***
Был уже десятый час, на землю опустилась ночь. Прохладный ветер терпко и густо пах чем-то не вполне уловимым, похожим на смесь прелых листьев и скошенной травы. Чародей стоял на открытой местности, подставляя лицо мягким, но сильным потокам воздуха. Он дышал, пытаясь выветрить хмель. Алкоголь в крови делал Грегора уязвимым для мелких духов всех мастей, и их разноголосый хор мешал магическому восприятию мира. Себастьян волновался и топтался на месте, то и дело поглядывая на дорогу. — Его всё нет! — воскликнул он, наконец. — Не будем его ждать. Демьян хорошо знает дороги, он обязательно кого-нибудь из нас нагонит. — Пожалуй, ты прав, — согласился чародей. — Вот только я знаю дороги плохо. — Здесь легко заблудиться, потому что вблизи посёлка лес — это скорее лесопарк, дорожек много и все они друг на дружку похожи. Но, нам всё равно лучше расширить охват, так что мы разделимся: я пойду в обход по тропе, — Себастьян показал налево в сторону леса, делая рукой широкий круг, — а вы пойдёте напрямки по тракту. — Он показал на грунтовку, что прямой стрелой указывала на запад. Пойдёте берегом реки, потом мимо заболоченного участка, потом будут покосы, и за самым большим лугом — перекрёсток. Налево — дорога к лесничеству… Честно говоря, не знаю, на что мы надеемся! Себастьян схватился за голову. — Если бы я только прислушался к вам тогда!.. — воскликнул он. — Боже, и люди остались бы живы, и Айзек ни о чём не догадался! — Ты был беспечен, это правда, — сурово оборвал его Грегор. — Теперь поздно жалеть о содеянном! Нужно попытаться спасти хотя бы его. — Ох, если вы правы, и он, бедняга, может наложить на себя руки, тогда он не пойдёт обычными маршрутами! Какие шансы найти человека на такой территории?! — Спокойно, — Грегор схватил беспрестанно топтавшегося на месте егеря за плечи и не без труда заставил остановиться. — Послушай, что я скажу. Если вы и правда друзья, и, если тебе суждено спасти друга — ты его найдёшь. То, что сейчас от тебя требуется — не сдаваться и положиться на своё чутьё. Ты понял меня? Себастьян с надеждой кивнул. — Тогда идём. Себастьян кивнул ещё раз и решительно нахмурился. — За кордоном, если пройти немного колками, и лежит граница Стромвальдского массива. На самой опушке, чуть поодаль от других деревьев, растёт большой, заметный издалека дуб. Думаю, это хороший ориентир, чтобы встретиться. — Замётано. — Грегор последний раз обернулся и добавил. — Главное, дыши полной грудью, если занервничаешь, и постарайся… держать себя в руках. — Сейчас новолуние, опасности нет… — неуверенно проговорил егерь. Чародей помолчал, прежде чем ответить: — Всё равно. Не позволяй себе эмоций. Холодная голова ещё никому не повредила, знаешь ли.***
У Айзека не было чётко сформированного намерения лишить себя жизни, и не из-за боязни совершить грех он не помышлял о чём-то подобном. Безумие, пожалуй, могло довести его и до опасных решений, но едва ли он осознавал бы, что делает. Сейчас его заставлял идти неведомо куда тот самый мучительный страх, что преследовал последние полгода. Он стал настолько невыносимым, что Айзек созрел пойти ему навстречу, только чтобы, наконец, избавиться. Так попавший в капкан лис отгрызает себе лапу. У Айзека и было чувство, что на нём висит что-то, намертво с ним связанное нервами и сосудами, но лишнее, что-то, от чего надо непременно освободиться. Что-то росло внутри него, как птенец внутри скорлупы или… Однажды он видел, как линяет гусеница. Её шкурка треснула и сползла, как старый чулок, освободив новенькое тело, хотя минуту назад была частью этого самого тела. Ему нестерпимо хотелось вот так, на примере гусеницы, освободиться от самого себя. Вот только какой он пойдёт дальше, если это «дальше» вообще существует? Кто он настоящий — эта шелуха, старая шкура, или то, что выйдет