное. Оставалось кое-что, чего он пока не пробовал, но что Кимаен ясно дал ему понять в освежителе. Просто он не был в восторге от этой идеи по целому ряду причин — которые, впрочем, показались ему довольно жалкими по сравнению с тем, чем в это время жертвовали его люди на фронте. За ужином Оби-Ван не отводил от Кимаена глаз, удивляясь тому, как он мог упустить такую простую вещь, очевидную теперь каждый раз, когда он поднимал на генерала взгляд. Кеноби видел это, когда они упражнялись в фехтовании, когда гуляли вместе. И после ужина, через час, который он провёл за чтением, после того, как медики закончили свои ежедневные тесты и ушли, Оби-Ван отложил книгу. Он замер в своем кресле, когда Кимаен вдруг посмотрел на него так, что он подумал, что, должно быть, совершенно ослеп, если не замечал этого прежде. Кимаен смотрел на него и смотрел так, как никогда бы не смог смотреть тот враг, которого он знал раньше. — Что именно ты помнишь обо мне до катастрофы? — спросил Оби-Ван, стараясь звучать непринуждённо, хотя костяшки пальцев предательски побелели, когда он нервно вцепился в подлокотники. Кимаен задумчиво наклонил голову и подошёл к креслу. — Я помню, как смотрел на тебя, — сказал он. — Ты казался меньше. — Ты был значительно выше, — ответил Кеноби. — Что ещё? — Я помню твою кожу. Он придвинулся ближе и протянул руку, указывая на лицо Оби-Вана. — Цвета казались другими. Бледнее. Сейчас ты выглядишь ярче. Это из-за отличий калишского зрения? — Возможно, — согласился джедай, хотя слышал, что даже глаза Гривуса были подвергнуты кибернетическим изменениям, так что дело было скорее в хирургическом вмешательстве сепаратистов, а не в другой расе генерала. — Анатомия людей и калишцев очень разная. Что ещё? — Мои пальцы в твоих волосах. В попытках поймать воспоминания, Кимаен запустил свои человеческие пальцы в волосы Оби-Вана, и тот позволил ему, заставляя себя успокоиться. — Они были металлические. У меня был другой несчастный случай до этой аварии? — Да, ты пострадал ещё до этого взрыва, — подтвердил он. — Кажется, это тоже было крушение шаттла. — Я этого не помню. — А что ты помнишь? — Твоё лицо. Оно было в крови. У тебя был сломан нос? — Да. Кимаен дотронулся до его лица, кончиками пальцев коснулся щёк, а затем провёл большим пальцем вниз по переносице. Оби-Ван снова едва сдержал дрожь. — Ты его сломал. — Почему? Кеноби криво усмехнулся. — Мы были врагами. Кажется, я уже говорил тебе об этом раз или два. — Говорил, — согласился Кимаен и наклонился ещё сильнее, нависая над ним вплотную. Генерал сделал паузу, а затем вдруг упёрся коленями в сиденье по обе стороны от бёдер джедая и устроился перед ним, сверху, положив свои руки ему на плечи. Кресло натужно заскрипело. — Но я не думаю, что мы враги. Его зеленые глаза оказались так близко, что Оби-Ван мог детально рассмотреть его изумрудные радужки. Кимаен был тёплым и твёрдым, и его большие пальцы мягко поглаживали шею джедая, заставляя того дрожать. Оби-Вана странным образом тянуло к нему, и не только потому, что сейчас он сидел у него на коленях, и сама ситуация буквально требовала этого. Его влекло к Кимаену, но не из-за своей собственной старой симпатии к Кальте Джайану: хоть мастер Джайан и был объективно привлекательным мужчиной, Оби-Ван никогда не был заинтересован в нём самом. Тревожным фактом было то, что его влекло к Кимаену Джай Шилалу — или как минимум к той псевдосуществующей личности, что откликалась на это имя. От этой мысли его должно было вывернуть наизнанку, но вместо этого он позволил своим ладоням скользнуть вверх по рукам Кимаена и дотянуться до ворота его туники. Вместо этого он провёл кончиками пальцев по его голому колючему горлу, вдоль его челюсти и назад, обвивая шею. Вместо этого он поднял голову и поцеловал его. Кимаен, в свою очередь, поцеловал его в ответ. Он должен был прекратить всё прямо сейчас, и он знал это. Оби-Ван понимал это, но его пульс вдруг ускорился от какого-то непривычного, нездорового возбуждения — возможно потому что то, что он делал — то, что они делали — так далеко выходило за границы принятых джедайских приличий. Он хорошо знал Кимаена, знал, что тот не питал особого уважения к кодексам джедаев, но он сам — да, и поэтому он был обязан остановиться. Но он этого не сделал. Когда Кимаен отстранился, чтобы снять тунику и бросить её на пол, Оби-Ван не помешал ему. Вместо этого он положил руки на его грудь, чувствуя, как в животе всё кувыркалось, пока его пальцы чертили линии вдоль крепких, явственно выделявшихся под оливковой кожей мышц. Ему следовало бы уйти прямо сейчас, но он не мог не признать, что в глубине души уже принял решение, и теперь ему оставалось только довести начатое до конца. От этой мысли ему должно было стать страшно или стыдно, или хотя бы немного неловко. Постыдной правдой оказалось то, что вместо этого эта мысль его заводила. При помощи Силы Оби-Ван поднял Кимаена на ноги, затем встал сам. Генерал спокойно наблюдал, как он дрожащими пальцами расстегнул свой пояс, затем стянул тунику и исподнюю рубашку. Он разделся до пояса, и Кимаен окинул его таким голодным взглядом, словно до этого ни разу не видел джедая обнажённым. Судя по выражению лица генерала и по тому, как крепко он вцепился в край стола, Кимаен явно хотел его. Это должно было заставить Оби-Вана притормозить и опомниться, но вместо этого лишь подстегнуло его. Он в один шаг преодолел оставшееся между ними расстояние и снова поцеловал его, почти что грубо, царапая чужой затылок тупыми ногтями. Кимаен усмехнулся. Казалось, он догадывался, что подобные вещи давались Оби-Вану с трудом, но не совсем понимал почему. И возможно, что он просто находил решение Кеноби нарушить правила забавным, хотя кто знал, что именно его развеселило на самом деле. Оби-Ван сейчас был больше сосредоточен на его губах, чем на причине его веселья; на горячих, шершавых руках, что скользили по его голой спине; на том, что он чувствовал, как член Кимаена напротив его бедра уже откровенно стоял. Он должен был чувствовать отвращение к происходящему. Он ожидал, что будет ненавидеть каждую секунду этого вечера. Но когда он опустил одну руку на заметный бугор в штанах Кимаена и слегка сжал пальцы, когда он просунул эту руку вниз, под толстый тканевый пояс, и обхватил его ствол, всё, о чем он мог думать, — это