***
— Ого, — проговорил Себастьян удивлённо, — сегодня что, какой-то день поминовения усопших? Почему на кладбище так много народу? Грегор усмехнулся и не ответил. Они приближались к погостным воротам — распахнутой кованной решётке между двух из камня сложенных столбов. — Разрешите войти, — прошептал он, проходя под воротами. Себастьян чуть приостановился от удивления. — Никого… — прошептал он. Кладбище было безлюдно. В конце длинной, обсаженной ивами аллеи торчала маленькая часовенка. Ивы стояли в золотистом пуху, а трава над серыми могильными камнями ярко зеленела. — Не совсем, — сказал Грегор. — Тут действительно полно народу. Каждый в своём домике, прямо как куколки насекомых. Себастьян задумался, переваривая эту метафору. — Фу, Боже мой… — проговорил он и передёрнул плечами, — насекомые? А вдруг они все вылупятся разом как цикады или майские жуки! — А вы, христиане, разве не верите, что во время Второго Пришествия так и случится? — спросил Грегор удивлённо. — Начнётся Страшный Суд, и все мёртвые воскреснут… — Так я об этом не думал, Грегор, — сказал егерь с неопределённой эмоцией в голосе. Это был то ли укор, то ли потрясение. Грегор во время беседы уверенно шёл по аллее в сторону часовни. — Оказалось, что этот свеженький покойник никакой не цыган, а арагонец, — говорил чародей, — но его похоронили за забором, потому что он добрым католиком не был, а, вроде как каким-то язычником, так я и не понял, чем он священнику не приглянулся… Ну, нас это не касается. Клементо Герреро лежит на этом кладбище, значит теперь он местный погостник. — Хозяин Кладбища? — опасливо спросил Себастьян. — А на что он тебе? — Хозяин Кладбища — это переходящая должность, — сказал Грегор, — это что-то вроде духа-хранителя. Они передают друг-другу память всех предыдущих погостников, поэтому парень может рассказать, кто тут натворил делов. Они обогнули часовню и прошли через арку в каменной стене. Тут кладбище продолжалось и было заметно, что оно действующее — старых зелёных ото мха надгробий стало меньше, но у некоторых плит виднелись земляные холмики и цветочные венки. — В Лойне живёт много кого другого вероисповедания, как я погляжу. Не все же они самоубийцы и негодяи, — сказал Грегор. — Ну-с, ищем Клементо… — Это ж целый лабиринт, — удивился егерь. — Как пройти-то? — Никогда не видел таких кладбищ? — спросил Грегор, огибая оградки. — Да, тут и заблудиться можно. На некоторых больших кладбищах даже ставят указатели куда идти, такие тропинки между могилами запутанные. Но зато, знаешь, говорю как некромант — если из земли полезет зомби, то он в оградке и останется. Себастьян изумился. — Поэтому ставят эти заборчики?! — Нет, — улыбнулся Грегор, — заборчики разграничивают территорию живых и мёртвых. Навещая покойника, родственники запирают оградку, и ему уже труднее увязаться следом. Это тоже самое, что кладбищенский забор… Земля мертвецов должна быть огорожена. Они бродили между могил, выискивая свежую. — Слышишь, — сказал вдруг Себастьян, оборачиваясь, — там как будто… — Младенец плачет. Там, за церковью. — Некромант горько усмехнулся. — Хандлеры конечно успели его покрестить. Как будто это обеспечит Царствие Небесное! — Ещё бы ему не плакать! — Себастьян нахмурился. Грегор уже успел рассказать криминальную историю гибели хандлеровского малыша. — О, смотри-ка, похоже это он и есть, — Грегор показал на холмик, в изголовьях которого торчал безыскусный типовой гранитный прямоугольник. Себастьян подошёл поближе, стараясь не наступить на чью-нибудь неогороженную могилу и не зацепиться курткой