из неё? И с каждым шагом, что он делал по знакомым тропам вглубь леса, страх становился меньше. Так холодная вода становится тем менее обжигающей, чем дольше находишься в ней. В глубине души Айзек знал, что сегодня всё закончится. Может быть, именно сегодня, самой нехорошей ночью тот мифический волк — чудовище в облике зверя — наконец, найдёт его? Что ж… Не так уж страшно, если подумать. Айзек всю жизнь проработал в лесничестве, ему приходилось добывать и волков, хотя охотился он всегда не со слишком большим желанием. Он вздохнул и поправил ремень арбалета на плече. Запах пороха и грохот ружейной стрельбы всегда так грубо нарушает гармонию леса, что делается едва ли не больно, оттого он сам предпочитал этот старый арбалет, достаточно убойный, для добычи даже очень крупного зверя, но тихий. В этом оружии, отнюдь не примитивном, было больше простоты и честности, что ли… Убивать животных Айзек не любил, но с искренней заботой относился к своим обязанностям лесничего. Больше всего на свете ему нравилось обходить свою территорию, оставаться в лесу даже ночами, наблюдать неторопливую и в то же время скоротечную смену сезонов и знать, что в Стромвальдском лесу, в том числе и его стараниями, всё идёт своим чередом. И прямо сейчас, когда он странным образом чувствовал нависший над собой рок, единственное, о чём он жалел, так это о том, что пост придётся оставить. Оставить этот древний лес, вздыхавший под порывами ветра, как одно огромное живое существо. Порой, чувствуя это странное единство всех малых рощиц и густых чащ, ручейков и рек, всех тварей и даже неба — этого прозрачного, но живого пространства в кронах деревьев, Айзек думал, что это — и есть божья благодать, сходящая на человека, беспричинная и спонтанная, как и всё, что происходит в природе. Эти прекрасные переживания Айзек испытывал только на работе — в лесу, и больше нигде. Фальш и пафос христианских храмов вызывали в нём даже не досаду, а разочарование, напыщенность священников — злила. Только поэтому он так сильно проникся доктринами лютеранства. Почему католики решили, что власть ключей принадлежит только каким-то умникам, отличающимся от любого другого верующего только престижным образованием и бумажкой, подтверждающей учёбу в семинарии? «Вы — род избранный, царственное священство», — сказал апостол Пётр, говоря о всех христианах, не только о попах, которых в евангельские времена в помине не было. Каждый сам себе священник!.. Ветер завыл в ветвях дубов, и Айзек невольно вздрогнул от этих звуков. Иногда тихие завывания слишком сильно напоминали далёкий волчий вой, а это слишком явно вызывало в памяти зловещий образ священника в прекрасных ризах и при этом с волчьей головой. Католики испортили ему всё, смогли заставить его тревожно оглядываться даже на любимой работе!.. Однако, даже теперь, когда лес казался менее безопасным, он по-прежнему воспринимался Айзеком как убежище. И оставлять лес без присмотра не хотелось. Почему нельзя всегда бродить по этим тропам, не зная ни страхов, ни забот городской жизни? Эх, а ведь даже Рене ушла от него, потому что он неделями не появлялся дома. Если бы только можно было остаться здесь навечно!***
Он шёл, и страх, ставший привычным, скоро совсем оставил его, растворившись в осеннем ветру, как соль в воде. Он уже даже не помнил, чего боялся. Чужаки, скрывающиеся за человеческими личинами? Плевать, если он не вернётся в город. Оборотни, наводнившие лес? Если его выследят и разорвут на клочки то, по крайней мере, его больше уже ничто на свете не будет тревожить. К тому же он передал эту тайну тому чародею и его приятелю. О мрачной природе Себастьяна Хансона известно теперь не только ему одному. Подумав о друге, Айзек даже чуть приостановился, и Трезор, бегущий впереди замер и вопросительно поднял уши. Оборотень. И