то, что он желал этого. И легче от этого почему-то не становилось. Оби-Ван развернулся и резко оттолкнул его от себя. Он спустил свои штаны с бёдер до голенищ сапог и молча бросил на Кимаена страстный, приглашающий взгляд, прежде чем склониться над столом, опершись руками о столешницу. Один короткий миг, и Кимаен присоединился к нему, ощупывая выступающие позвонки от затылка до копчика. Затем джедай услышал, как Кимаен избавляется от собственного белья. Он ощутил, как его эрегированный член упёрся ему в задницу. Он почувствовал, как генерал раздвинул его ягодицы и потёр подушечкой большого пальца открывшуюся дырочку. Оби-Ван невольно вздрогнул, и Кимаен задумчиво хмыкнул в ответ. Прервавшись на секунду, генерал отошёл от стола прочь, чтобы порыться в лотках с лекарствами, которые врачи не стали далеко уносить из камеры из-за удобства хранения, и вернулся с тюбиком медицинского лубриканта. Оби-Ван прислонился лбом к столу и не смог сдержать раздражённо-ироничную улыбку — которая, впрочем, увяла сразу же, как только скользкие от смазки пальцы Кимаена нашли его анус и надавили на него. Оби-Ван сделал глубокий вдох и раздвинул ноги шире. А затем генерал прижал к его входу головку своего члена. Он толкнулся внутрь. Кеноби ухватился за края стола обеими руками, и Кимаен вошёл в него, медленно, заставляя сердце пропустить удар, а мышцы — напрячься ещё сильнее. Оби-Ван мог чувствовать его полностью, это завораживающе-неумолимое ощущение проникновения, то, как туго и неохотно растягивалась его задница вокруг возбуждённого члена, как смазка облегчала скольжение, но стенки всё ещё были невыносимо узкими. Руки Кимаена переместились на его бёдра. Джедай скомканно выдохнул, а потом резко напрягся, когда генерал вдруг начал двигаться внутри него. Кимаен трахал его, и каждое движение вперёд-назад заставляло Оби-Вана раскачиваться туда-сюда на пятках, всё сильнее и быстрее с каждым новым толчком. Кеноби ожидал, что возненавидит его, но сейчас всё происходило совсем не так, как несколько месяцев назад, когда он был узником на корабле Гривуса. Его пульс застучал быстрее, дыхание участилось. Это не было больно. Это было приятно. Ему нравилось это. Оби-Ван сам подался назад, навстречу следующему рывку, тем самым вогнав его орган ещё глубже в себя, и они оба громко застонали. Руки Кимаена сжались на его бёдрах крепче, но, в отличие от когтей Гривуса, они не оставляли синяков. А затем одна тёплая ладонь обняла Оби-Вана за талию, нырнула под живот и обернулась вокруг его члена. Сквозь собственные судорожные вдохи Кеноби едва мог расслышать хриплое дыхание Кимаена у себя над ухом. Он сжал челюсти, чувствуя как бёдра начали конвульсивно подрагивать. Он выпустил края стола и вместо этого просто распластался на нем, пока Кимаен, уже не сдерживаясь, во весь голос постанывал в такт каждому движению. От этих звуков лицо Оби-Вана раскраснелось, он задрожал всем телом, его собственный член ещё больше затвердел в руке генерала, а сам он ещё сильнее сжался вокруг Кимаена, так, что тот едва мог двигаться вообще, — но это, казалось, уже не имело значения. Бёдра Оби-Вана дёрнулись, челюсти сами собой сжались почти до боли, и он выплеснулся густыми белёсыми нитями спермы в его ладонь. Минутой спустя Кимаен низко зарычал, рванул джедая на себя и кончил внутрь. Честно говоря, всё прошло не так, как ожидал Оби-Ван. Совсем не так. И после того, как они оторвались друг от друга, когда немного остыли и отдышались, Оби-Ван задал свой вопрос. — Что ты помнишь? Печальное, сожалеющее выражение лица Кимаена кричало о том, что он бы с радостью рассказал Кеноби всё, что тот хотел знать, если бы он помнил; если бы он только помнил, если бы эти знания были в его распоряжении, он бы выложил ему всё без единого колебания. Страшная правда заключалась в том, что всё оказалось напрасно. Его план не сработал.***
Оби-Ван спал плохо, всё тело ныло и болело. В голове у него дела обстояли не намного лучше, а может быть даже и значительно хуже: пока он дрейфовал на границе между бодрствованием и сном, в мыслях мешалось то, что они пережили прошлой ночью, и то, что генерал сделал с ним несколькими месяцами ранее. Он представлял себе лучшее с налётом худшего. Он видел золотисто-жёлтые глаза Гривуса на лице Кимаена. Он проснулся, когда дверь в его комнату бесшумно открылась. Сердце остервенело заколотилось в груди, он вскинул голову и рефлекторно потянулся к своему световому мечу, — но затем увидел Кимаена, голого, прислонившегося к дверному проёму. Свет из соседней комнаты подсвечивал его фигуру сзади. В руке он сжимал тюбик смазки, и его намерения были как никогда очевидны. Оби-Ван вернул световой меч на место. Он лёг обратно, и Кимаен очевидно истолковал этот жест как приглашение. Оби-Ван предполагал, что это действительно было так — или, по крайней мере, это точно не было не так. Кимаен откинул одеяло, и Оби-Ван позволил ему это сделать. Он позволил ему навалиться на него сверху, и они оба растянулись на полу на его футоне, кожа к коже. Кеноби слегка подтянул колени, чтобы обхватить ими бёдра Кимаена, и позволил ему прижаться ртом к своей шее, под самой челюстью, чтобы тот ощутил языком его пульс. Потом Оби-Ван молча смотрел, как тот отпрянул назад и сел на пятки. Он смотрел, как Кимаен покрывает лубрикантом свой член, и он позволил ему закинуть одну свою ногу ему на плечо, прижав икрой к ключице. Другую ногу Оби-Ван сам обернул за спину генерала, когда почувствовал, как тот толкнулся в него, при этом согнув джедая почти пополам, но внезапная растяжка после изматывающего сна оказалась неожиданно приятной. Как и ощущение бицепсов Кимаена под его пальцами. Как и член, который растягивал и заполнял его, и этот очарованный и очаровывающий взгляд Кимаена в тот момент, когда их глаза встретились. Кимаен трахал его медленно, пока они оба не начали задыхаться от этой пытки, двигаясь в едином ритме, напрягая мышцы, не обращая внимания на стекающие капли пота. Генерал даже не пытался скрыть своё удовольствие — Кеноби видел это по его лицу и одновременно чувствовал в Силе, ярко, горячо и невыносимо честно. Оби-Ван позволил себе окунуться в эти эмоции. Он позволил себе ответить взаимностью, пока Кимаен не излился в него. Он и сам кончил вскоре после него, просто от трения своего органа о чужой живот, изо