Я остаюсь

Егор Летов — Любви не миновать

— Плохо дело, — пробормотала я, ужасаясь. — Но поправимо? — нервно спросил господин, приподнявшись на локтях. Мне так и хотелось сказать, чтобы он исчез из мыслей и из медпункта, но удержалась. На секунду прикрыла глаза, выдохнула. — Я справлюсь, — в голове отчётливо прозвучала вопросительная интонация, но я проигнорировала. — Однако вам придется потерпеть. Не меньше недели уйдет. — Если ты думаешь, что я отказался от версии, что это ты подстроила, то ошибаешься, — процедил господин и гневно взглянул. Это наша четвертая, самая длительная встреча. И знаете что? Я постепенно привыкаю к его приступам злобы. Может быть, начала понимать причину. Вот, например, сейчас ему страшно и больно, поэтому и говорит гадости. С другой стороны, очень вероятно, что я ищу оправдания тому, кто… Похоже, приглянулся. Мне или синдрому спасателя, это ещё большой вопрос. Во всяком случае, уже не так страшно находиться в одной комнате с господином. — Могу лишь сказать, что моя техника атаки с другими не согласуется. Отрицание реальности в виде охранительного щита или щита лечения выходит одиночно и куда лучше, — я зарядилась от него смелостью или красные пятна, оставшиеся на подбородке и локте, дали о себе знать? Наконец-то. Господин Гриммджоу, видимо, почувствовав перемену, ухмыльнулся с одобрением. — Мне что, тебе на слово поверить? — ладно, это только в моих розовых мечтах там было одобрение. Сарказм там был. — Если вы желаете вылечиться, то да, — веско проговорила я и поднялась с кровати. Из окна дул теплый ветер. Солнце стояло высоко, и пускай я знала, что оно искусственное, какая-то… надежда при взгляде на него появлялась. Молчание длилось так долго, что подумала, будто господин или задремал, или вообще ушел. — Ладно. Я сделала над собой усилие, чтобы не обернуться. Ведь притворившись холодной, я уже сама начала верить в то, что сердце никак не отзывается на голос господина. Может, даже моя душа теперь стремилась к нему. Что довольно иронично, учитывая, что он — Пустой. — Подошла бы хоть, нет, неприкаянно у окна стоит, — проворчал он. И как был с голым торсом, уже в не таком критичном состоянии раны, поднялся и подойдя, встал рядом. — Это же не все твои условия, лекарь? Кроме ворчливости открылась ещё одна черта господина — прагматичность. Уже предвидел. — Я хочу, чтобы вы… просто относились ко мне с меньшей агрессией, что ли? Я не так плоха, со мной легко подружиться, — я ободряюще улыбнулась и коснулась его руки, призывая к доверительности. Господин руку отдернул и шокированно взглянул. — Подружиться? — поморщившись, он помотал головой и взглянув теперь в окно, повторил будто в поиске нового смысла слова. — Подружиться… Ха! — оскалился, разом повеселев. — И все? — Конечно! — воскликнула я и ощутила, как кровь отхлынула от лица. Я…я так растерялась, что и представлять не стала! И не надо. Хватило того, как господин взглянул на меня. Что-то новое увидел словно. — Интересно, — проговорил он, потирая подбородок с усмешкой. — Но понятно. Тебе нужно что-то другое. Что именно? Я застыла от такой железобетонной логики и… самоуверенности! Это его проклятье, однозначно. — Ваша память, — невнятно произнесла я и не удивилась, когда он переспросил. — Чего? — Мне нужно, очень нужно узнать кое-что, — теперь, когда я встретилась с господином взглядами, я увидела внимание. — И, как мне кажется, вы могли бы…отдать услугу за услугу. — Наконец-то ты проявила себя как делец, — господин оскалился. — И ты хочешь, чтобы я пересказал свое прошлое, а взамен ты вылечишь? — Не только это, — я скрестила руки на груди и поджала губы. — Если не подружиться, то хотя бы не рявкать на меня и не хватать. — Много хочешь, — он глубже нахмурился и я заметила, какие брови-то…коротенькие. Да, цветом светло-голубые, но формой будто господин их выщипывает. От вставшей перед глазами картины под названием «Господин и пинцет», я захотела рассмеяться. Неадекватно реагирую… — Я все могу понять, — сказала я. — Просто… — Сложно, блять. На всех вас много терпения уходит, а я и так обделён, — процедил он и слегка сгорбившись, скрестил руки на груди.  — Вы же в себя верите. Так почему не поверить, что и терпения у вас хватит? — К счастью или сожалению, я мертвец и существую среди мертвецов. И… — Но мертвецы не ощущают интереса или злости. — Не перебивай меня! — почти прорычал он. Действительно, собственные пороки, увиденные в другом, раздражают. Помолчали. — Мы так далеко не уедем, — несмело начала я. — Это я понимаю.  Тогда прекратите смотреть на меня как на пустое место, захотелось мне сказать. О, как иронично, Орихиме, да ты умеешь. Господин устроился на подоконнике, скрестив на груди руки и свесив ноги. Мой взгляд задержался на дзампакто. — Помираю, — он усмехнулся и я поняла, что эта злость вызвана обидой. Конечно, он ведь не считает Куросаки сильным, а тут одна атака и рана от ключиц до бедра. — Ничего нового в Уэко-Мундо, — его взгляд был направлен на пески за окном. — Может, если вы были более…осмотрительны, этого бы не случилось? — Пасовать перед рыжим выскочкой значит быть осмотрительным? — в его взоре было… любопытство. — Да ведь вы сами… — я вовремя закрыла рот. — Такой же? — он фыркнул, вернулся к созерцанию. — Только я уже умер однажды. Знаю, что это. И искренне презираю тех, кто свою жизнь не ценит.  Я хотела что-то сказать, да не смогла. Но собравшись, выдала. — Куросаки не то чтобы не ценит свою жизнь, он просто…посвятил ее служению другим. — Чтобы если и помирать, то в лучах славы. Как я и думал, — он спустился, поморщился, наверное, от боли. Разогнулся не сразу. Его словно давили к земле нерешённые проблемы. А эта рана стала очередной, но решающей. Я видела такое у Куросаки.  Тогда хотела подступиться, расспросить его. Но не стала. А с господином это вообще неправильно. Мне кажется, никто не видел его таким. Он сказал после длительного молчания. — Если не вылечишь, то пеняй на себя, поняла? — поджал губы. — И запомни, что это я делаю ради своей второй жизни, — процедил и тяжело взглянул. Я приободрилась. Ну знаете, такая бодрость, как после десятой кружки кофе. Что-то лихорадочное. — Запомнила, господин Гриммджоу, — и опустила глаза. Руки предательски задрожали. Я буду бороться с собой. Буду. Пускай это и выглядит неподъемной задачей. — Договорились, значит, — медленно произнес господин, будто сам не верил. Если мы договорились, значит, он стал терпимее. Тогда я могу спрашивать, что хочу, верно? — П-почему вы не пошли к Пустым-лекарям?  — Ходил. Просто интересно было, — оскалился он, но словно в половину прежней самоуверенности. — Врут ли слухи о твоих неебических способностях.  — И…все? — откуда такое разочарование господину знать не обязательно. Совсем. — Ага.   Господин ушел. Не могу сказать, что стало больно от услышанного. Ожидаемая боль не так неприятна. Возникает вопрос, почему множество людей режет самих себя. Если намеренное причинение боли не так чувствуется, то зачем? Это же я могу спросить у самой себя. Зачем сказала «и…все?». Чего ждала? Опять слезы. Но теперь из злости на собственную тупость! Я потянулась укусить руку, но вспомнила, что меня спросят, заметив следы.  А привлекать к себе внимание не хочу. Наверное. Мне всего семнадцать. Нет, мне все семнадцать. Переходный возраст затянулся. А первая любовь пришла.