что с того? Его скрытая натура — волк. Волки съедают больных и слабых, чтобы потомство дали самые сильные, но на санитарной роли их важность для леса не заканчивается. Несколько десятков лет назад, до того, как отстрел ограничили, в Стромвальдском лесу вдруг почти не осталось волков, и буквально за несколько сезонов стада оленей и косуль так вытоптали берега ручьёв и во время зим так подъели прибрежные кустарники, что лесные речки размылись в настоящие болота, и несколько гектаров замечательного леса вымокло. Я должен помириться с ним, подумал Айзек. Наверняка он не виноват в том, что с ним случилось. Я бы, наверное, мог ему помочь…если бы не испугался так сильно. Что со мной стало? Раньше я никогда не был трусом. Тут нечто странное отвлекло его от размышлений. Местность кругом. Он вышел из густой дубравы в какой-то совершенно незнакомый перелесок. Слева темнела роща с толстенными, просто исполинскими осинами, справа от едва протоптанной тропы лежал небольшой некошеный луг, за ним темнели тут и там очень высокие отдельные тополя. — Я не помню этой дороги, — тихо сказал Айзек, — Трезор где это мы с тобой очутились? За тополями что-то блестело, что-то яркое и тёплое. Этот свет Айзек по началу принял за окно охотничьей сторожки, но, пройдя через луг и углубившись в рощу, он с изумлением увидел над деревьями низко повисшую совершенно полную луну. Замерев, лесничий с силой потёр глаза, чтобы убедиться, что они не врут. Он не мог им поверить. Нынче было новолуние. Не далее, чем вчера он наблюдал над горизонтом тончайший лунный серп, вот-вот готовый превратиться в серебряную ниточку по краю почти слитой с цветом неба пепельной луны. Но вот она — ясная и полная, похожая на круг спелого сыра. Заворожённый, он шёл луне навстречу, а она, казалось, становилась всё ближе, медленно спускаясь с небес на землю. В какой-то миг он услышал плеск воды. Судя по расстоянию до деревьев чуть вдалеке, впереди за плотными кустами ракиты прятался берег реки. В воде что-то шумно плескалось. Прислушиваясь, Айзек различил женские голоса. Без всякого опасения Трезор потрусил по траве, чуть сыроватой от ночного тумана, прямо к этим голосам, и Айзек нерешительно двинулся следом. То, что он увидел, заставило его снова замереть. В сени прибрежных деревьев прямо на траве сидели двое: монахиня и девочка лет десяти. Они довольно уютно устроились под большой плакучей ивой, как гувернантка с воспитанницей, пришедшие в парк на пикник, вот только кругом раскинулся глухой ночной лес. Монахиня — красивая женщина лет сорока — заплетала девочке волосы. Волосы той были белые, как молоко. Обе они уставились на него без страха, но удивлённо. «Он что, ещё живой?», — услышал Айзек слова девочки. И тут женский голос от реки громко спросил: — Кто это? Кто это пришёл? Этот голос такой знакомый и такой приятный, звучал в сознании, будто прямо внутри черепа. Сдавленно застонав, Айзек схватился за голову. — Это Охотник, — сказала монахиня и поднялась с травы. Она оказалась на удивление высокой, и так странно было видеть её тёмное облачение и белый плат посреди дикой природы. — О, пусть не идёт сюда! — раздалось от реки и одновременно в голове. — Он не должен застать меня в таком виде! В воде шумно завозились. Айзек услышал отчётливый шум крыльев, и ещё совсем зелёные и густые листья ветлы заколыхались в потревоженном воздухе. Голос был невыносимо знакомым, он будил в душе забытые воспоминания, сладкие и горькие, как осенние листья или яблоневые цветы, которые облетают так неуловимо быстро. Голос хотелось поймать в кулак, как солнечный зайчик. — Рене! — крикнул Айзек, объятый невыразимой тоской. — Вернись домой, прошу тебя! Я всё исправлю, обещаю тебе!.. Всё будет иначе, не так как раньше… — Горло ему перехватил спазм невесть откуда взявшихся слёз. Поскольку