за завитушки кованых оград. На могиле Клементо Герреро, сорока двух лет, чья-то добрая рука оставила букетик примул, лампадку и початую бутылку дешёвого рома. Грегор присел у могилы, положил руку на глинистую землю и прошептал неразборчивый заговор, в который Себастьян предпочёл не вслушиваться. — Отворись, — сказал некромант. Он встал, с кряхтением опираясь руками о колени, — а теперь надо постучать… — он быстро постучал о надгробие, как стучатся в дверь. Однако ничего не произошло. Грегор подождал, повертел головой и пробормотал: — Что за притча? Не выходит… Чего он там, застрял, что ли? Он постучал снова. — По башке себе постучи, ублюдок! — раздался громкий грубый голос. Некромант и егерь резко обернулись. К ним приближался высокий человек в чёрном плаще, широким шагом перемахивая через могилы. Грегор вытаращил на него глаза и поднял руки, как бы загораживаясь, при этом они у него заметно задрожали. — Б-б-б… — начал он, но так ничего не сказал. Он молча повалился на колени и уткнулся лбом в кладбищенскую землю. — Свинья, — сказал чёрный человек, подойдя, и ткнул Грегора в плечо концом трости, не зло, но как-то презрительно. Затем перевёл взгляд на растерявшегося егеря, но не поздоровался и ругаться не стал, только холодно улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Глаза у человека были тёмно-красными, как вишнёвая кожура, кожа смуглой до черноты, и особенно чёрной она казалась от того, что на лице белой краской было нарисовано грубое подобие черепа. Он носил тяжёлые серьги в ушах, высокий цилиндр и красивый шёлковый шейный платок. Рубашка, впрочем, была застёгнута не на все пуговицы, и на груди виднелась толстенная золотая же цепь. Но производил он впечатление очень маргинального модника. Так выглядели жители Страны Чародеев, когда пытались носить современные городские фасоны, не отказываясь при этом от собственных традиций в украшениях. — Явился не запылился, собачий сын, — сказал человек, снова тыча Грегора, — притащился и стучит, как к себе домой! Поднимайся, подхалимская твоя жопа! Ты же стучал? Вот он я! Чего тебе надобно? — Барон, не сердись!.. — взмолился Грегор, поднимая голову, но не вставая с колен, — я же не ожидал увидеть именно тебя! Позволь спросить, почему ты здесь собственной персоной, да ещё так неожиданно? — Почему? — спросил чёрный человек, — неожиданно?! А ты не догадываешься? — Догадываюсь, — Грегор осторожно встал, покосился на Себастьяна и пояснительно прошептал: — Это мой босс. Барон уселся на могилу и закинул нога на ногу. — От этого писка голова трещит! — выругался он, — Волховский! Папиросы есть? Грегор молча полез в карман за портсигаром и несколько нервно закурил. — Хорошо… — проговорил Барон задумчиво. — Почему я здесь, ты спрашиваешь? Потому что кладбище гудит, как пчелиный улей, а Клементо Герреро принадлежал к вере народа йоруба, вот почему я здесь. А ты? Ты почему здесь? Чего ты хотел вызнать у Хозяина? Хотел, чтобы он по щелчку пальцев выдал тебе того колдуна, который разворошил этот улей и сосёт из кладбища смертную силу? — Да, — сказал Грегор и стиснул мундштук зубами, косясь на Барона, — а что, нельзя? Мне интересно, знаете ли, кто тот некромант, что будет меня ненавидеть. Меня ведь наняли успокоить кладбище. Пойми моё положение… — Не жалуйся! Я тебя знаю, ты обожаешь надавить на жалость, сукин ты сын! Но, как бы ты предо мной ни выстилался, я тебе просто так ничего не скажу. — Но так ведь это не меня… — начал Грегор, но Барон махнул перед его лицом набалдашником трости так близко, что сбил пепел. Потом он уткнул