всех сил стиснув внутри себя так и не вытащившего член Кимаена. После этого они приняли душ — вместе, хоть Оби-Ван поначалу и не планировал этого — но Кимаен чувствовал себя немного растерянно, и периодически терял равновесие. Они не говорили об этом вслух, но причина подобного разбаланса была и так понятна обоим. Оби-Ван сначала помог ему встать под горячие струи, чтобы тот смог нормально помыться, а потом быстро вымылся сам. И когда он закончил, Кимаен подошёл к нему вплотную и прижался грудью к его мокрой спине. Он обвил свои руки вокруг талии джедая, и какое-то время они просто стояли под бегущими струями воды, пока Оби-Ван тяжело опирался о стену освежителя, опустив голову. Дело было в том, что часы жизни Кимаена с самого начала уже были сочтены. Хирурги были поражены тем, что он смог продержаться настолько долго. У него не могло оставаться много времени. Следующие несколько дней они провели как обычно — по крайней мере, пытались. Они вновь гуляли в саду, хотя иногда Кимаен спотыкался. Они тренировались, хотя пленник и досадовал на свою замедленную реакцию. Вместе ели, много разговаривали, пока медики делали анализы и наконец подтвердили то, о чём они оба давно подозревали: отторжение неумолимо брало своё, и лекарства уже не могли остановить этих процессов. Врачи сказали, что у генерала может быть ещё неделя, а может и сорок минут; похоже, что ни одна из крайностей уже не удивила бы их, поскольку по их расчётам пациент должен был быть мёртв уже несколько недель назад. В первую ночь после этого, Кимаен вышел из своей камеры и заглянул в комнату Оби-Вана. Джедай не прогнал его, хотя знал, что должен был. Он встал на четвереньки, и Кимаен поимел его так, неторопливо и глубоко, прежде чем они уснули. На вторую ночь Кимаен взял его член в рот, а потом уложил на спину, и они трахались лицом к лицу, глаза в глаза, едва дыша. На третью ночь генералу было легче просто растянуться на полу и позволить Кеноби оседлать его; Оби-Ван опускался на его член медленно, покачивая бёдрами, потираясь о его пах, чувствуя каждую упругую мышцу. Кимаену с каждым днём становилось хуже и хуже, а прогнозы врачей звучали всё мрачнее. Всё больше и больше даже самых простых движений требовали от него значительных усилий и концентрации. Отведённое пленнику время стремительно приближалось к концу, и они оба это знали. Конечно, ведь ничего из этого никогда не должно было даже начинаться. На четвёртый день Оби-Ван отправился с очередным докладом к Совету. Мастера Совета никогда не подвергали сомнению его методы, даже не спрашивали, в чём именно они заключаются, и уж точно не допускали мысли, что он мог стараться недостаточно, но Оби-Ван всё равно чувствовал, что подвёл их. Но, вернувшись тем вечером в камеру, он честно спросил себя, действительно ли он верил, что исчерпал все ресурсы — и с огромной неохотой ему пришлось признать, что был ещё один, крайний шаг, который он мог предпринять, пусть и выходящий за пределы всего того, что он делал до сих пор. У него не было ни малейшего желания думать о подобном варианте, но он знал, что другого выхода не было. Он зашёл ещё не достаточно далеко. Ему оставалось разыграть последнюю карту. — Есть кое-что, что я должен тебе показать, — сообщил он, вернувшись в камеру, и Кимаен тут же заинтересованно поднял голову, хотя Оби-Ван уже успел сто раз пожалеть о своём решении. Но они всё же вышли из камеры и направились в ту часть Храма, которая обычно была для пленника под запретом. Они вошли в лабораторию, и, сопровождаемые запахом антисептиков и ярким искусственным светом, прошли по длинному коридору к паре внушительных дюрастиловых дверей. Оби-Ван открыл их. Он знал, что находилось за ними, и был готов к этому; Кимаен, с другой стороны, не был. Его кулаки сжались. Джедай не мог осуждать его за подобную реакцию. Когда они вошли, небольшая группа учёных и техников прервала работу и, по кивку Оби-Вана, поспешно удалилась. Кимаен медленно подошёл к длинному металлическому верстаку и положил руку на грудные пластины своего собственного кибернетического тела. — Это — я? — спросил он. — Да. — Ты мне не сказал. — Нет. — Ты позволил мне верить, что я был калишцем. — Ты был им, — вздохнул Оби-Ван. — Просто ты был ещё и… и этим тоже. Кимаен, наклонившись, провёл пальцем по лицевому протезу; он ощупал впадины глазниц, решётку вокодера, плавные контуры маски и её острые края. Он пребывал будто бы в замешательстве, но Оби-Ван не был уверен, была ли его нерешительность вызвана какой-то эмоциональной реакцией или просто следствием плохого физического состояния. — Что ты помнишь? — Тебя, — ответил Кимаен. — Твою кожу. Мои пальцы в твоих волосах. — Что ещё? — Твою кровь. Твой сломанный нос. — Что ещё? Кимаен пристально посмотрел на джедая, всё ещё не отнимая рук от металлического тела, лежащего перед ним. — Я помню секс с тобой. В этом теле, — он нахмурился. — Это правда было? — Да. — Я держал тебя силой. — Да. — Я изнасиловал тебя. — Да. — Почему? — Полагаю, твоё руководство приказало тебе не убивать меня, — Оби-Ван натянуто улыбнулся. — Однако я сомневаюсь, что они говорили что-то на счёт моей неприкосновенности. — Я не понимаю. Оби-Ван вздрогнул и передёрнул плечами. — Мы были врагами, — буркнул он. — Ты ведь не считаешь, что я всё это выдумал? — Нет, но… Из того, что я вспомнил… Я предполагал, что, несмотря на всё это, между нами была какая-то связь? — Я не лгал тебе. Я же сказал, что мы не были любовниками. Генерал не нашёл, что ответить, и просто отвернулся, убрав ладони с тела киборга на столе. Выражение его лица граничило с неподдельным ужасом, и сердце Оби-Вана болезненно ухнуло вниз, ещё больше выбив джедая из его и так шаткого душевного равновесия. Он не мог сохранять спокойствие сейчас. Он даже не мог сказать, был ли он вообще спокоен хоть один день после этой операции. — А теперь? — вдруг спросил Кимаен. — Что теперь? Взгляд генерала метнулся обратно к Оби-Вану, одновременно взбудораженный, смущённый и сомневающийся. — А теперь мы любовники? — горячо повторил он. Кеноби отозвался не сразу. Он тяжело вздохнул и потёр лоб, провёл рукой по бороде, исподлобья глядя на застывшего в ожидании генерала. У него не было ответа, по крайней мере, какого-то разумного ответа, потому что первый вариант, который пришёл ему на ум, был совершенно