она молчала, он сделал было порыв пойти по тропке к берегу, но монахиня решительно преградила ему дорогу. Он замер под взглядом её жутковатых жёлтых глаз. — Айзек, — сказала она, — тебе ли не знать, что нельзя приближаться ночью к воде, когда оттуда слышаться девичьи голоса. Иные охотники были превращены в оленей за то, что увидели, и их задрали собственные собаки. — Она моя жена, — возмутился Айзек, но голос его дрогнул неуверенно. Временами здравый рассудок возвращался к нему, как редкие тучи расступаются порой и пропускают несколько лучей света. — Почему ты оставила меня? — тихо прошептал он, пытаясь хоть как-то выразить своё горе. — Это не я, — ответила она ему. — Что бы я ни делала, приходит время, и ты всегда меня оставляешь. Ты как осенний лист на ветру или как перелётная птица — что-то гонит тебя прочь из дома. Что-то заставляет тебя ночами напролёт обходить этот лес. Айзек снова тихо ахнув от боли схватился на этот раз за грудь. Что-то неумолимо росло внутри, будто сердце стало больше в несколько раз и вот-вот проломит рёбра. Он сам стал больше. Внезапно он понял, что чувствует гигантский простор стромвальдского массива, как собственное тело. Дневные птицы спали, забравшись в дупла деревьев, совы охотились на маленьких зверьков, сетуя на шуршание листьев по ветру, кто-то, вроде чинных медведей и суетливых ежей, готовился к зимнему сну и продолжал усердно добывать пропитание. Огоньки жизней птиц, зверей, насекомых, грибов и растений мерцали бесчисленными мириадами, как звёзды в самом центре Млечного Пути. В болоте к северо-западу от заимки тёмная магия бурлила, как в гигантском котле: полчища существ, живых, мёртвых и живущих ни там, ни тут, а под порогом. Ещё в лесу не так далеко были люди. Но всё это Айзек чувствовал, находясь как бы в стороне. Ему показалось, что он сейчас потеряет почву под ногами, что земля растворится, как туман. — Тебе не нужно здесь находиться, Айзек, — сказала монахиня, мягко беря лесничего под локоть и уводя по тропе. — Ты случайно оказался слишком близко к лету. Давай вернёмся в твой лес.***
Монахиня, шумно шурша длинным подолом, прошла мимо Айзека так близко, что он смог ощутить запах цветков жимолости от её одежд. Вот она сделала ещё шаг, и спустя мгновение, едва моргнув, Айзек увидел гигантского роста абсолютно белую волчицу на фоне тёмно-синего луга. Девочка усмехнулась и вскочила на неё верхом, будто это было такое же обыденное дело, как оседлать пони. Никогда ещё лесник не видал такого необычного и между тем пронзительно красивого зрелища, как этот хрупкий ребёнок с жемчужными косами и этот величественный зверь, в свете нездешней луны похожий на призрак. Девочка улыбнулась, глядя совсем не детскими глазами, половчее ухватилась за шерсть на загривке волчицы, и они двинулись вперёд неторопливым шагом. Он пошёл за ними покорно, как ягнёнок. Страха и даже тревоги в нём не было, поэтому, наверное, и спаниель, всё так же с интересом обнюхивающий каждую травяную кочку и занятый своими делами, совсем не показывал беспокойства. В душе Айзека осталась только тоска и странное, особенно болезненное чувство разлуки. Он хотел обернуться, но не решился. — Вы ещё увидитесь с ней, — сказала девочка, мягко улыбнувшись. — У женщин бывают времена, когда лучше побыть в одиночестве. В такие ночи они превращаются в чудовищ. Волчица насмешливо фыркнула на эти слова. — Чудовищ? — тихо повторил Айзек. — Я видел их… Совсем недавно мне казалось, что я боюсь чудовищ, но теперь мне кажется, что есть вещи тяжелее и больше, чем такая глупая боязнь… Девочка осторожно протянула руку и коснулась его головы. Айзеку показалось, что её прохладные пальцы прошли через кость черепа насквозь и коснулись самого содержимого. Дрожь прошлась по позвоночнику, когда она сомкнула ладонь в горсть и