Герои и Злодеи

      — А ты сам-то что думаешь? — спросил Грегор.       — Я думаю, что Господь услышал мои молитвы и вернул тебя, негодяя, в город. Я перестал справляться сам, ничего больше не работает, ни трава, ни амулеты.       Грегор посмотрел на небо, на бледную дольку луны на нежно-голубом поле.       — Убывающая в третьей четверти, — сказал Себастьян. — Но это не имеет значения. Раньше я внимательно следил за лунным циклом…       — Давно ты перестал зависеть от полнолуний?       — С декабря прошлого года. Но, теперь мне кажется, что и раньше не зависел. Накручивал себя в последнюю неделю и доводил до того состояния, что срывался.       — Это возможно, — согласился Грегор. — Луна сильно влияет на всех нас, но превращения не зависят от её фазы напрямую.       — Ты предупреждал, что все предпринятые меры со временем ослабнут. Кроме тебя всё это обновить никто не мог, поэтому я начал думать в созидательном ключе. Я решил, раз есть люди, вроде вас — настоящих чародеев, которые могут делать это по своей воле, почему бы мне не научиться? Я только задумался об этом. Только задумался. В ту ночь пред Христовым Рождеством луна была как сейчас четвертью, погода стояла ясная, но не морозная, над рекой висел туман, а звёзды сверкали так оживлённо, будто переговаривались. Я вышел из дома без куртки, как был, в одной рубашке. Тело горело, мне было жарко, свежий воздух показался мне прохладной водой в знойный день. Я не ждал превращения, потому не боялся и не понял, что это оно и было. Я уже смотрел на небо другими глазами, когда, услышав радостный визг и гомон, взглянул вверх. Ведьмы, кто в платье, кто голая, в чём мама родила, духи и разные звери плыли в клочках тумана в сторону реки. Одна из ведьм крикнула: «Эй, господин Волк! Ты почему ещё не у крепостной стены? Скорее побежали с нами, а то пропустишь всё веселье!»       На юге низко над горизонтом ярко горела звезда — билась, как сердце. Город не спал, звучали голоса, песни, музыка, смех, в храме шло всенощное бдение, люди замирали в ожидании великого дня и праздновали эту великую ночь, чтобы завтра сказать друг другу: «Зима пошла на убыль, а мы пережили самоё тёмное время, значит, всё переживём». Тогда я понял: сегодня ночью родился Бог, и это счастье не только для горожан, но и для меня тоже. Для меня тоже. Такая безумная радость захлестнула меня, что я забыл, как дышать… А потом я услышал, как за городом воют волки. Я не помню, как оказался там. Мы барахтались в снегу, бегали по замёрзшей реке, возились как щенки, и никогда раньше я не чувствовал себя таким свободным. Вожак повёл нас к Геленбургской крепости, к самым развалинам замка, и все вслед за ним стали прыгать через обвалившуюся крепостную стену. На самом верху на обломке зубца стояла волчица, которую я сначала принял за призрак, потому что она была белая, белее, чем снег, и пахла она тоже снегом. Клянусь, Грегор, та стена была метров пять в высоту, но я взлетел на неё, как птица.       Грегор сокрушённо вздохнул, недовольно покачал головой, но всё же приободряюще похлопал друга по плечу.       — Я рад, Себастьян, — сказал он. — Ты сделал первый и важнейший шаг. Ты задумался над тем, чтобы не бороться со своей природой, а обратиться умом к зверю внутри тебя. Если твои превращения будут регулярными и контролируемыми, ты перестанешь быть опасен для других людей. Когда-нибудь ты начнёшь осознавать себя.       Себастьян долго молчал, до тех самых пор, пока они не подошли к станции.       — Я боюсь себя ещё больше, чем раньше, — сказал он негромко, когда они позаботились о билетах и присели на скамью. — То, что я рассказал тебе — это всё, что я помню. Какие-то обрывки, будто полузабытый сон… Хуже всего, что с тех пор я могу сорваться в любой день месяца. Я не понимаю, от чего это случается. Если я снова кого-то убью, я наложу на себя руки.       — Не говори так, — Грегор нахмурился. — Начал за здравие, кончил за упокой! Не люблю, когда люди ни с того, ни с сего произносят такие патетичные фразы. Жизнь — великая ценность. Нет ничего глупее, чем самому погубить собственную жизнь.       Себастьян вздохнул.       — Ладно, не вздыхай так. Я помогу тебе, конечно. Но имей в виду, что подавлять эту силу — для тебя больше не выход, а временная мера. Это на крайний случай, если вдруг будешь не в лесу, а среди людей.       — Можешь ли ты научить… — спросил Себастьян, замялся и опустил глаза, — я слышал, что волшебники могут превращать людей или сами превращаются…       — Да, — сказал Грегор. — Это могут два типа колдунов: чернокнижники и друиды из Страны Чародеев. Чёрная магия запрещена, а у друидов снега зимой не допросишься, не то, что помощи нам, простым смертным. Как видишь, в этом ценность нас — лицензированных волшебников, — Грегор улыбнулся и самодовольно прижал руку к груди, — мы единственные, кто хоть немного, да разбираются в природе чудесных вещей. Как бы то ни было, твой случай — это не проклятье, поэтому чернокнижие, даже не будь оно вне закона, — не выход. Однако есть непроверенные сведения об одном друидическом ритуале, который, возможно, мог бы тебе помочь…       — В самом деле? — Себастьян заметно оживился.       — Не хочу тебя обнадёживать, дружище, — проговорил Грегор с неохотой, — пока я встречал только упоминания о нём. Чтобы вызнать что-то конкретное, нужно или искать в редких книгах, либо иметь связи с кем-то в Стране Чародеев. Единственное, что я могу сделать сейчас, это обновить свою прежнюю работу с амулетами и наготовить тебе успокоительного сбора.       — Это уже неплохо, Грегор, — сказал Себастьян с благодарностью.       — Кстати говоря… Почему ты не обратился к какой-нибудь ведьме, чтобы она заговорила амулеты? Среди деревенских практиков встречаются и такие, которым дипломированные маги в подмётки не годятся.       — Господь с тобой! Сам же говорил, что чародей — это как семейный врач. С деликатной проблемой не пойдёшь к кому попало. А ну как он жулик какой-нибудь! Нет, тебя я знаю и тебе я могу доверять… — Себастьян сник и добавил: — Ведь это тайна. Я знаю, что ты точно её сохранишь.       — Зато теперь ты точно знаешь, что не все ведьмы и колдуны — слуги дьявола! — улыбнулся Грегор. — После того, как гулял с ними в рождественскую ночь, ты знаешь, что можно быть приличным оборотнем, смотреть на гологрудых девиц, и не обязательно при этом целовать чёрта под хвост.       — Я знаю, что я — не слуга дьявола, — уточнил Себастьян и перекрестился. — Про других ничего сказать не могу.       Грегор расхохотался в ответ на это и спросил:       — Думаешь, что в тот раз просто рано ушёл с вечеринки?       Подали дилижанс. Вокруг него скучковались немногочисленные пассажиры, а кучер и почтовый работник начали грузить коробки и бандероли.       — О, — проговорил кучер, заметив Себастьяна, — хорошо, что с нами сегодня господин егерь! Безопаснее будет.       — Опять что-то стряслось?       — Нет, слава богу, но мало ли…       — В северной части Стромвальдского леса, как раз на границе графств, дорога стала не очень-то спокойной, — пояснил егерь, — там бесследно пропадают пешие путники. Очень странная история, у них ведь и брать-то нечего.       — Для этого тебе такая дура? — Грегор кивнул на винтовку, — на каких зверей собрался охотиться?       — Я больше не стреляю в зверей, — сказал Себастьян довольно жёстко. — Но зато хорошо знаю, что самый опасный зверь в лесу — это человек.