нелепым. До тех пор, пока он не задумался об этом по-настоящему, как бы ему не нравилось возвращаться к этой теме, к нему никак не могло прийти осознание. Но теперь он понял, насколько огромной оказалась его собственная ошибка. У него сдавило горло. — Да, — выдавил он неуверенно. — Теперь мы любовники. Он сделал шаг навстречу и нежно заключил лицо Кимаена в свои ладони. — Но не спеши радоваться. Не надейся, что мы останемся вместе, если ты всё вспомнишь. Оби-Ван серьёзно сдвинул брови. — Другой ты, тот ты, хочет только моей смерти. Из лаборатории Кимаен и Оби-Ван вышли под руку. Они вернулись обратно в камеру. Когда двери за ними закрылись, Кимаен с видимым усилием опустился на стул у маленького обеденного стола, и Оби-Ван дал ему отдышаться, прежде чем оседлать его колени. Он уткнулся лбом ему в плечо, руки генерала обняли его за талию в ответ. Кимаен прижался губами к шее Оби-Вана, слегка прикусил, обдавая жарким дыханием кожу, а затем собрался с силами и поднялся на ноги. Джедай мрачно усмехнулся и отступил назад, спиной к столу. Вся эта ситуация была довольно неловкой, и он знал это, потому что, как бы ему ни хотелось верить в обратное, Генерал Гривус и Кимаен Джай Шилал никогда не были двумя разными людьми. Кимаен был сепаратистским военачальником — просто лишённым всех прежних воспоминаний, которые делали его Гривусом; лишённым ненависти к джедаям в целом, и к нему в частности. Оби-Ван нарушил свой джедайский Кодекс, чтобы лечь в постель с тем, кто несколько раз покушался на его жизнь. Но он даже не попытался остановить Кимаена, когда тот, разгорячённый и жаждущий, потянулся к нему с поцелуем. Вместо этого он отвёл его к себе в комнату. Как только он разделся, Кимаен растянулся на спине, и Оби-Ван опустился на колени между его ног. Он легонько провёл по его бедру тыльной стороной ладони, отчаянно желая убедить себя, что его влечение было исключительно к телу Кальты Джайана, а не к Кимаену Джай Шилалу внутри него, опытному и грозному, но теперь умирающему воину, который заставил его лучше понять многое в самом себе, даже слишком многое. Кеноби опустил голову, чтобы лизнуть языком вдоль внутренней стороны бедра вверх, к напряжённому животу, к основанию члена, прекрасно понимая, что всё, что он делает сейчас, только больше усугубляет их и так невесёлое положение. Но он оставил влажный поцелуй на блестящей головке, а затем широко облизал её полностью и одним движением заглотил целиком. И то, как при этом застонал Кимаен, в отличие от него самого, не сдерживаемый никакими правилами и кодексами, кроме тех, которые он выбрал для себя сам, окончательно убедило Оби-Вана в том, что он уже не сможет передумать. Он не дал ему кончить только от минета. Когда руки Кимаена судорожно стиснули футон под ними, Оби-Ван прервал своё занятие, а затем, оглянувшись вокруг, притянул к себе смазку, которую они в какой-то момент так и оставили в его комнате. Но Кимаен перехватил его запястье. Он мягко отобрал у джедая тюбик, и, прежде чем тот успел что-то сообразить, размазал лубрикант по его члену вместо своего. Оби-Ван постарался унять резко застучавший пульс, но это едва ли помогло. Он точно не был спокоен, когда минутой спустя обвёл скользкими кончиками пальцев мягкое колечко мышц Кимаена. И он определённо не был спокоен, когда направил широкую головку своего члена между его ягодиц. Когда же он повёл тазом, погружаясь глубоко между тесных стенок, у него спёрло дыхание в груди. Он почти сразу пожалел о том, что решился на это; он отдавал себя человеку, который должен был умереть меньше чем через неделю, который, по сути, никогда не существовал. Он жалел, что позволил себе пойти на это; он даже не мог понять, спал ли он в этот момент с врагом или осквернял чёртов труп. Вскоре он кончил, чувствуя, как всё тело сладко напрягается, пока его самого вместе с волнами оргазма захлестывает жгучий стыд. Но затем Кимаен с любовью поцеловал его, прикусив нижнюю губу, и заставил громко рассмеяться над абсурдностью всего происходящего. Оби-Ван вдруг задумался, кого из этих двоих он будет помнить больше, когда всё закончится. Потому что теперь он не был уверен.***
На следующий день ничего не произошло — они провели всё это время в камере, играя в карты и иногда поглядывая друг на друга через стол. Параллельно они обсуждали то немногое, что Оби-Ван знал о биологии уроженцев Кали, но все дискуссии в основном начиналась и заканчивалась тем фактом, что они и люди были сексуально несовместимы: колючие, шипастые пенисы калишцев не были рассчитаны на нежную человеческую кожу, в то время как человеческий член оказался бы слишком толстым для проникновения в калишца, особенно анально. Половой акт в таких условиях был возможен только после хирургического вмешательства, а подобные услуги предоставляли только в небольшом ряде миров, не входящих в Республику, или же где-то в подполье, на чёрном рынке, в какой-нибудь нелегальной клинике сомнительной репутации. Кимаен фыркнул и вскользь заметил, что кто-кто, а он уже совсем не новичок в вопросе незаконных медицинских операций. Оби-Ван не мог с этим не согласиться. Этого не случилось и на второй день, когда Кимаен потерял координацию практически полностью, и не смог даже нормально сесть, не говоря уже о том, чтобы встать и куда-то пойти. Оби-Ван выпросил у врачей инвалидное кресло, которым они с Кимаеном не пользовались уже много недель, и они провели большую часть дня в храмовых садах, разговаривая о войне и о том, что Оби-Ван мог вспомнить о ранней жизни генерала Гривуса. Он рассказал ему о Кризисе Ям’рии и о том, как Сенат добросовестно послал джедаев покончить с той войной. Он рассказал Кимаену о его женах и детях, рассказал о Рондеру Лидж Куммар, потому что считал, что генерал заслуживает права знать. Оби-Ван сказал, что после её смерти он назвал себя Гривусом, и отметил, что считал это имя вполне подходящим. Кимаен слушал внимательно, но ничего из этого не вспомнил. Это произошло на третий день. Магистр Винду спустился в камеру в тот момент, когда Оби-Ван помогал Кимаену выпить воды, потому что тот уже не был способен даже поднять руку. — Генерал, ваше тело восстановлено. Вас будут ждать в лаборатории, — сказал корун. — Что это значит? — с трудом выговорил Кимаен. Оби-Ван неуютно передернул плечами. — Это значит, что пришло время