***
«Когда разражается война, люди обычно говорят: «Ну, это не может продлиться долго, слишком это глупо». И действительно, война — это и впрямь слишком глупо, что, впрочем, не мешает ей длиться долго». с.Альбер Камю
Январь 1937 года Шёл второй год полномасштабной войны (на истребление) между Националистами и Республиканцами, в которой некогда единое и могущественное государство Богемия уже два года находится в состоянии напряженной гражданской войны между Республикой и самопровозглашённым Правительством Национального Единения и националистической партии Национальный Фронт Богемии, существование которых непрерывно поддерживается армией «Черных» или же Рейха.Легионом Кондор, посланным им в помощь. Эта история капрала Армии Республики, Стефана, который уже год яростно воюет против Националистов. Но у него в этой войне есть своя цель: найти старшего брата Клауса, который с самого начала войны ушёл добровольцем и пропал без вести, а после этого, спустя три месяца, пришло письмо о том, что Клаус в ходе неудачного наступления на Пльзень пропал. Теперь повестка пришла и для Стефана. Два года назад. Посёлок Бенетице. — …Ну, удачи, сын! — сказал мне отец и похлопал меня по плечу. — Ты думаешь, что сможешь найти Клауса? — Я верю, что он жив, пап, — сказал я и надел поверх белой шерстяной кофты своё угольно-чёрное пальто. На свою чуть рыжеватую голову надел кепи. — Мама? Сестрёнка? Мама просто стояла и плакала в своё белое платье, а моя сестрёнка Элли, которой только на прошлой неделе исполнилось двенадцать лет, просто смотрела на меня глазами, полными надежды. И тут она подбежала и крепко обняла меня, после чего произнесла: — Обязательно пиши нам. — Стефан, я мэр этого посёлка! — сказал отец. — Я бы смог… хотя я вижу, что ты уже сделал свой выбор и не отступишься. Береги честь мундира, сынок! А если Клаус окажется «по другую сторону окопов» не в качестве пленного… убей его. Выполни свой долг.Ибо для германца, даже богемского предательство-смерть. — Да, отец, — согласился я, до конца веря в Клауса и отрицая его возможное предательство. Невзирая на явную угрозу со стороны отца, я не смог не обнять его напоследок. И спустя пять минут по заснеженной улице на вокзал ехал грузовик с призывниками, а затем — эшелонами на войну. За Богемию! *** В течении двух утомительно долгих лет мне удалось дослужиться до звания капрала. Согласно уставу, в моё расположение передали одну шестую часть роты (стрелковый взвод). Каждый новый день начинался с попыток националистов создать брешь в нашей обороне с целью охвата, обхода и взятия наших войск в «котёл», но каждый раз нам как-то удавалось сдержать натиск, предотвратив уничтожение большого количество живой силы Армии Республики и её материально-технического оснащения. Лишь спустя два невыносимо долгих года наступил момент истины: Армия готова перейти в долгожданное контрнаступление. *** После планового совещания в полевом штабе я сидел в блиндаже за наспех сбитым из сосновых досок столом и слушал рассказ одного солдата о неком офицере Армии Националистов, как его прозвали «Железноликий» за его мастерское владение саблей и за то, что половину лица этому человеку разворотила пуля из снайперской винтовки, сделав его изуродованным на всю жизнь и что он теперь вынужден носить железную маску на половину лица. В момент очередного смешного высказывания в его адрес весь блиндаж залился смехом. Не смеялся только я. — Этого чудака не существует, — сказал грузный сержант по кличке Гром и снял свою фуражку. — А по-моему, даже если он и существует, то он точно псих, — сказал я, отпивая чай из алюминиевой кружки. — Да ты, Стефан, даже истории хорошие слушать не умеешь! — сказал рядовой медик по прозвищу Шут. — И так всё в своих книгах копаешься. — Рядовой, как вы обращаешься со старшим по званию?! — Отставить, ефрейтор. Я разрешаю обращаться ко мне на «ты», но только в отсутствии офицеров моего уровня и выше. — Капрал, расскажите о предстоящем наступлении. Какие цели являются ключевыми, а какие будут придаточными? — Силами нескольких взводов, под прикрытием артиллерии и штурмовой авиации, с нашей стороны будет предпринята попытка контратаки с последующим «взломом» линии Зигфрида — обороны противника. Цели: телефон, телеграф, железнодорожные станции. Операция намечена на завтра, в послеобеденный период, так что готовьтесь к ней заранее. К большому сожалению, нам неизвестно количество танков, самолётов и, конечно же, численность живой силы. Если они не получат