Я остаюсь

nicebeatzprod. — Дай мне сказать

— Чтобы соблазнить мужчину, не так много надо, — лицо матери я не разобрала в клубах дыма. Кашлять не захотелось — привыкла.       И к тяжёлому взгляду голубых глаз тоже. Взгляду, который мог быть у взрослого мужчины, но не у мальчишки. — Чтобы соблазнить тех, кто здесь ошивается — да. Мать засмеялась. — Задела?       Я проснулась и села. Теперь эти глаза преследуют и ночью. Будто днём мало. Или проблема в том, что я часто сама ищу его взгляд? Ведь такое удовольствие выдержать тяжёлый и мрачный… Понятное дело, что ищу иное выражение. Пока безуспешно.       Господин Гриммджоу не мог родиться или один из осколков души, который… в общем! Не мог он быть таким изначально. Потому что сама вселенная должна страдать от такого создания.       Норов тот ещё. — Ты медленная, — сказал он, не потрудившись открыть глаза. Я промолчала, для вида не стала махать руками, будто ускоряя. Все равно не смотрит. — Второй день пошел, а ты все возишься.       Если бы он умел лечить так же, как критиковать, меня бы давно выдворили из лекарей медпункта и поставили его. Ого. Язвительность заразна. — Вы утром опять сражались. Вот швы и разошлись. Рана, до того серьезная, что пришлось положить и швы, не вызывала у господина беспокойства. Ну, в сравнении с нашим первым разговором. Может, и правильно, что у него такой характер. Это помогает мне не забываться в воспоминаниях, где он прикасался ко мне. Все нарочные и не слишком нарочные разы помню. — Глупости. Нормальные швы не расходятся от пары-тройки ударов. Ладно, от трех-четырех, — но эту притягательность хрипотцы никак не перебить, что ж такое! — Где «три-четыре», там и десять, — неожиданно для самой себя чуть улыбнулась я. Сняв купол, принялась за дезинфекцию. — Вы знаете, что шов — это временная мера? Чтобы ткани лучше срастались.       Я вычитала это в мемуарах полевого врача. Там же рассказывалось, как обрабатывать и зашивать раны. Выучила способ с уверенностью, что пригодится. — Мне трех-четырех хватает, — скривился он и посмотрел в окно. — Не умничай, мне без разницы. И вообще — что за хитрое и неприятное выражение у тебя на лице? Прекращай. — Я просто улыбаюсь, господин Гриммджоу, — улыбка стала только теплее. Сегодня сниму швы и сделаю новые. — Гадость какая. — Я просто редко это делаю. — Просто, просто, — передразнил он и фыркнул, так и не посмотрев.       Помолчали. И когда я была на середине процесса, господин вдруг произнес. — Есть в этом твоём ле́карстве что-то эротическое, не находишь?       Я сдержала хихиканье (я правда иногда неадекватно реагирую), но не комментарий. — Вы выбрали одежду, которая открывает торс полностью. По сравнению с этим мое ле́карство даже близко не стоит с эротикой.       Господин наконец взглянул на меня, приподнял брови. И медленно произнес. — Выдали такую, я не выбирал.       А Лоли говорила мне обратное. Неужто я как-то смутила? Будто оправдался. — Ты мой личный лекарь, верно? — Ну… Учитывая, что мне особо не доверяют… Можно сказать, я сама выбрала себе пациента. И вы меня выбрали. Прямо идиллия, если меня послушать. Он фыркнул. — Не забывай, что отрабатываешь свой же косяк.       Я настолько осмелела, что позволила себе скептичный взгляд. Он сузил глаза. — Но так уж и быть, поделюсь своим воспоминаниями, — он посмотрел на проделанную мной работу и заключил. — Что-то ты заслужила.       Я едва улыбнулась. Ничего не могу с собой поделать. Немало времени провожу с первой любовью, что может быть лучше? И при этом странно спокойна. Стараюсь не думать о скоротечности времени, вот и все. — Ну? — словно не выдержал он. Мне доставляло особое удовольствие, что именно господин тянется к разговору, а не наоборот. Значит, я интересна? Или ему просто больше нечего делать, пока обездвижен? — Вы помните, как выглядели? — я оглядела рану в десятый, нет, в сотый раз.       Лечение продвигалось медленно. Зато качественно — сегодня не пришлось удалять омертвевшие ткани, мышцы хорошо сокращались при проверке. Если бы я знала природу своих способностей, точно воздала бы благодарность небесам. Обеззаразила рану силами, а старую нить и сама достать могу. Пока готовила новую, то неожиданно напоролась на его внимательный взгляд.       Как всегда, немного напряжённый. С долей интереса. Видимо, вопрос был написан на лбу, поэтому господин бросил. — Слежу, чтобы ещё чего-нибудь не вытворила. — Ну, знаете… — Избавь, — он повернул голову в сторону, поджав губы. То же мне, сегун!       