узнать, смогут ли наши хваленые хирурги обратить процесс вспять, — пояснил он ему, когда Винду вышел. Визит главы Совета оказался исключительно кратким; Оби-Ван мог его понять — мысль о Гривусе внутри тела Кальты Джайана всё ещё коробила большинство обитателей Храма, особенно в его нынешнем состоянии. Другие джедаи так и не смогли полностью контролировать свои возмущённые взгляды, хотя и честно пытались. В конце концов, для многих мастер Джайан был хорошим товарищем и другом. — А если я предпочту смерть? — спросил пленник. — Боюсь, Сенат тебе этого не позволит. Кимаен кивнул. — Я понимаю. Если бы это было возможно, ты бы разрешил мне умереть ещё несколько месяцев назад. Оби-Ван печально улыбнулся. — Да, — ответил он, хотя глубоко внутри уже не был уверен, что сделал бы подобный выбор, если бы заранее знал, что из этого выйдет. У Кеноби было много сожалений в своей жизни, но знакомство с Кимаеном Джай Шилалом, с тем Кимаеном, каким генерал был последние пару месяцев, точно не входило в этот список. Их никто не торопил с последними приготовлениями. Оби-Ван знал, что тело мастера Джайана будет вымыто и переодето в другую одежду перед похоронами. Но он всё равно отвел Кимаена в душ, пусть и больше для того, чтобы в последний раз почувствовать его руки на своей коже, чем навести какую-то чистоту. Потом он помог ему одеться, и они несколько минут молча сидели на кровати, прежде чем выйти из камеры в последний раз. — Я смогу вспомнить хоть что-нибудь из этого? — спросил Кимаен, когда Оби-Ван помог ему взобраться на хирургический стол. — Не знаю, — признался тот, пока хирурги и механики суетились вокруг них, подготавливая пленника к наркозу. — А ты бы хотел, чтобы я помнил? Или нет? Джедай вздохнул и покачал головой. — Я не знаю, — повторил он, потому что и правда не знал. С одной стороны, генерал Гривус всё ещё мог оказаться важным источником информации для победы в этой войне, как и полагал Сенат, даже если его знания и устарели уже более чем на два месяца. Но с другой стороны, вернуть к жизни Гривуса означало потерять что-то ещё. Что-то, чего Оби-Ван никогда и не должен был иметь, — но это не значило, что он бы не почувствовал острую утрату. Кимаен, казалось, понял его дилемму. Он вяло улыбнулся, а затем бессознательно откинулся на спину. Анестезия действовала быстро. Как и в первый раз, Оби-Ван остался наблюдать. Он смотрел, как мелькали скальпели и хирургические лазеры, смотрел, как летели прочь пропитанные кровью куски марли, как мозг Кимаена постепенно воссоединился с прежним телом киборга, как его органы были извлечены из хранилища и подключены обратно. Он просидел в операционной до самого конца, а потом вместе с пациентом переехал в отдельную палату для восстановления. Он не ушёл, потому что сказал себе, что даже если на этот раз в бесчувственном теле очнётся его враг, а не возлюбленный, он всё ещё должен был быть рядом. Его не освобождали от его задания. Он всё так же оставался дознавателем Гривуса. Когда генерал открыл глаза несколько часов спустя, они были золотыми, а не зелёными. Они резко сфокусировались на Оби-Ване. — Кеноби, — процедил он своим старым, грубым, синтезированным тоном. Непривычный звук прежнего механического голоса застал джедая врасплох, хоть он и готовился заранее к чему-то подобному. Потом пленник закрыл глаза и снова заснул. Когда он очнулся во второй раз, на следующее утро, Оби-Ван всё ещё сидел у его кровати. — Кеноби, — повторил он и, прежде чем Оби-Ван успел среагировать, схватил его за запястье своей огромной металлической ладонью, сжав так сильно, что оно едва не сломалось. Дежурный медик быстро ввёл ему успокоительного, а затем осмотрел запястье Оби-Вана, констатировав, что, к счастью, это всего лишь ушиб. Кеноби ничего не ответил, молча наблюдая, как на коже расцветает большой лиловый синяк. Он понял, что это значит. И он приковал Кимаена-Гривуса к кровати парой наручников прежде, чем тот успел проснуться в третий раз. Когда он очнулся снова, час спустя, Оби-Ван всё ещё был в палате. Он только отодвинул свой стул на безопасное расстояние. — Кеноби, — хрипло произнёс Гривус. — Да, генерал, — сухо ответил тот. — Может, ты ждал кого-то другого? Гривус звякнул цепями на запястьях. Он с силой натянул их, и кровать заскрипела, но охрана предусмотрела всё заранее — рама была сделана из прочного материала, и Гривус не смог её даже погнуть. Не то чтобы он очень старался это сделать, если даже и попытался. В его действиях не читалось никакой ярости, никакого гнева, никакого желания насилия. Генерал зажмурился, хотя на этот раз было очевидно, что он всё ещё в сознании. — Что ты помнишь? — осторожно спросил Оби-Ван. — Ты помнишь крушение? — Да. — Ты помнишь, что стало его причиной? — Да. Я направил свой корабль в республиканский крейсер, чтобы не дать вам взять меня в заложники. Не сработало. — Что ещё ты помнишь? Гривус открыл глаза и повернул голову, чтобы посмотреть прямо в лицо Оби-Вана. — Я помню всё, — сказал он. — Ты должен был дать мне умереть.***
Гривус пришел в себя шесть месяцев назад. Четыре дня спустя он рассказал им всё, что знал. Поначалу Оби-Ван не доверял его словам, да и ему самому тоже. Он задавал вопросы, фиксировал ответы и отправлял их Совету, который, в свою очередь, передавал полученную информацию в Сенат, но при этом не верил ни единому его слову. Не верил до тех пор, пока сведения генерала не вывели их на главную базу сепаратистов. И следующим вопросом, который задал Оби-Ван, был: «Почему ты помогаешь нам?» — Я помню всё, — прохрипел Гривус. — В том числе и то, что меня заставили забыть. Учёные и медики подтвердили, что это должно быть правдой: один из имплантатов, которые хирурги удалили из его мозга в первый раз, выборочно подавлял часть воспоминаний Гривуса; другой, по их словам, был вживлён, чтобы усилить его ярость. Генерал сказал, что он также помнит, как ненавидел джедаев, но, по крайней мере, джедаи никогда не лгали ему. Банковский Клан же был ответственен за аварию, которая разорвала его тело, за то его первое крушение шаттла, а затем они изувечили его ещё больше, тем самым не оставив другого выбора, кроме как согласиться на трансформацию в киборга. Они превратили его в существо, которое он ненавидел даже больше, чем всех джедаев. Сепаратисты обратили его в рабство, как ям’рии