***

      Это был почтовый дилижанс, а не пассажирский междугородний, потому он никуда не торопился, делая остановку в каждом крошечном селе, оставляя и забирая письма. Хоть пассажиров было немного, но, по весенней поре, внутри становилось душновато, и уж дороги конечно не везде были каменными. А путь тем временем лежал неблизкий, Грегору предстояло прибыть на место уже глубокой ночью.       Себастьян смотрел на своего спутника, привычно гадая, сколько же тому лет. В спокойной обстановке, располагающей к непринуждённой дружеской беседе, они оказывались редко, спросить напрямую случая не представлялось. При первой встрече Себастьян решил, что к нему привели какого-то студента-медика, потом, как-то случайно встретив Грегора, когда тот был после «работы» — грязный и измождённый, Себастьян его не узнал. Волшебник выглядел лет на сорок, бледный, с чёрными кругами под глазами. Они были знакомы уже давненько, всё-таки не один год минул, а Грегор всегда был таким же, как в первую встречу — походил на школяра. Но при этом на его молодом и в общем-то приятном лице читался отпечаток горького жизненного опыта, а улыбка, если и появлялась, была или медленной и грустной, или язвительной. Он много путешествовал и не очень-то озадачивался внешним видом: вопреки правилам приличных горожан почти никогда не носил шляпы и шейного платка. В таком виде по Геленбургу разгуливала только молодёжь. Утром он, видно из уважения к бургомистру, пошёл с визитом в ратушу в белой рубашке и при галстуке, сейчас же был одет как всегда во всё чёрное. Во время путешествия он сильно оброс и не успел подстричься, тёмные волосы то и дело падали ему на глаза, и он пытался зачесать их назад. Как у многих бывших студентов, лицо у него пестрело бледными рубцами — следами драк и пристрастия к спортивному фехтованию. Только добротный вид его вещей — хороших удобных сапог и явно дорогого летнего пальто — выдавал в нём приличного человека, а не бродягу. Судя по тому, что Себастьян о нём знал — о том, что он шесть лет провёл в университете на континенте, а потом заканчивал курс герменевтики на Эрине и ещё Бог знает, чем занимался, — Грегору должно быть хорошо за тридцать.       Впрочем, Себастьян уже успел понять, что возраст — расплывчатое понятие для волшебных существ и чародеев. Он сам себя не узнавал в зеркале, если вообще отваживался в него заглянуть.       Длительная остановка случилась на почтовой станции при постоялом дворе, примерно на середине пути. Здесь меняли лошадей. Это было довольно глухое место на перекрёстке, Стромвальд — мрачноватый буковый лес близко подступал к дороге и постройкам. Заходящее солнце едва касалось верхушек самых высоких деревьев.       — Половина восьмого, — сказал Себастьян.       Грегор слез с шаткой ступеньки совсем зелёный.       — Я вспомнил, почему предпочитаю поезда, — проговорил он, — и пренебрегаю конным и водным транспортом…       — Походи, бедный, — Себастьян сочувственно взял его под руку. — Подыши воздухом.       Они походили, разминая ноги. Последние рыжие пятна солнца пропали с белесоватых древесных стволов, ещё совсем голый лес сделался неприветливым. Из-под прошлогодних бурых листьев только кое-где проглядывала зелень, синяя медуница, да виднелись редкие красные пятнышки саркосцифы на поваленных замшелых стволах. В низинах с южной стороны встречался даже последний грязный снег. Стало прохладно.       — Пойдём в трактир, поедим и выпьем чего горячего, — сказал егерь. — Тебя, может, от голода мутит.       Грегор охотно согласился.       Он бросил рюкзак на лавку и сел за стол справа у дверей. Себастьян пошёл добывать для них двоих чаю, а Грегор сначала посидел, облокотившись на потёртую деревянную столешницу, потом от нечего делать достал из внутреннего кармана все полученные письма. Они на самом деле беспокоили его, и именно по этой причине он тянул с прочтением. Письмо барона не хотелось читать. Пока он не знал его содержания, проблем, греющих мозги, у него не было. Грегор тоскливо подпёр щёку кулаком. В двери входили и выходили люди, ненавязчивый глиняный колокольчик часто звонил. Вот вошёл высокий человек с ружьём на плече, в поношенном плаще песочного цвета. С собой у него была полная кожаная сумка, из которой виднелись перья, и в руках он нёс несколько подстреленных вальдшнепов. Рассеянный взгляд Грегора почти сразу пал на птиц. На их длинных тонких клювиках у ноздрей запеклась кровь. Он поднял глаза и невольно встретился взглядом с охотником. Тот оказался крепким моложавым стариком с ухоженной пшеничной бородой и большими ясными голубыми глазами. Один глаз у него едва заметно косил в сторону. Охотник, за неимением головного убора, который можно приветственно приподнять, доброжелательно кивнул. Грегор, сидя, слегка поклонился в ответ.       