Но профиль взаправду красивый. Кажется, я весьма снисходительна к господину. Но оправданием я озаботилась. — Это странно, но я отлично помню, как выглядел. Есть у меня мысль по этому поводу… — Примерно так же, как и сейчас. Только намного моложе. Не двадцать пять тире двадцать семь, а как ты. Пятнадцать. Эй! — он дёрнулся и, зажмурившись, зашипел. — П-простите, — я, не осознавая, погладила по плечу, подула. — Нахуй так резко?! — Я просто удивилась. Надо было спросить у вас после процедуры. — Я тут рассиживаться не собирался, — проворчал он и сел прямее. Я вернулась на место, на котором закончила.       Пятнадцать. Наверное, мальчику из моих воспоминаний было столько же. Не значит ли это… Нет, пока ничего не могу утверждать. Двадцать пять или двадцать семь. Вот как он оценивает свой возраст. Остановлюсь на двадцати шести для чистоты. Одиннадцать лет разницы. Как много.       А с Сорой тринадцать. Невелика разница. То много, то уже не очень. Все познается в сравнении..? — Каким вы были? — Придурком, — он оскалился. — П-почему так… Грубо? — Правда потому что. Лез в драку, почти ничего не умея, ошивался Смерть знает где… Нет бы свою банду сколотить, королем там ходить — ввязывался в грабежи, получал меньше всех, потому что особой пользы не приносил. Неудивительно, что в одной драке забили, — мне кажется, это самая длинная реплика, что господин проговаривал при мне. Но уж точно первая настолько откровенная. Не как в первую встречу. Там было больше иносказательно. Да и про Куросаки в основном.       Панцирь словно треснул, обнажив печаль и тяжёлые думы. Чей вес я оценила в тонну. Одиннадцать лет разницы. Хотелось бы, чтобы влюбленность после такого откровения зачахла, оставила меня. Хотелось бы.       А пока я по крупицам собираю образ господина. Какой-то витраж получается — цветные стёклышки, если вставить в нужные места, станут целым образом. Да и то не факт — нужно ведь правильное освещение, чтобы засияло так засияло во всем своем великолепии. Чтобы я рассмотрела с разных углов и ракурсов, и заново влюбилась, ещё сильней, ещё больней. — Я долго собирал эти воспоминания по кусочкам. Все арранкары мучаются от этого.       Я вздрогнула. Он что, озвучил мои мысли? Как это? Я собираю его по кусочкам и он тоже себя собирал?       Да, мне могло показаться. Да, образ вторичен — метафора не очень. Я была бы отвратительным писателем — ведь произведения искусства (а если становишься писателем, нужно брать высокую планку) должны порождать разные впечатления. А я в своих измышлениях копаюсь в тоске. И даже моменты радости, вот, как сейчас — слушаю возлюбленного — перевожу в печаль. Словно другие чувства мне неведомы. Только бы побольнее уколоть саму себя. Принизить и окунуться в никчемность с головой. Зачем? — Что вы имеете ввиду? — Бесконечные вопросы: кто я? Зачем умер? Как это случилось? Кто или что это сделал? И… Почему именно я умер? Вернее, почему те сотни, что составляют меня, умерли. Столько людей жило, но рок выбрал их. Почему? — Я думала, вы просто довольно вспыльчивый, грубый и…       Неприступный, недоступный для меня. — Можешь не загибать пальцы, — скривился он. — Каждую свою плохую черту люблю и лелею. Ну, с вопросами все? — Нет! — воскликнула я, не сразу сообразив. Мне жизненно нужно общаться с ним! До того момента, пока я не научусь это перебарывать… Господин Гриммджоу слегка округлил глаза. До чего голубые! Чем я заслужила такое проклятье?! — … Ладно. Долго зашивать? Господин умеет быть удивительно толерантным. — Н-нет, я так, чтобы лучше заживало, — я заправила за ухо прядь волос. Краснею. Какой стыд! От этой мысли щекам стало только больнее. — Жду не дождусь прямо, — вздохнул он и откинувшись на подушку, отвёл взгляд. Будто не хотел смущать меня ещё больше. Ну нет, такая тактичность для господина за пределами возможностей.       Я продвинулась к первой паре кубиков пресса. Рана тянулась до середины бедра. Вот бы обвести пальцами, может, чуть надавив, просто из интереса… — Ты, может, дело делать будешь, а не любоваться мной? — А? — это было самое бестолковое «а», которое я когда-либо произносила. Рот закрой, дура! Приоткрыла и ждёт чего-то! — Все равно, да? — он, ухмыляясь, сел. Я, задрожав, с места не сдвинулась.       От господина Гриммджоу не тянет холодом, как от других арранкаров и Пустых. Небольшое тепло. Как своевременно я об этом подумала! — Насмотрелась на других? — Да, — самообладание вернулось ко мне. Стоит контролировать свои мысли по поводу его… Всего, без уточнений! — Не смотрите на меня так! — оно не задержалось. Я, сжавшись, опустила голову к груди, зажмурилась. И поняла. Никакая это была не тактичность или толерантность. Господин просто усыплял внимание, следил за реакцией. Какой он… Он!       Господин Гриммджоу, хмыкнув, слез с кровати, что я поняла по звуку матраса — прогнулся и выгнулся.       Шпион из меня, несмотря на слух, ещё хуже, чем я могла представить. Да и что я, собственно, из себя представляю?