подкрепление, победа наша. В обратном случае, нас размажут по стенке. Ситуация патовая, но другого выхода нет: или они нас, или мы их. А сейчас, господа, я вынужден откланяться. День был невыносимо тяжёлый, — с этими словами я, набросив свой армейский дождевик, покинул блиндаж. — Вот таких и лечи! — буркнул Шут мне вслед. — Медикам на войне всегда тяжело! — Командирское всяко тяжелее, — произнёс кто-то из присутствующих, но дальнейший диалог — может, даже спор — я не слышал. Плетясь в сторону ящиков, поверх которых лежали матрас, набитый соломой, и подушка с аналогичной набивкой, я впервые задумался: «А что же будет с людьми, которые сейчас по ту сторону после войны? Как общество к ним отнесется?» Не найдя ответа, я решил поспать часок-другой. Укрывшись своей шинелью, я попал в царство Морфея. *** По истечении трёх часов мне так ничего и не приснилось, а проснулся я от нарастающего грохота канонады вражеской артиллерии и воя пикирующих бомбардировщиков Junkers Ju 87, бившим по нашим позициям. Подхватив с прикроватной тумбочки свой траншейный свисток, я сходу начал свистеть в него, попутно выкрикивая: — Подъём! — снова свист. — Готовность номер один! Всем занять боевые позиции! От взрыва рядом с моим блиндажом я свалился на земляной пол, быстро встал и, следуя в сторону текущей дислокации моей роты, попытался стряхнуть грязь со своего мундира. Береги честь мундира, сынок! *** — Солдаты! Не понаслышке знаю — бой будет не из лёгких, но нам нужна эта победа. Не ради себя, а ради наших родных и близких; ради будущих не менее важных побед нашей родины! — Гром достал саблю из ножен. — Или грудь в крестах, или голова в кустах! В бой, за Республику! Вперёд! — кричал сержант. И раздался свист, что свидетельствовало о начале неизбежного наступления, которое должно было начаться завтра. Все быстро принялись вылезать из окопа и идти в атаку. Уже спустя минуты две или три поле боя превратилось в настоящий ад. Повсюду свистели пули и непрерывно разрывались миномётные снаряды. Слышались крики раненых бойцов наполовину с призывами к новой и новой атаке. Я ни о чём не думал, лишь держал саблю в руках и с криком: «Ура!» вёл свой взвод в бой до тех пор, когда буквально в пяти метрах от меня не взорвался снаряд. «Что за…?» — подумал я и почувствовал сильную боль в области живота. Взглянув на него, я увидел, что по по моему зелёному мундиру растекалось пятно крови. Я упал в грязь. — Стефан! — услышал я Грома, но тут он упал замертво передо мной, и я увидел, как сюда шли несколько теней в осеннем тумане. Внимательно приглядевшись, я понял, что это были солдаты Националистов. — Умру хоть с честью! — сказал я и достал из кобуры, закреплённой на ремне, пистолет. — За Республику! Прицелился и выстрелил. Первый солдат противника упал замертво, когда мне каким-то чудом удалось попасть ему в голову, а двое других скрылись за складками местности. Я решил отступать, а именно, отстреливаясь от них, отползти к какой-нибудь воронке, не успев заметить, как все взятые мною патроны для личного оружия были исчерпаны. — Чёрт, — сквозь зубы выговорил я, залезая в оставленную 122-миллиметровым снарядом воронку. — Пришла пора прощаться. Я достал из кармана старую семейную фотографию, сделанную ещё до войны, где-то за неделю до её начала, а именно — до Майского Восстания. На ней была изображена вся наша семья: мама с отцом сидели на стульях, которые мы поставили возле нашего дома в тот день для фотографии, а на коленях у мамы довольно сидела Элли, которой тогда было девять лет. Я и Клаус стояли позади родителей. Все мы были парадно одеты и были очень рады. На чёрно-белую фотографию упало несколько капель. Мне было грустно, ибо мы угробили такой мир… И тут я почувствовал, как я теряю сознание и отправляюсь в отключку. — Стефан. Стефан… Я слышал протяжный вой и открыл глаза. Я был в какой-то комнате, а когда я шагнул, то передо мной возникла виселица, на которой висели три тела, которые сторожили солдаты Чистых в своей серой униформе. Я ужаснулся, когда разглядел, кем были эти полуразложившиеся тела. «Ч-чёрт», — подумал я и зажал рот своей рукой. На виселице висели тела отца, мамы и Элли. И тут возник образ Железноликого, и он засмеялся безумным смехом и снял свою маску. Под ней был Клаус. И тут я проснулся. *** Я находился в тюремном лазарете, в одиночной камере с обшарпанными стенами и прогнившим полом. — Сколько времени прошло? Как долго я был в отключке? — задавал я себе вопрос за вопросом, пока не подошёл