Себастьян поставил на стол две горячие кружки и сел напротив. Грегор полез в карман за деньгами.       — Сколько?       — Брось, — сказал егерь, — что мы будем считаться за каждую мелочь?       — Спасибо, дружище. Тогда угощайся. — Грегор вытащил коробку с провизией. — Всё равно надо съесть, а то испортятся. Агата нарезала бутербродов целую гору.       — Так что там стряслось в этой деревне, — спросил Себастьян, угощаясь, — что Мориц решил, что тебе нужно срочно подрываться?       — Жители жалуются на подозрительное свечение погоста, какие-то у них там аномальные звуки и прочая чертовщина, — проворчал Грегор не совсем охотно, — а три дня назад пропала женщина. Мориц, как и все, — он криво усмехнулся, — очень обрадовался моему возвращению и велел расследовать исчезновение по горячим следам.       — Почему не полиция занимается пропажей?       Волшебник глубоко вздохнул.       — Морицу написал член торговой гильдии, тамошний крупный купец. Это его сноха пропала, а до этого у них в семье умер ребёнок. Насколько я понял, вкупе с неспокойным кладбищем, всё это заставило местных говорить о проклятье и искать волшебника, чтобы он разобрался. Конечно уважаемый господин городской звездочёт такими грязными делами не занимается, его-то Мориц не пошлёт в глушь, посулив три пфеннига! Вот я и подвернулся.       — Почему же ты согласился? — резонно спросил Себастьян. — Почему ты всегда соглашаешься?       Грегор опустил глаза. Он помолчал, глядя на конверты, и тихо сказал:       — Потому что я пообещал помогать всем, кому нужна моя помощь. Даже если мне не заплатят, даже если прогонят ссаными тряпками и будут поносить, как сатанинское отродье, я всё равно хочу делать всё, что в моих силах. Потому что иначе… зачем это всё?       — Хорошо, что есть такие люди как ты, Грегор, — сказал Себастьян, подумав.       Волшебник только нахмурился, будто ему вдруг стало больно.       — Это меня до добра не доведёт… — проворчал он, продолжая тасовать конверты.       Не все письма сулили что-то неприятное. Ему часто писали люди, которым требовалась мелкая магическая помощь, которую он в самом деле мог оказать. Официальный городской маг занимался только целительством и, иногда, составлением гороскопов для членов богатых и влиятельных семей. Он был астрологом, астрономом и врачом, имел в городе огромный авторитет, а Грегора он, несмотря на то, что конкуренции друг другу они не составляли, между прочим просто терпеть не мог. Зная суровый нрав звездочёта, пользуясь тем, что в вольном городе волшебство, за исключением чернокнижия, не было запрещено, жители скоро прознали про молодого волшебника, и Грегору начали писать с самыми разнообразными нуждами. Письмами с просьбами магически очаровать парня или девушку дома разжигали печку. На все прочие Грегор всегда отзывался, если помощь была в его силах.       Грегор отхлебнул чаю и выбрал маленькую записку без марок. Видимо, её подкинули прямо в почтовый ящик. Он развернул клочок голубоватой бумаги, очень похожей на упаковочную, и прочитал послание, написанное мелкой робкой прописью с закорючками:       «Уважаемый господин волшебник! Вы меня не знаете. Я решилась написать Вам, ибо Вы единственный, кто может мне помочь. Очень надеюсь, что письмо будет прочтено раньше Белтейна. Дело касательно моего брата. Я верю, что Вы не останетесь равнодушным, и прольёте хоть немного света на правду. Я так больше не могу. Буду ждать Вас в трактире «Кобылья голова» на Встречной улице 25 апреля в шесть вечера.       Лето. Урочище Ильмы».       