этот красивый набалдашник, сделанный из отполированного кристалла, Грегору в щёку. — Дыши, — сказал Барон. Грегор глубоко затянулся и зло выдохнул дым через ноздри. — Дерьмовый у тебя табак, Волховский, — сказал Барон. — Куришь эти смешные дамские цигарки вместо того, чтобы курить нормальные сигары, как нормальный мужик. Себастьян заволновался, но чувствовал, что вмешиваться не стоит. Он знал, что у Грегора всё схвачено и из этой ситуации он выпутается тоже. Егерь только не понимал, отчего Хозяин Кладбища к некроманту так враждебно настроен. Он переводил встревоженный взгляд с одного на другого. — Сейчас ты пойдёшь и ославишь ту злобную суку, которая убила ребёнка, на всю деревню, — сказал Барон, изящным жестом убирая трость, — если она просто тихо подохнет от голода, я не буду доволен. Она должна страдать и об этом должны знать люди! Крапива сделала, что могла, она умничка, но этого недостаточно. Хочу, чтобы убийца оказался выведен на чистую воду. Притащишь бесов обратно, всех тринадцать штук, понял меня? — Да, Барон, — угрюмо отозвался некромант. — Потом ты успокоишь этого пищащего засранца! Я баюкаю его, баюкаю, а он не затыкается сутками! Сделай хоть раз что-то полезное… Ведь детям не место на кладбище, правда, Волховский? — Барон заглянул Грегору в глаза, и тот потупился. — Вот именно! Потом, если у меня будет хорошее настроение, я отвечу на парочку твоих вопросов. Можешь быть свободен. Грегор низко поклонился, развернулся и быстро пошёл прочь. Себастьян проводил его взглядом, глянул на могилу Клементо, но духа кладбища там уже не было. Егерь пожал плечами и поспешил вдогонку за другом. Грегор весь дрожал, его крупно колотило. Он рассеяно бросил окурок и стиснул руки в кулаки. — Ох, — тихо сказал он, — погоди Себастьян… — он облокотился на чью-то оградку и прижал руку к сердцу. — Я… я в себя прийти не могу. Чёртов… он… Нет, не могу ругаться на погосте. Он услышит. Они вышли на «католическую» половину. Грегор присел на травку у могилы. — Дружище, что за дела? — волнуясь, спросил Себастьян, — за что это он с тобой так строго? — Ты знаешь, кто это был? — бесцветно проговорил Грегор. — Люди, исповедующие сантерию, называют этого духа Эшу да Капа Прета — «Эшу в чёрном плаще». Это не просто Хозяин Кладбища — это Хозяин Хозяев… Я предполагал, что, раз кладбище активно, то может появиться какой-то сильный дух, но не знал, что этот последний покойник окажется последователем сантерии! Духи этой религии очень суровы, с ними шутки плохи. Любой пограничный дух, связанный со смертью — это воплощение справедливости. Я не растерялся, если бы увидел хоть саму Смерть, хоть самого Ямараджа в окружении адских псов. Они суровы, но терпеливы. А вот Барон не цацкается со злодеями, и, что самое главное, он терпеть не может, когда умирают детишки. Он дух не только справедливости и чёрных проклятий. Он защитник детей. — Но, разве ты здесь не для того, чтобы восстановить справедливость и спросить за погубленного малыша? — тихо спросил Себастьян, засовывая руки глубоко в карманы. Грегор поднял на него взгляд. — Да, — сказал он. — Я… Я не хочу оправдываться. Слова — это вода, пусть действия за меня скажут. Но, чтобы внести ясность, добавлю — я много чего наворотил в прошлом, и духи это прекрасно помнят. На моей совести много погубленных беззащитных душ, и даже тот факт, что я не убивал их этими вот руками, не умаляет моей вины… — Да не надо ничего говорить, Грегор, — перебил его егерь. — Я же тебе не исповедник. Пойдём-ка лучше к Хандлерам.***