вытянула из его головы что-то, похожее на тёмную вуаль. — Встречи с чудовищами оставляют тяжёлые впечатления в душе, — сказала девочка. — Они как отпечатки на уже обожжённой глине — ничем не смыть и никак не выбросить. Иногда они бывают настолько калечащими, что человек делается помешанным. — Вот как! — сказал Айзек. — Хорошо, что я никогда не видел их. Он напрочь забыл о своей паранойе по поводу волков-оборотней и забыл о тайне Себастьяна Хансона, забыл о той, что купалась в реке. Было только впечатление, что у девочки в руке осталась та самая шелуха, что отслоилась от его души, но всё ещё сковывала тело и не давала дышать. Он оказался свободен. — Сначала кажется, что законы природы жестоки, — сказала девочка. — Потом понимаешь, что они естественны и глупо бороться с тем, чему суждено случиться. Сильный жрёт слабого и всё в таком вот духе… Это понимают все, кто хоть сколько-нибудь долго живут в дикой местности вдали от цивилизации. Но вот, что я тебе скажу, дорогой Охотник. Природа не такая уж естественная и безобидная, — она усмехнулась довольно саркастично. — Что ты об этом думаешь? — Всегда можно встретить человека, который считает, что может обуздать законы природы, — сказал Айзек, пожав плечами. — О, это точно! — охотно согласилась девочка и добавила. — Злые люди есть везде. Волчица пошла шагом, но дальше лесничий и собака за ней не последовали. Айзек знал, что тут их пути расходятся. Снова рванул знобящий осенний ветер, кругом встали знакомые дубы, и Айзек смог понять, на какой части тропы оказался. Он проводил белое, словно светящееся пятно взглядом и отвернулся, вглядываясь в свою тропу и размышляя. Что она имела ввиду, когда говорила о злых людях? Сложно было в это поверить, но он твёрдо знал, что сегодняшней ужасной ночью, грозящей разразиться бурей, лес не безлюден. Может статься, сегодня придётся выполнять свою работу. Подумав об этом он улыбнулся. Часто приходится рисковать жизнью, гоняя браконьеров, но теперь Айзек знал, что в конце всего, что бы ни случилось, его ждёт долгожданная встреча. Воссоединение с тем, кто ему очень дорог.***
Грегор, привычный к длительным прогулкам, шёл уверенным быстрым шагом. Грунтовка, сухая и ровная, чётко светлела в плотных сумерках двумя охряными колеями. Чародей пытался внутренним взором «прощупывать» окружение, но из-за выпитого почти ничего не видел, по крайней мере, достаточно далеко. Это было так же неприятно, как лишиться одного из органов чувств, но винить в этой слепоте не оставалось никого, кроме как самого себя. Кругом витали только тонкоматериальные создания, по большей части бессознательные. Более разумные волшебные существа обычно достаточно осторожны, чтобы не попадаться на глаза. Хотя Грегор слышал, как в реке кто-то громко плещется. Людей при этом не ощущалось. После того, как дорога прошла километра два вдоль берега неторопливо текущей Веды и свернула левее, наступила тьма почти кромешная. От реки ещё отражался слабый свет неба, но теперь и ночь окончательно вступила в права, и мрачные тучи с запада сгустились. Запахло болотом. В отдалении, в самой топи что-то невнятно булькало и потрескивало; ветер усиливался. Вскрикивали птицы, разбуженные непогодой. Болото не помогало избавиться от магической слепоты, но находиться здесь было не так уж неприятно — даже не видя призраков и не различая каждого обитателя по отдельности, некромант не мог не напитываться тяжёлой застоявшейся силой болота, видевшего много смертей. По своей сути оно мало чем отличалось от кладбища, где Грегор привык черпать силы. Однако, как бы ни хотелось ему сбавить шаг, делать этого было никак нельзя. Грегор многое знал и многое повидал, потому-то и стремился миновать болото как можно скорее. С одной стороны, заблудиться тут было сложно, поскольку на некоторых участках вода