Сверху значилось: «Григорию Волховскому, чародею».       — Мне назначили свидание! — удивился Грегор, — какая-то женщина. Она написала моё греческое имя, как его произносят в соседних графствах, а саму её зовут «Лето». Понятия не имею, кто это! Ильмы… Это где вообще?       — А разве этот твой приятель, Демьян, не из Ильмов? — спросил Себастьян, — кстати, куда он делся? После того, как ты уехал, я перестал его видеть в городе.       Грегор помрачнел и произнёс, поразмыслив:       — Точно… Значит, это одна из его сестёр. Какого чёрта ей от меня надо? — и добавил: — Демьян умер.       — Да ты что! — тихо проговорил Себастьян, — когда? Что случилось?       — Парень связался с плохой компанией… Скоро будет ровно два года как, — ответил Грегор неохотно.       Себастьян внимательно поглядела на Грегора, который почему-то побледнел и так стиснул зубы, что под скулами обозначились желваки.        — Ты поэтому тогда сорвался с места так внезапно?       — Нет конечно! Я уехал, потому что мне нужно было решить кое-какие личные вопросы, плевать я на него хотел.       — Я думал, вы с ним были друзья.       — Я тоже думал, что мы с ним друзья, — сварливо пробормотал Грегор. — Даже говорить не хочу про этого болвана… Знал же, что не стоит читать, всё равно не вычитать ничего хорошего!       Самая мелкая записка оказалась самой неприятной. Грегор не хотел иметь с этой мутной семейкой ничего общего, но на встречу, пойти, видимо, придётся. Он досадливо запихал записку в один из вскрытых конвертов и потянулся. За окном темнело. Ехать нужно было еще не меньше трёх часов, а потом почти пять миль идти пешком.       — А я ведь даже не знаю, какая там дорога до этого Лойнштата!       — Извините, что встреваю, — проговорил давешний старик-охотник, возникая рядом со столом с термосом в руках, — я случайно услышал вашу отчаянную фразу.       Он говорил быстро, но разборчиво, голос у него был приятный. Охотник сконфужено улыбнулся, как делают вежливые и очень скромные люди, когда вынуждены общаться не по своей воле.       — Я знаю дорогу до Лойна, — сказал он, — если вы хотите идти пешком от Красного хутора, то нужно знать, где сворачивать, иначе уйдёте в болото.       Грегор встревоженно посмотрел на Себастьяна.       — Пожалуйста, присядьте с нами, — пригласил тот.       Грегор подвинулся. Старик неловко уселся рядом, он был крупный и одетый кроме непромокаемого плаща в несколько свитеров, за столом ему было тесновато. Своё ружьё он прислонил к стене. Это был «дриллинг», два гладких ствола большого калибра совмещались с третьим нарезным. Хороший универсальный инструмент. Себастьян скользнул по нему понимающим взглядом профессионала.       Старик знал окрестности Лойна, жил не так далеко. Оказалось, что развилка на дороге действительно представляет опасность, путники нередко блуждают по болоту из-за коварности ландшафта. Прямая дорога в какой-то момент разделяется на левую проторенную и внушающую доверие и на правую — неприметную тропинку. Левая приходит в никуда, а вернее на места сбора торфа, посему от развилки нужно идти по тропинке, огибать холм, а потом уже уверено идти дальше единственным путём на восток.       — Вот спасибо за предупреждение, — сказал Грегор, — я бы точно заблудился! Старик и Себастьян ещё некоторое время говорили об охоте на вальдшнепа по весенней тяге, пока кучер не пригласил пассажиров на улицу.       — Не хочу никуда тащиться, — тихо проворчал Грегор, — сами пускай разбираются со своим кладбищем. Ночью, по лесу… Боги, не будь я чародей, ни за что бы не попёрся.       — Знаешь, господин волшебник, — ответил ему егерь не без издёвки, — ты вот бранишь Морица, а ведь твоё пальто не три пфеннига стоит.       — Да пускай он свои командировочные засунет себе знаешь куда?..       Тут он увидел старика, поправляющего ружейный ремень. Ему тоже предстояла ночная дорога, а, может быть, ещё и охота ранним зябким апрельским утром.       — Спасибо ещё раз, уважаемый! — крикнул чародей старику. Тот на прощанье помахал рукой.       — Какой приятный дядька, — заметил Грегор, усаживаясь на своё место.       — Ага, хорошо, что встретили его. Я неважно знаю восточный лес. Теперь точно не заблудишься.