к окну с решёткой. Ответом стал флаг Националистов, развивающийся на самой большой и, видимо, главной башне этой крепости. — Я что, в плену? «Очередной вопрос, на который я скоро найду ответ», — подумал я, после чего ощутил сильную боль в животе, вокруг которого окровавливались бинты. Шаги, скрип ключа в железной двери; дверь открылась, и на пороге предстал тюремщик. — Стефан. На выход! — рявкнул он. — Господин комендант желает тебя видеть. Я набросил себе на плечи свою потрёпанную форму и так следовал за тюремщиком в неизвестное для меня место. Спустя каких-то двадцать минут мы были у командира Националистов или же, правильнее, у коменданта. — Шагай, — сказал тюремщик и открыл дверь, попутно заталкивая меня в глубь, грамотно и аккуратно (можно даже сказать, с неким подобием любви) обставленных мебелью и увешанными большим количеством небольших картин апартаментов. Возле окна, спиной ко мне, стоял офицер Националистов в сером мундире с погонами майора, а его фуражка лежала на столе. И тут я заметил, что половина его лица чем-то закрыта. Но его рыжеватые волосы показались мне очень знакомыми, и тут он повернулся ко мне. — Клаус?! — с удивлением сказал я. — Ну здравствуй, Стефан. Давненько мы не виделись. — Ты жив?! — сказал я. — Как такое возможно?! — Когда нас отправили на войну, в тот день, когда началось первое, воистину самоубийственное наступление Республики, я решил перейти линию фронта, — сказал Клаус и снял свою железную маску. — Не сам, конечно. Мне помогли. Мне рассказали, за что мы воевали. Вернее, за кого именно мы воевали. То, что я увидел, меня ужаснуло: половина лица Клауса была действительно изуродована пулей, правый глаз был весь белый и его рассекал шрам, а половины скулы не было — там зияла дыра. — Теперь ты знаешь, что со мной случилось, — сказал Клаус, надевая свою маску на прежнее место. — А сейчас ты должен определиться, за какую сторону с этого дня воюешь ты, Стефан. — Ты повесил их… — сказал я. — Наших родителей! — Пришлось, — сказал Клаус. — Когда мы впервые после поражения Республики находились на территории посёлка, отец послал меня на три весёлых буквы и плюнул мне в лицо, аргументируя тем, что я предал Республику, её жителей и её идеалы, ради которых, а точнее, из-за которых идёт кровопролитная война одного народа. Также он необдуманно сказал о том, что меня и мне подобных нужно перебить. Чем быстрее, тем лучше. — А Элли? — спросил я. — Что ты с ней сделал? — Она жива и относительно здорова, — ответил Клаус. — Я переправил её в тыл. Раньше на этих землях, в годы правления Республики, была анархия, саморазложение общества на «правых» и «левых», коррупция и непрофессионализм органов власти. Но пришли Чистые и всё «починили». Я сейчас живу на юге страны в тылу, у меня уже семья: жена и сын, которые были рады принять нашу младшую сестру. Я владею виллой и фермой. Весьма прибыльной. — Ты предатель! Палач! Военный преступник! Небось плантацию конфисковал у порядочных фермеров! — выкрикнул я. — Будь за нас и получишь хорошую жизнь, Стефан. Будь за нас и получишь подтверждение моим словам, — сказал Клаус. И я увидел на груди Клауса Золотой крест — высшую награду Рейха. — Награда, полученная за кровь мирных жителей, — огрызнулся я.Как пес.Хозяева из Берлина вручили, наверное. — Ты предатель и лучше быть вздёрнутым, чем сотрудничать с детоубийцами! — Мы и наши союзники обязательно победим в этой войне, брат, ибо правда и справедливость, так или иначе, рано или поздно восторжествуют, — сказал Клаус.— Прага в осаде, ваши силы раздроблены на части. Армия «черных» уже под Соборовичем, а это значит, что «республиканцы» скоро капитулируют. — Не брат ты мне больше! — сказал я и смачно плюнул ему на маску. В ответ лишь тяжёлый вздох. — Родители были бы против этого! Ты опозорил свой мундир, предатель! — Не напоминай мне об этом! — рявкнул Клаус. — Они никогда меня не ценили и не прислушивались ко мне! Я был для них обузой. К тому же, всю жизнь они нам «проповедовали» одну сплошную ложь. — Ты не прав. — Ты не знаешь, почему всё это случилось, или тебе не хотят говорить про наши с тобой права? — У нас есть права! Не обманывай себя! — У нас есть только обязательства! Подумай сам. — Нет! Это всё враньё! Ты хочешь, чтобы я предал свою страну и наплевал на данное мною обещание! — Увести заключённого под номером семьсот тридцать девять, — неожиданно сказал он, и тут в дверном проёме появился знакомый тюремщик. На этом мой первый день в плену подошел к концу.