подступала к насыпанной грунтовке с обеих сторон, и свернуть-то было некуда, с другой, Грегор видел, как параллельно ему за зарослями тростника и рогоза над водой движется что-то, похожее на клочок тумана. И, пока он шёл вдоль топи, никто на него не напал, по счастью. Пройдя ещё метров двести, Грегор услышал сперва подозрительное шуршание где-то позади себя, потом осторожные подкрадывающиеся шаги. Он резко обернулся, готовый отразить любую атаку, и чуть ли не нос к носу столкнулся с Демьяном. — Чёрт бы тебя!.. — ругнулся Грегор, отпихивая парня. — Где тебя носит?! И какого лешего ты так внезапно подкрадываешься? Демьян ниже на глаза надвинул шляпу и хихикнул. — Испугался? — спросил он. — Чего бояться такому, как ты? Грегор в ответ на эту сентенцию недовольно поморщился. У Демьяна воротник рубашки был расстёгнут на две пуговицы, а жакет и вовсе нараспашку, но его, казалось, холод не заботил. Грегор, даже активно шагая, совсем не чувствовал, что ночь тёплая. — Тебя просквозит! — проворчал он, схватил Демьяна за лацканы и начал застёгивать ему все пуговицы. Невольно он прикоснулся к его шее, когда выправлял воротничок и даже вздрогнул. Да уж, молодёжь вечно разгуливает, подставляясь всем ветрам и кое-как одевшись, и только годам к тридцати понимает, что такое застуженные мышцы. — И как тебе не холодно?! Не мог шарф, что ли, надеть, раз уж ходил домой? — Бухтишь, как старая бабка. — Демьян усмехнулся и отбросил его руки. — Ничего мне не сделается! Ты, однако, быстро ходишь, волшебник! Я уж было думал, что не нагоню тебя. — Вообще-то нам по-хорошему следовало бы разделиться. Так мы скорее бы обнаружили Айзека… Эх, вот как понять, куда он пошёл? Демьян, думай, как самоубийца. Если тебе нужно свести счёты с жизнью, то где бы ты это предпочёл сделать? Демьян отвернувшись куда-то в сторону снова сдавленно хихикнул, и в этот раз Грегор обратил на это внимание. Смех был какой-то то ли нервозный, то ли просто с трудом сдерживаемый. Такой манеры за парнем раньше не водилось. — Может быть, разделиться было бы умнее, зато, со мной ты не заблудишься, — сказал Демьян. — Сюда. Он любезно указал на ответвление от основной дороги. Здесь, в перелеске, грунтовка рассыпалась, как ручей весной, на множество отдельных тропок. В лесу лучше ориентироваться по сторонам света, чем доверять тропинкам. Грегор не придал повороту большого значения, зная по опыту, что, вероятнее всего, тропинка так же скоро вольётся обратно. Пока они шли верным путём, да и Демьян лучше знал местность. Они молчали, и это молчание показалось очень неуютным. Грегор давно заметил, что парень, будучи пьяным или даже чуть выпившим, в отличие от самого чародея, становился не веселее, а подавленее, и тем подавленее, чем больше они выпивали. Порой он делался даже откровенно агрессивным. Что ж, у Демьяна было довольно причин злиться, а что у трезвого на уме, то у пьяного на языке… Грегор озадаченно нахмурился и покосился на своего спутника. Его лицо скрывала темнота. — Меня удивляет, — начал Грегор, — что я, как ты и заметил, не почувствовал этого мрачного настроения Айзека, и даже из его рассказа не смог сделать вывода. Похоже, надо меньше пить! А вот ты догадался о его настрое… У тебя у самого-то всё нормально? Иногда ты бываешь мрачнее тучи. — Какая заботливость! Ты вжился в роль папочки, нянчась с этими троими подростками, но мне ты не отец. — Ох, — Грегор даже опешил от такого внезапно резкого ответа. — Я спрашиваю не как «папочка», как ты изволил выразиться, а как друг. Не сердись, что лезу не в своё дело, просто… У меня есть основания переживать о тебе. — Он замялся, не зная, стоит ли развивать мысль, или лучше промолчать об этом. Грегор действительно боялся, что Демьян взовьётся и закроется. — Ох, этот твой джин.. что-то у меня до сих пор мысли