когда-то хотели сделать со всеми жителями Кали. Полгода назад Гривус рассказал им всё, что они хотели. Оби-Вану потребовалось семнадцать дней, чтобы полностью допросить генерала, сидя в камере, в которую, как он когда-то думал, он уже никогда не вернётся. А затем Совет отправил его обратно к 212-му. Именно этого он и хотел, сказал Кеноби самому себе. Возвращение к своему легиону, воссоединение со своими людьми было главной причиной всего, что он делал до этого, но как только он вернулся на Корускант в первый раз, месяц спустя, после передислокации его легиона ближе к Центру, магистр Винду передал, что Гривус спрашивал о нём. Совет решил, что это может быть чем-то важным, поэтому Оби-Ван собрался с духом и вновь спустился в знакомую камеру. Комната сильно изменилась за этот месяц. Врачи ушли, забрав инструменты, а вместо медицинских приборов появился стол побольше, сейчас заваленный картами и схемами. На стене был установлен широкий дисплей, на котором отображались последние данные разведки о передвижениях войск сепаратистов. Винду рассказал Оби-Вану, что это было желание самого Гривуса — генерал согласился служить на благо Республики в обмен на всю информацию, имевшуюся у джедаев о Хакской войне. Он быстро понял масштабы манипуляций Торговой Федерации, и хотя он всё ещё негодовал на джедаев за их участие в той войне, он признал, что в конфликте ям’рии и калишцев те были лишь инструментами, а не оркестрантами случившейся катастрофы. Гривус оказался, как подчеркнул магистр, весьма ценным союзником. — Ты хотел видеть меня, — произнес Оби-Ван, когда дверь за ним закрылась и надёжно отгородила от посторонних глаз и ушей. Мейс так же сказал, что Совет делал попытки предложить генералу другое, более приличное помещение, где тот мог бы спокойно жить и работать, но он отказался и вместо этого предпочёл сохранить свою прежнюю камеру. Гривус поднял голову. — Кеноби, — поприветствовал он. — Да, я хотел видеть тебя. Оби-Ван тщательно проследил за тем, чтобы выражение его лица оставалось нейтральным, пока он оглядывал комнату, невольно цепляясь за каждое отличие и сходство с тем, что видел раньше, когда проводил в этих стенах круглые сутки. Он кинул взгляд туда, где раньше стояла кровать Кимаена, — теперь её убрали, поскольку он в ней не нуждался. Он проследил глазами выбоины в каменном полу, оставленные дюраниевыми когтями Гривуса. Посмотрел на закрытую дверь, которая вела в соседнюю комнату, где он тогда спал, и где они, нарушив все его клятвы, впервые пошли против Кодекса, которому Оби-Ван следовал всю свою жизнь. Но он присутствовал на похоронах Кальты Джайана и видел, как его тело сгорело. Тот, кто был перед ним сейчас, всё ещё был Гривусом, пусть и формально больше не генералом. — Что тебе нужно? — спросил он. — Я хочу сразиться с тобой, — ответил Гривус совершенно серьёзно, однако Оби-Ван только посмеялся, а потом помотал головой и вышел прочь. Но на следующий день Гривус спросил его об этом снова, а потом ещё через день, пока Оби-Ван наконец не сдался и не назначил время. Они встретились наедине в тренировочном зале, хотя Энакин и Коди оба протестовали против этой затеи, заявляя, что они тоже должны быть там с ним, на случай, если Гривусу всё ещё нужна была голова Оби-Вана Кеноби, а невинное предложение спарринга на самом деле являлось его тщательно продуманным планом, чтобы заполучить её. Но сам Оби-Ван так не считал; напротив, он нисколько не сомневался в искренности намерений генерала, и поэтому, когда он увидел Гривуса в зале, размахивающего тренировочным мечом, он бросил ему настоящий световой меч. Что иронично — этот меч раньше принадлежал Кальте Джайану. Магистр Винду зачем-то отдал его ему. — Ты доверяешь мне? Веришь, что я не убью тебя этим? — удивился Гривус, активировав ярко-зелёный клинок и отбросив тренировочный меч в сторону. — Что ж, можешь попробовать, — отозвался Оби-Ван. Он включил собственный меч и шагнул вперёд. Поединок начался. Как оказалось, Гривус действительно не пытался его убить. Они танцевали вокруг друг друга в ритме боевых ката под жужжание и треск скрещивающихся клинков, и, хотя они сражались долго и упорно, иногда обмениваясь взаимными колкостями, а пульс Оби-Вана заметно участился в пылу битвы, он ни разу не почувствовал, что находится в непосредственной опасности. Кеноби всё ещё гадал, почему Гривус попросил его о поединке, но в конце концов он был почти рад, что согласился. Это сражение ощущалось почти, почти так же, как их прошлые схватки с Кимаеном. И как только их мечи выключились, а Оби-Ван отдышался, они разошлись по своим делам. Они снова сразились неделю спустя, потом спустя ещё две недели, а потом начали встречаться в тренировочном зале каждый день, как Оби-Ван бывал в Храме и был при этом в достаточно хорошей форме, чтобы держать меч. На пятую или шестую неделю Кеноби вернулся на Корускант с раненым плечом — его задело выстрелом из бластера. И когда Гривус появился в медсекторе, Энакин предложил сразиться с ним вместо мастера. Но генерал довольно резко отказался и тут же зашагал обратно тем же путём, каким пришёл. Энакин недоумённо приподнял бровь, глядя на Оби-Вана, но тот только пожал плечами. Он понял незаданный вопрос, но ответа у него не было. Когда пошла четырнадцатая неделя, Совет предложил Гривусу присоединиться к Кеноби на поле битвы. Задание было несложным, но требовало определённого опыта, которым Гривус как раз обладал. В то же время они оба понимали, что не столь важным здесь было само задание, сколько возможность оценить готовность Гривуса покинуть пределы Храма для продолжения войны на стороне Республики, — то, что он сделал теперь своей новой целью. С его стороны это была ещё и справедливая месть — смерти Дуку он теперь хотел больше, чем наказания джедаев. И разумеется, никто не ожидал, что генерал станет вдруг следовать Кодексу джедаев, — так что такой вариант был вполне приемлемым. По крайней мере, по словам Канцлера. Задание прошло удачно. Как и второе. Как и последующее. После этого Гривус присоединился к 212-му, игнорируя косые взгляды солдат-клонов. Они с Оби-Ваном сражались бок о бок, и Гривус всё так же сжимал в руке световой меч мастера Джайана. Вместе они выполнили ещё три миссии. Войска Республики постепенно продвигались вперёд, сметая армии Дуку. Кеноби твёрдо сказал себе, что