Грегор вытащил в поле всех: и Антона Хандлера, и старика главу семьи и даже его молодую жену. Он настоял на том, что она должна поехать тоже. Она не спорила, но плотно сжала губы и промолчала всю дорогу. Грегор тоже угрюмо молчал. Ему совсем не хотелось устраивать эту очную ставку, которую он задумал, не хотелось расстраивать Юлию и вносить ужасный раскол в семью, но у него не было выхода. Во-первых, раскол уже случился, когда Алина решилась пойти на преступление, во-вторых Грегор хорошо понимал, что если ослушается Барона, то не будет ему больше удачной работы на кладбищах. От успеха этого предприятия буквально зависела его карьера. За малыша нужно было отомстить непременно, и чем болезненнее окажется скрытая правда, тем громче прозвучит голос правосудия. Он мысленно готовился и пытался ожесточиться. Хандлерам он сказал только то, что Алина жива. Они, обрадованные этой новостью и подавленные его авторитетом, беспрекословно слушались и вопросов не задавали. Конный экипаж остановился недалеко от мельницы, группа людей рассеянно высыпала на дорогу. Их испуганные и мрачные лица особенно контрастно смотрелись на фоне этого прекрасного тёплого весеннего дня. Чародей велел всем ждать, в том числе и егерю, и отправился на поиски один.***
Он нашёл Алину возле зернового амбара. Она ходила вдоль невысокого забора, нервно потирая руки, но больше не вглядывалась вдаль, совсем потеряв надежду. Сил у неё тоже оставалось мало, она бродила скорее машинально. Она так много времени провела под открытым небом, что лицо у неё загорело и обветрилось. Шагах в тридцати от Алины Грегор успел остановиться и не удариться с маху об преграду. Интуиция подсказала ему, но буквально за шаг до того, как он врезался бы в этот невидимый барьер. Грегор тихо выругался, злясь на свою невнимательность и ощупал стену. Она была как упругий поток воздуха, очень плотный и как бы отталкивающий, но вокруг не было ни ветерка. Грегор присел на землю и начал вести долгие переговоры. Крапива позвала на помощь силу, которую чародей хорошо и долго знал, поэтому ему хватило одних только заклинаний, чтобы снять работу молодой ведьмы. Но от того, что это оказалось сделать относительно просто и быстро, Грегору было не легче. После того, как он договорится с Алиной, он должен будет взять это тяжёлое кладбищенское проклятье на себя. Он встал, взял нож и одним резким взмахом разрезал невидимую стену. Алина, вдруг увидевшая перед собой бледного мужика со здоровенным ножом в руке, вскрикнула и без сил осела возле ограды. Она, впрочем, несмотря на испуг, несмотря на усталость, очень быстро поняла, о чём он говорит и чего хочет. — Я сниму проклятье, — сказал Грегор, — но клянусь всеми Богами, если ты не скажешь им прямо сейчас всё то, о чём мы договорились, я верну его назад, и ты будешь жить до скончания своих дней в лесу с гадюками и жабами, где тебе самое место. Алина, стиснув зубы, коротко кивнула. Она быстрым движением убрала прядь волос за ухо и продолжила глядеть на чародея настороженно и зло. Предложенная им сделка была абсолютно дерьмовая, но Алина не хотела умирать в одиночестве. — Давай, — сказал Грегор и протянул ей раскрытую ладонь. Она вложила в неё свою руку, чародей провёл по ней пальцами, и его рука тяжело упала вдоль тела. Его повело, и он на миг опёрся о шаткий забор, чтобы не упасть. — Всё, — сказал чародей, — пойдём. Теперь дело за тобой. Они пошли полем в сторону дороги. И Алину и Грегора шатало, они брели, запинаясь о кочки и путаясь в сухой траве. Она старалась идти рядом, хотя подсознательно чувствовала, что ему теперь нельзя подать ей