бегают!.. Я всего лишь беспокоюсь из-за твоего работодателя. Ты в такой среде оказался, что никто не позавидует и… — О да! — сказал Демьян, весело усмехнувшись, — в моей жизни довольно взрослых мужчин, которые приказывают мне, что делать! Не стоит слишком забивать себе голову моими проблемами, волшебник, — добавил он, более мягко. — Я знаю, что у тебя и своих хватает… Хотя, — добавил он не без какого-то чисто женского яда в голосе, — тебе проще!.. Агата холостячка и в конце-то концов захочет захомутать какого-нибудь мужика. А ты тут как тут! — Это из-за Розалинды? — спросил Грегор, когда они прошли ещё шагов пятьдесят. Демьян приостановился. — Нет, — сказал он напряжённо. — Думаешь, раз она пришла издалека, на этой потаскухе свет клином сошёлся?! Есть женщины и покрасивее. — Это… это из-за всей этой ситуации в целом? — снова сделал заход Грегор, всё более теряясь. — Из-за графа Рэнделла? Ты верно заметил, что среда у него дома не самая… о, Боги!..очень неправильная среда! Он ведь существо… которому чужды человеческие представления о том, что можно и что нельзя… Говоря, Грегор, не видя лица, в темноте увидел, как Демьян медленно поднял руку к лицу таким девичьим жестом, что напомнил Агатину малолетнюю племянницу. Это было так странно, но в то же время так трогательно, что Грегору сделалось дурно. Мальчишка-то ведь такой ладный и красивый, других граф у себя на дворе не держит. — Он тебя обижает? — спросил Грегор. Эта дурацкая фраза вырвалась почти помимо воли, и ему самому сперва сделалось смешно от её звучания, а потом страшно. Грегор увидел, как парень молча кивнул. В сердце словно пришёлся сильный удар, и кровь бросилась в голову. Он почувствовал, что готов рвать и метать. С ним такое бывало только в одном случае — когда он видел повод дать волю своей природе. Когда ему предоставлялся случай что-нибудь или кого-нибудь извести на корню. — Слушай, парень, — сказал Грегор. — Беги оттуда. Я знаю, что ты не дурак и тебе прекрасно известно, что граф Рэнделл такое. Но я не уверен, понимаешь ли ты это в полном масштабе. Существа, вроде него, могут быть очень притягательны, и немудрено пасть жертвой его обаяния, но ты ни на секунду не должен забывать, что он демон, а не человек. С ним может быть очень приятно, но это иллюзия безопасности. Ему чужды человеческие понятия вроде морали, и даже если любовь он понимает почти как люди, ты сам, — Грегор ткнул Демьяна в грудь, — для Рэнделла не больше, чем просто кусок мяса. Беги оттуда. Спасайся. Демьян помотал головой отчаянно, как ребёнок, вот-вот готовый впасть в истерику. Грегор взял его за плечи и толкнул к дереву. — Я помогу тебе забыть Розалинду, — сказал он. — Это будет непросто — женщины сидов врезаются в сердце, как отрава, но я смогу. — Это не из-за Розалинды… — повторил Демьян. Он всё прятал глаза, отворачиваясь, но Грегор уловил, какая болезненная судорога прошлась по его лицу. Демьян чуть оскалил зубы, будто ему стало больно. Чародей не замечал, с какой силой вдавливает пальцы в его плечи. Вокруг его фигуры заплясало тусклое призрачное свечение. — Отпусти меня, чёртов колдун!.. — прошипел парень. — Чего ты в меня вцепился?! — Если этот твой «граф» посмел тронуть тебя хоть пальцем, — тихо проговорил Грегор, — я не просто изгоню его в самые глубины Ада. Я его в порошок сотру. Демьян вдруг взял его обеими ладонями за руки и довольно крепко стиснул. — Что такое? — протянул он насмешливо, вдруг резко поменяв настроение. — Уж не ревность ли я слышу в твоих словах? Грегор только тяжело и злобно дышал. Все мысли он растерял, как и все внятные слова. — Да не сопи ты так свирепо! — продолжал Демьян криво усмехаясь, — От меня ведь не убыло. Ты тоже можешь потрогать, если хочешь… Грегор резким жестом схватил его ладонью за горло и прижал к древесному стволу. Демьян