невидимая нить

Казуха никогда не думал, что и у него с Томо однажды может быть последнее «привет» и последнее «до завтра». Последнее объятие. Последний разговор о заурядных будничных делах. Последний поцелуй в щеку. Последний раз, когда они вдвоем смотрят на звезды и рассказывают друг другу о своих мечтах и о том, что как минимум одна у каждого из них уже сбылась – даже не озвучивают ее, просто знают. Действительно ли всему приходит конец, даже если во снах все события прошлого до сих пор осязаемы и вполне реальны? Вот Казуха касается теплой ладони, сквозь тонкую кожу которой в закатном сиянии солнца пробиваются синеватые венки, поблескивают бледностью шрамы. Кожа – слегка грубоватая, обветренная, мозолистая, но те ощущения, которые приносят прикосновения к ней, столь эфемерны и нежны, неуловимы в своей важности и родственном тепле. – Держись, – голос Томо после долгого молчания кажется непривычно грубоватым, шершавым, но все еще знакомым и заботливым. И Казуха держится и за ладонь Томо, и за это ускользающее мгновение, будто предсказывая, что в случае, если не удержится, то уже не сможет никогда. Хотя в эту самую секунду мысль о подобном кажется абсурдной, не укладывается в сознании. Как это Казуха забудет этот вечер, это касание, этот голос и самого Томо целиком? Нелепо. Наверное, это самая глупая мысль, которая когда-либо посещало его сознания, но в то же время она назойливо цепляется, остается в подсознании волнующим, цепенящим осадком, вонзается иглой точно под кожу, не раня плоти. Все это приводит Каузуху в замешательство. Оттого он крепче хватается за руку Томо, но все же не настолько сильно, чтобы тот не смог вырваться. Но пока их ладони сомкнуты, закатное солнце опаляет лазурные берега Иназумы, а солоноватый бриз щекочет нос и оставляет горьковатый привкус на губах, Казуха знает, что он вместе с Томо заключен в этом мгновении. И это реальность. Настоящее время. Может быть, параллельная вселенная. А может, следующая жизнь, новый шанс, чистый лист, на котором только предстоит написать такую же лаконичную, как хокку, историю, но оттого не менее счастливую и радостную. – Сегодня ты какой-то особенно счастливый, – усмехается Томо, глядя на Казуху, на лице которого незаметно для него самого застыла улыбка. – Просто стараюсь ценить каждое мгновение. Томо, озаренный золотистым закатным солнцем со спины, усмехается и продолжает идти дальше по склону, не отпуская руки Казухи. Держит он его не оттого, что тот слаб или неведущ, а лишь потому, чтобы одарить его своей заботой. – У меня ладонь вспотела, – произносит Тома и смеется, а Казуха хохочет следом за ним, и этот звонкий искренний смех разносится по всему берегу, тонет в морской гляди, испаряется в небесных высотах. – Мне все равно, – отвечает Казуха и теперь переплетает свои пальцы с пальцами Томо, – только не отпускай. В этот самый момент Томо, кажется, смущается и слегка краснеет. Вдали кричат чайки, бороздят морские просторы торговые корабли, а они вдвоем создают собственный хрупкий мир, отделенный от остального прозрачной тюлью беззаботности и благого неведения. Вечернее низкое солнце в который раз слепит, и глаза слезятся. Уже в следующую секунду, когда Казуха приоткрывает веки, остается один на крутом склоне у моря. Оглядывается, но все равно не находит ни следа присутствия Томо, словно его не было. Словно он вообще никогда не существовал.