руки, и они не могут поддерживать друг друга. На её лице застыло выражение тупого упорства, с каким люди выполняют тяжёлый монотонный труд. — Спасибо, — сказал она внезапно. Грегор вздрогнул. Он не так уж редко слышал слова благодарности, всё же не во всех людях колдуны и маги вызывают страх, да и работа его далеко не всегда была связана с погостами и порчами. Но он не ожидал услышать это именно сейчас, да ещё и от этой женщины, которую он, по сути, вёл признаваться в преступлении, а значит сдаваться полиции. Чародей покосился на Алину и понял, что её благодарность вполне искренняя. Она действительно была рада выбраться из ловушки, и она понимала, чего ему стоило убрать эту магию. И ещё он понял, какой она сильный и ужасный человек. Алина вполне владела собой, она подчинила себе все эмоции. Грегор наверняка знал, что она не станет юлить, не кинется на шею мужу, ища защиты, не пойдёт на попятную и не устроит слезливую сцену в попытках вызвать жалость. И на преступление она пошла не на эмоциях, не в силах больше травиться собственной завистью и страхами, а вполне сознательно. Это был выверенный, осмысленный шаг. И он проникся к ней мгновение длившейся симпатией. Не потому что его восхитила её холодность и расчётливость, а от того, что он вдруг узнал в ней себя. Он знал каково это — совершать злодейство, повинуясь указаниям холодного разума. В таком злодействе была мрачная сила, даже достоинство, которым он когда-то так гордился. Была в нём и обида, и злоба, и мелочное чувство жалости к себе, но это всё можно оставить внутри, переварить и не сделать ничего… А можно, как сухие дрова в огонь, кинуть все эти чувства в топку мотивации, убить их в себе, убить в себе всё человеческое, а потом — сделать. Найдя массу причин и достойных оправданий, совершить грандиозное преступление. Исключительно для себя. Все они — отвратительные, глупые, тёмные людишки со своими мелкими жалкими страстями, и их жизни — просто пыль на ветру времени. Я — другое дело. И почему, почему не разменять их дешёвые жизни на свою? — Пожалуйста, — ответил Грегор и поглядел Алине в глаза. — А я ведь тебя хорошо понимаю. По её серому от пыли и усталости, но ещё молодому и не лишённому привлекательности лицу прошла судорога улыбки, перешедшая в язвительную гримасу. — Понимаю, — заверил Грегор, — но вот только оправдать не могу. Есть вещи, которые делать просто нельзя. И это не я придумал, и это придумали даже не люди. Нельзя, потому что за всё придётся рано или поздно заплатить и, поверь, лучше рано, чем поздно. Они подошли к ожидающему семейству. Петер Хандлер ещё издалека всплёскивал руками, благодарил Бога и тормошил своего сына, радостно тряся его за плечо. Антон топтался у обочины, но, видно, что-то во взгляде жены останавливало его от того, чтобы броситься ей навстречу. Алина смотрела не на него. — Это я убила твоего ребёнка, — сказала она, глядя Юлии в глаза. Хандлер ахнул, Антон растерялся и запнулся на половине шага, всё же решив обнять нашедшуюся жену. Грегор поморщился от отвращения. Этот циничный тон, несмотря ни на что, его покоробил. Юлия порывисто вдохнула носом, но не выдержала услышанного и сорвалась. — Ах ты змеёвка!!! — выкрикнула она и кинулась на Алину. Та, не раздумывая, встретила этот порыв пощёчиной наотмашь. Юлию это не остановило, она откинулась назад, но тут же снова бросилась вперёд и с кошачьим воем вцепилась невестке одной рукой в лицо, раздирая его в кровь и ломая ногти, а другой в волосы. Та пыталась её отпихнуть, но была слишком измождена, крошечная Юлия смогла её повалить. Мужчины