был немного выше ростом и плотнее, но сейчас разница в комплекции нивелировалась гневом некроманта. Парень благоразумно замер, видя пляшущие вокруг Грегора огни. — Не дразни меня, сопляк, — прорычал некромант, — и не смей при мне вести себя, как дешёвая шлюха! Тебе не идёт! — Ты так заботливо застёгивал пуговички, но хотелось же оторвать их к чёртовой матери, так ведь?.. — с трудом прошептал Демьян. Он нашарил вторую руку Грегора и положил её себе на живот под задравшуюся рубашку. — Ах!.. твои руки такие холодные… Демон был нежнее, но так мне нравится больше. Злоба Грегора стала совершенно ледяной и к нему вернулась способность мыслить. Он пока не смог бы объяснить даже самому себе, откуда в нём вскипела настолько бешеная ревность. Он насмешливо оскалился. Парень ещё очень молод — он запутался. Было ли чего у него с этим мерзавцем Рэнделлом тоже не ясно, он мог сейчас наглым образом врать ради той же самой ревности. Припугнуть его теперь было бы совсем не лишним, чтобы неповадно было. В себе Грегор разберётся позже. Сейчас… Сейчас он хотел сделать то, о чём назавтра, может быть, горько пожалеет, лишь бы оставить последнее слово за собой и сбить спесь с этого самодовольного пацана. Решил поиграть? Ха! Грегора не смутить такими детскими играми, он таких потерянных мальчишек и девчонок за свою, чёрт побери, бесконечную жизнь много повидал. Парень, сам, видно, испугавшись своей откровенности, упорно отворачивался. Грегор отпустил его горло, взял за подбородок и заставил смотреть на себя. Когда они уже были неотвратимо близко, покорность его улетучилась, он сам подался Грегору навстречу. Грегору это не понравилось до отвращения, но он уже не мог остановиться. Он прижался губами к сухим губам мальчишки. И тут же ощутил болезненное разочарование. Вместо обжигающе-горячего робкого прикосновения он получил поцелуй очень настойчивый и наглый. И холодный. Его губы были такими холодными! Тут Гегора прошиб ледяной пот. Он вдруг понял, что показалось ему странным, и что он, по необъяснимой беспечности проигнорировал. Он же только что видел, как обычно светло-синие глаза Демьяна отразили тусклый свет неба зелёным блеском, как глаза затаившейся кошки. В следующий миг его пихнули в грудь с такой силой, что Грегор повалился навзничь и шмякнулся спиной в жидкую грязь. Тут же местность переменилась: деревья поредели, снова горько запахло болотом. Над бессильно бултыхающимся чародеем зазвенел омерзительный визгливый смех. Две девчонки парили над глянцево-чёрной жижей, что составляла поверхность взбаламученной топи, тускло светились зеленоватым сиянием и помирали со смеху. — Ах, ты мой бедный беспризорный мальчишка, — заговорила одна с придыханием, гладя другую по щеке, — хочешь я буду твоим папочкой? Я полудохлый, поэтому мне так нравится, что ты такой горячий!.. — Горячий, как печка!.. Ха-ха-ха!.. — вторая попыталась войти в роль, снова схватила подругу за руки, и низко зашептала, глядя ей в глаза: — Но, господин чародей, разве друзья целуются с языком? Она чуть не задохнулась на этой реплике — сквозь зеленоватую бледность на щеках даже проступил розовый румянец — и снова закатилась в истеричном смехе. Обе они кружились и перекувыркивались, их спутанные ненормально длинные волосы и обрывки длинных подолов плавали в воздухе и колыхались, как водоросли в медленно текущей воде. — Ах, это было весело!.. — воскликнула утопленница, смахивая слёзы. — Приятно было бы посмотреть, как ты вязнешь в трясине, но мы тебя боимся, чернокнижник. Вдруг ты нас заколдуешь! Если вспомнишь, как колдовать с пьяных глаз. Ох, от спирта даже во рту до сих пор щиплет! — она совершенно беспардонно харкнула в воду и махнула рукой. — Бывай, срамник! — Надо ещё помочь утопить мальчишку, — добавила вторая, хихикая. — Столько дел, а ночь такая короткая!