их военные успехи — единственная причина, по которой ему нравилось их новое, более тесное сотрудничество, а совсем не тот факт, что иногда он чувствовал в упорно сражающемся подле него Гривусе намёк на того, кого он когда-то знал. А затем, однажды ночью, Оби-Ван присоединился к Гривусу в его комнате, чтобы обсудить план их следующей операции. Они сидели за столом и активно спорили. Это было частью их тактики — каждый защищал противоположную точку зрения, чтобы проверить придуманный план на слабые места, даже если эта позиция была им на деле далеко не близка. Иногда Оби-Ван выступал за демонстрацию грубой силы, а иногда Гривус предлагал обходные варианты и настаивал на осторожности. Той ночью они проспорили несколько часов подряд, а потом Оби-Ван встал из-за стола, но споткнулся, и Гривус рефлекторно подхватил его, удержав его руки в своих. Джедай посмотрел на него, стоящего так близко, и золотые глаза бывшего генерала встретились с его собственными. Он почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Гривус стиснул его локти чуть сильнее. Оби-Ван вздрогнул и поморщился. Гривус убрал руки. — Извини. — Мне не больно, — нахмурившись, ответил Оби-Ван. — Я подумал… о другом. — О чём? — Ты действительно хочешь это знать? — Да. — Я вспомнил, как был твоим пленником. Гривус понимающе наклонил голову и сделал шаг в сторону. — То, что я сделал… На самом деле, это не в обычаях моего народа, — проговорил он, тщательно подбирая слова. Но даже если и так, то это усилие полностью ускользнуло от внимания Оби-Вана. — Я так никогда и не считал, — возразил Кеноби. — Думаю, это было настолько же в обычаях Кали, сколько работа на Банковский Клан или драки на световых мечах. Он сделал паузу и тоже отошёл подальше от киборга. Но затем вдруг передумал и вернулся обратно, вместо этого протянув руку и аккуратно коснувшись пальцами широкого металлического кольца у основания его шеи. — Тебя заставил имплантат или ты сам хотел этого? — Не знаю. — Ты хочешь повторить это сейчас? — Хочу ли я поиметь тебя против твоей воли? — Да. Гривус сделал паузу. — Нет. Он помолчал несколько секунд, а затем посмотрел вниз, на пальцы Оби-Вана, которые всё ещё цеплялись за его грудные пластины, и медленно положил свою шестипалую ладонь на его бедро. — Но если ты хочешь… Оби-Ван тут же отдёрнул руки, словно обжегшись, и отшатнулся назад, широко распахнув глаза. — Я не хочу, — выпалил он, чувствуя, как в животе поднимается холодный прилив адреналина. — Я всё помню, — сказал Гривус, как будто это всё объясняло. Оби-Ван покачал головой и сделал ещё один шаг назад. — Я тоже. С этими словами он отвернулся и практически выбежал прочь. Самое ужасное во всём этом разговоре было то, что Оби-Ван вновь мысленно вернулся к нему той же ночью, когда забрался в постель. Заснуть не получалось, и поэтому он заново обдумал всё случившееся от начала и до конца, лёжа с закрытыми глазами и сжимая пальцы вокруг болезненно возбуждённого члена. Гривус помнил всё. Теперь, когда имплантаты исчезли из его головы, он вспомнил свою жизнь на Кали, Кризис Ям’рии, крушение шаттла. Он помнил войну и взятие Оби-Вана в плен, но он также помнил и всё остальное. В голове Гривуса так же были и те месяцы, которые он провёл без воспоминаний, в Храме джедаев на Корусканте, в чужом теле. Он помнил всё, что они делали вместе. Как и сам Оби-Ван. И джедай не раз дрочил себе под одеялом, когда думал об этом. Он всё ещё переживал эту потерю. На следующее утро они как обычно встретились на спарринге, хотя Оби-Вану в этот раз было немного труднее придумывать свои обычные остроумные подколки. Затем они попрощались. Оби-Ван сходил поговорить с магистром Винду о своей предстоящей миссии, провёл время с Энакином и Асокой, болтая ни о чём, поел, взял немного почитать и вышел погулять в сады. Потом он смотрел в окно на закат, пролистал текущие планы миссии и собрался лечь спать. Но он не уснул. Вместо этого он в спешке набросил на себя первую попавшуюся одежду, не особо заботясь о её количестве и своём внешнем виде, и спустился на нижние этажи, в камеру Гривуса. Когда он открыл дверь, генерала на месте не оказалось. Оби-Ван даже почти обрадовался, что не застал его, и хотел было уйти, как вдруг заметил, что дверь в смежную комнату приоткрыта. Он подошел ближе и толкнул ее; Гривус был там. Он сидел на футоне, про который Оби-Ван совсем забыл, когда собирал вещи. Генерал повернул голову и пристально посмотрел на джедая, застывшего в луче лившегося из основной камеры света, но не встал. — Почему ты здесь? — спросил Гривус. — Почему ты здесь? — вопросом на вопрос ответил Оби-Ван. — Что ты помнишь? — Тебя. — Что именно обо мне ты помнишь? — Ты сказал, что не лгал мне, — Гривус выпрямился во весь свой рост. — Ты сказал, что мы были любовниками. — Были. — А сейчас нет? — Сейчас нет. — Почему? Тебе тоже противно это тело, так же как и мне самому? — Вообще-то нет, — признался джедай. — Я просто… — Тогда в чём проблема? Оби-Ван подошёл ближе и положил обе ладони на грудные пластины Гривуса. — Ты чувствуешь это? — спросил он. — Я чувствую давление. Сенсоры передают информацию. — Значит, ты можешь испытывать физическое удовольствие? — Не так, как ты, — ответил Гривус. — Но да. — И ты всё ещё чувствуешь желание. — Да. — И ты хочешь меня, да? — Да. Кровь прилила к щекам Оби-Вана. — У тебя всё ещё есть… он? Гривус кивнул. Когда он прохрипел «Да», его синтезированный голос странно задрожал. Было очевидно, что генерал прекрасно понял, что именно имел ввиду Кеноби. На нём и так почти ничего не было из одежды, только сапоги, и штаны с исподней туникой, так что ему не потребовалось много времени, чтобы быстро раздеться и опуститься на четвереньки на одеяло, чувствуя, как уже начинает подниматься член. Поэтому он через плечо наблюдал, как Гривус пересекает комнату наискосок, как он сгибает свои металлические колени позади него, и как его огромные, холодные руки царапают его бёдра. Ему не нужно было видеть больше, чтобы точно знать, что произойдет следом, потому что однажды он уже был свидетелем этого — пластины в паху киборга разъехались, и изнутри выдвинулся большой серебристый фаллос из дюраниевого сплава, защёлкнувшись в нужной позиции. Гривус потянулся за смазкой, которая каким-то неведомым образом всё ещё лежала на полу там, где Оби-Ван оставил