бросились разнимать. Хандлер причитал и чуть не плакал, а Антон был бледный как смерть. Он довольно грубо схватил Юлию за плечо и отбросил в сторону. Хандлер сгрёб её в охапку. Алина взяла мужа за руку, и он её крепко сжал в ответ, помогая жене подняться. Юлия извивалась и исступлённо рыдала, она была похожа на бесноватую. — Чтоб ты сдохла! — выкрикивала она, — чтоб ты сдохла, чтоб ты сдохла, гадина! Пустите меня! Пустите!.. Грегор молча побрёл в сторону города. — Погоди, — Себастьян догнал его и робко тронул за плечо, — может они сейчас угомонятся и подвезут… — Нет, — сказал Грегор, — не могу. Пойдём скорее отсюда. Позади раздавались рыдания уже двух женщин, ругань и взволнованные голоса. — Хотя… Наверное, они ещё долго не угомонятся, — вздохнул Себастьян. — Как же это всё… — Отвратительно? — отозвался Грегор. — Извини, что тебе пришлось стать свидетелем этой жуткой сцены. Нужно было непременно сделать так, чтобы она призналась при матери, чтобы случился этот катарсис. Юлия отомстила, но это не успокоило ни её, ни душу её несчастного ребёнка. Теперь всё будет проще… — Жалко. Вот, что я хотел сказать. — Хм… Да, жалко и именно поэтому отвратительно. Эту Алину очень жалко. Посмотри — женщина так горько и безутешно плачет. Но вот только плачет она не от раскаяния, а по себе, потому что в тюрьму не хочет. Просто ещё одна психопатка с каменным сердцем… Как же их, чёрт возьми, много на свете. — Думаешь, она не попытается отказаться от своих слов? — Нет. Она хорошо понимает, чем ей это грозит. Ты видел, как она держалась поначалу? Это не от гордости, она на самом деле очень умная и злая. — И что ей грозит, как думаешь? — В юридическом плане? Даже учитывая её происхождение и связи от тюрьмы ей будет не отвертеться. Всё же это убийство. Ты не замечал, как в обществе обесценена жизнь младенца? — спросил Грегор не без возмущения, — смерти не расследуют и все говорят, мол, мать быстро оправится и родит нового, тот же был совсем кроха, она и привязаться не успела! Что-то по этой мамаше не заметно, что она оправилась. Да и что — ребёнок не человек? Поэтому, — мрачно закончил чародей, — Барон явился самолично, чтобы разобраться с этим делом. На любое злодейство, рано или поздно, найдётся управа. Мы настолько запутались в своих многочисленных неоплаченных долгах, что расплата за них образует длиннющую очередь, и кажется, что беды просто ни с того ни с сего сыплются на голову. Но это закономерно, всё закономерно! — Грегор яростно взмахнул руками. — Мир очень справедлив! Не знаю, как у вас, ребята, Иисус, вроде велит прощать должников, но мой Бог — это само правосудие. Он возьмёт моё сердце и взвесит на весах, и за всё, за всё когда-нибудь придётся заплатить. Ничего не случайно, всё управляемо, и я, и подобные мне — как винтики в этой огромной машине, и эти силы, что управляют мирозданием берут меня и швыряют как камень, и я ничего не могу сделать против их воли, потому что иногда я просто инструмент. Грегор задохнулся, выдавая эту тираду, и приостановился, тяжело хватая воздух. — Да не кипятись ты так, Господи прости! — воскликнул Себастьян, даже слегка испугавшись. Он вдруг заметил, что Грегор ужасно выглядит — чародей буквально постарел, и хоть в волосах седины не прибавилось, но щёки заметно впали, морщины углубились, а под глазами появились такие чёрные синяки, будто он не спал с неделю. К тому же он шёл, опустив плечи, и, казалось, не мог хорошенько выпрямить спину. — Боже мой, Грегор, ты как?! — Не очень… — признался Грегор, — мне бы поскорее попасть обратно на погост.