***

      Пока было светло, Грегор с удовольствием смотрел в окно, отвлекаясь от качки. Земли Геленбурга — живописный край. До того момента, как дорога углубилась в чащу, всё тянулись крошечные деревеньки, хутора и сёла с неизменной церквушкой на холме, белой или краснокирпичной, но всегда лёгкой, как бумажная аппликация. Теперь за окном встал лес, и чем дальше на юг, тем уже становилась дорога, тем теснее подступали к ней гигантские дубы и буки. Грегор знал, насколько этот лес древний. Ещё не было на свете людей, а эта реликтовая пуща уже была.       — Не могу привыкнуть к широколиственному лесу, — сказал Грегор. — Он выглядит таким жутким и неприветливым, что невольно страх берёт, а эти замшелые буки… будто вытягивают силы.       — Я и не знаю другого леса, — удивлённо отозвался егерь.       — Эх, Себастьян, если бы ты побывал в сосновых борах моего родного княжества, тебе бы там понравилось. От хвойного духа воздух летом там такой сладкий! — Грегор печально вздохнул. — Ветер в кронах сосен тихо позванивает… А здесь у всех деревьев листья болтаются на ветру.       «Но, справедливости ради, в Геленбурге меня никто не пытался сжечь, по крайней мере» — добавил волшебник про себя, и у него совсем отпало настроение что-либо говорить. Так они молчали до самого Красного хутора.       Кучер высадил их на перекрёстке в поле. Справа виднелась кленовая роща, собственно, благодаря красным по осени клёнам усадьба и называлась Красной. За рощей продолжался Стромвальдский массив — подотчётная территория Себастьяна. Ему предстояла дорога до кордона. Грегору нужно было идти налево, через перелески. Дилижанс продолжал путь прямо, в ближайший крупный город, ему ещё было ехать и ехать. Скоро смолк скрип рессор. Двое пассажиров остались в поле совершенно одни. Только зеленоватое зарево неба и частые звёзды освещали дорогу. Где-то тихо вскрикивали ночные птицы.       — Слышишь? — сказал Себастьян. — Вальдшнепы чикают. Да уж, не зря говорят, что лесной кулик — первокласснейшая дичь во всех отношениях, и по вкусу мяса, и по сложности стрельбы…       В голосе Себастьяна просквозил азарт охотника. Он и старик из харчевни много чего успели обсудить — то, как ценен особенно сложно добываемый трофей. То, как хочется принять этот вызов. Грегор довольно этого наслушался.       — Да. А ещё они очень красивые, — пробормотал он.       Тушёную птицу он любил, чего уж говорить, но он на свою беду очень хорошо запомнил того вальдшнепа, которого отцовская собака как-то поймала и принесла живым, — его большие замершие удивительно карие глаза.       — Я пойду, — сказал он.       — Давай, дружище, — Себастьян протянул ладонь для пожатия, неожиданно горячую для прохладной ночи. — Ещё увидимся.       — Как только вернешься, сразу ко мне, — сказал Грегор, — помогу, чем смогу!       — Обязательно. Думаю, на этой неделе всё равно придётся кое зачем смотаться в город, прежде чем окончательно поселюсь на заимке. Удачи!       Грегор бодро зашагал по твёрдой, уже сухой колее. Взойдя на небольшой холм метрах в двадцати от перекрёстка, он вдруг ощутил на себе взгляд. Невольно обернувшись, чародей обнаружил, что егерь всё ещё стоит на месте, и его жёлтые глаза мерцают в полумраке. Грегор неуверенно помахал рукой и поспешил скрыться из вида.

***

      Ему часто приходилось совершать пешие переходы, расстояний он не боялся, точно так же, как не боялся ночи и холода. Ночь его успокаивала. Погода стояла тихая и ясная, едва колышущий воздушные слои ветерок пах сыростью и жизнью. Дорога лежала ровно с запада на восток, и Грегор двигался параллельно с солнцем, скрывшемся за северным горизонтом.       Он любил общаться, болтать о том, о сём, о житейских пустяках. С тех пор, как у него появились настоящие друзья и он снова обрёл по-настоящему дорогих ему людей, он понял, как приятно может быть простое повседневное общение и как ценна эта заслуженная близость. Но одиночество он тоже умел ценить. Когда он оставался один, ему не было совестно. В обществе близких он забывался и позволял себе искренне улыбаться, смел радоваться жизни, и это вызывало стыд. Когда он был один — только он сам и ночь, всё было честно. В такие моменты Грегор мог думать и мог спокойно работать.       Он сосредоточился и начал прощупывать эфир. Далеко впереди обозначились сильные колыхания, ощутимые даже на таком значительном расстоянии — в несколько миль. Холодные тёмные настежь распахнутые ворота, из которых рвался воющий ветер. Это было похоже на огромную зияющую дыру прямиком в потусторонние чертоги. Грегор слегка опешил. Он давненько не встречал настолько растревоженное кладбище. Далеко кругом от этого центра тёмная жизнь так и кишела, как кишит разное зверьё у выброшенного на берег мёртвого кита. Что ж. Он видал вещи и похуже, но откровенно любопытно было, как произошло оживление кладбища. Кто мог это сделать?       Он преодолел мили три, или чуть больше. Было уже глубоко за полночь.       Внезапно Грегор замер и прислушался. Сзади долетел призрачный импульс, почти невесомый, но он мог бы поклясться, что не так далеко, может быть, в ста метрах от него, кто-то колдовал. Грегор не оборачиваясь развернул назад левую ладонь. И вот снова. Он чувствовал это, как паук — дрожание паутины. Он не успел прийти ни к какому выводу, его размышления прервал выстрел.