её раньше, — где они оставили её раньше. Мгновение спустя джедай почувствовал, как холодная головка члена надавила на его скользкое отверстие. Он почувствовал, как когтистые руки Гривуса легли на его ягодицы. Он почувствовал, как генерал толкнулся внутрь. На мгновение Оби-Ван вдруг оказался в другом месте, распластавшись на металлическом столе, к которому были прикованы его руки, весь в крови из разбитого носа. Внутри него был большой дюраниевый член Гривуса, и он врывался в него так грубо и резко, что даже болты, крепившие стол к полу, начали шататься. Гривус трахал его до тех пор, пока его запястья не ободрались от наручников, задница не покрылась синяками, а сфинктер не растянулся от размеров генерала так сильно, что закровоточил от нещадного трения, и алые струйки не начали стекать вниз по яйцам. На мгновение Оби-Ван снова был там, на сепаратистском корабле, когда Гривус впервые втолкнул свой член в него, раскрывая, растягивая, — но затем этот момент прошёл. На этот раз Гривус взял его медленно, без жестокого удара бёдрами со всей силы. Сейчас Гривус двигался плавно, не торопясь, и джедай почувствовал, как его тело уступает, приспосабливаясь к распирающей толщине. Гривус снова трахал его. Оби-Ван вцепился в одеяло и старался не шевелиться, позволяя Гривусу задать нужный темп своим металлическим членом, который постепенно нагревался от его тепла. Там, где Гривус был небрежен с ним раньше, теперь он был максимально осторожен. Хватка генерала на его бёдрах была крепкой, но не до синяков, и когда смазки перестало хватать, он остановился и вытащил, чтобы добавить ещё немного. Затем Гривус снова вошёл в него, заполняя, вталкиваясь глубоко, но чувственно, и Оби-Ван застонал. Его с Гривусом прошлое и было причиной, по которой именно ему в первую очередь поручили это задание, пусть магистр Винду и явно был не рад этой идее. Мастера Совета знали о случившемся между ним и сепаратистским генералом, но они не знали всей истории. Гривус заставил его наслаждаться этим, дразнил его член и стимулировал простату, пока он не кончал снова и снова, пока на его глаза не навернулись слёзы. Гривус лишил его его невинности, его девственности, лишил самым безобразным, отвратительным способом из всех возможных. Тогда он ненавидел каждую секунду, проведённую с Гривусом, но он невольно кончал каждую ночь в течение следующего месяца, когда воспоминания об этом эпизоде вспыхивали в его голове. И вот они снова вдвоём. И хотя сейчас это не было тем же самым, как тогда на корабле, но вместе с тем оно было так похоже. Фаллос Гривуса завибрировал внутри него, упёршись в простату, и Оби-Ван захлебнулся стоном, дёрнулся и кончил, чувствуя, как его стенки растянуто трепещут вокруг твёрдого члена. Он судорожно глотнул воздуха, ловя сбившееся дыхание, а Гривус всё продолжал двигаться, размеренно и уверенно, и звуки, которые генерал при этом издавал, его низкое рычание, — это всё было точно так же, как раньше. Он ритмично трахал его, и Оби-Ван прижался лбом к одеялу, подаваясь назад, навстречу его холодным бёдрам. Гривус толкнулся в последний раз, и он кончил снова, почти болезненно, с громким всхлипом. Потом генерал вытер свой член и втянул его обратно под металлическую броню. Когда после этого он поднял руку, чтобы коснуться открытого колечка мышц джедая, Оби-Ван вздрогнул и выругался, и кончил ещё раз, судорожно, сухими спазмами, конвульсивно сжавшись вокруг металлических пальцев. Затем Кеноби в изнеможении упал на спину. Часть его была шокирована произошедшим; другая часть парила где-то в облаках. — Раньше я тебя ненавидел, — пробормотал Гривус, поглаживая голые бёдра Оби-Вана. — Знаю, — отозвался Оби-Ван. — Не думаю, что ты сильно удивишься, если я скажу, что ты сделал это вполне очевидным. Гривус провёл тыльной стороной ладони вдоль его возбуждённого члена. — На Кали любовь и ненависть не являются взаимоисключающими понятиями, — заметил он. — Так же и на Корусканте. — Ну так, мы — любовники? Оби-Ван помолчал, собираясь с мыслями. Всё ещё ощущая дурманящую слабость после оргазма, он встал на колени, затем нетвёрдо поднялся на ноги. Его сердце вновь застучало с удвоенной силой, но он решительно обхватил лицевой протез Гривуса руками, прижался лбом к его лбу и закрыл глаза. — Да, — ответил он. — Думаю, что да.***
Шесть месяцев назад Гривус очнулся. Он рассказал им всё. А теперь он присоединился к ним на фронте. Теперь они работают вместе. Теперь они сражаются вдвоём, бок о бок, и, кажется, это очень многое значит для Гривуса. Оби-Ван, в свою очередь, тоже очень этому рад. Когда они оба в Храме, как сегодня, Оби-Ван встречается с ним в его комнате. Кибернетическое тело Гривуса предназначено для боя, без мысли о комфорте или удовольствии, но они находят способ получать его; когда Гривус занимается с ним любовью, Оби-Ван использует Силу, чтобы буквально транслировать ему своё удовольствие. Он хочет, чтобы тот знал, что он чувствует с ним. И кроме того, с точки зрения логики человек и киборг всё ещё более совместимы, чем человек и калишец. Когда они пленили Гривуса, Оби-Ван думал, что то, что они сделали с ним, лишило его чего-то. В каком-то смысле так оно и было, но побочный эффект оказался абсолютно непредвиденным — генерал увидел мир в совершенно ином свете, без всяких приглушённых оттенков. Оби-Ван всё ещё сожалеет о том, что они сделали, но Гривус — Кимаен — кажется странно довольным. Он продолжает говорить, что отомстит всем, кто был причастен к его насильственной трансформации, но при этом он больше не испытывает той прежней бешеной ярости. Сегодня Оби-Ван седлает стройные металлические бёдра Гривуса. Он оглаживает его искуственный член и потихоньку опускается вниз. Он принимает генерала в себя медленно, его кожа краснеет, а его собственный орган тоже твердеет до такой степени, что становится почти что стальным. Глаза Гривуса широко раскрыты, золотисто-жёлтый взгляд устремлён прямо на него, цепкий, сосредоточенный. Гривус наблюдает. Оби-Ван, со своей стороны, хочет, чтобы он смотрел. Возможно, это не входило в их планы, но когда они превратили Гривуса в человека, которым он никогда не являлся, они невольно вернули ему того себя, которым он был когда-то. Тогда, Оби-Ван позволил бы ему умереть. А теперь он будет сражаться до последнего вздоха, чтобы он смог выжить.