— Я не собираюсь подстраиваться под прогнившую систему образования, что растит сопляков и называет их нашим будущим, — размеренно проговаривает брюнет, закидывая ногу на ногу. Леви всматривается в расписание занятий на сегодняшний день лишь чтобы спрятаться от пронзающих его голубых глаз. Он знает о чём думает блондин, поэтому пытается выглядеть максимально отстранённым от ситуации. Грубость и жестокость заменяют ему утреннюю дозу никотина, от которого уже тошнит. Мужчина ещё раз пробегает быстрым взглядом по бумажке, поднося чашку черного чая ко рту. Глоток остывшего и плохо заваренного напитка возвращает его в реальность, где не все были наделены даром нормального приготовления чая. Словно это был таинственный божественный рецепт, спрятанный далеко в горах монахами и недоступен простым смертным. Мерзость. Он не знал, что у людей может быть способность испортить вкус обычного черного чая, поэтому отставив бумажный стаканчик назад на стол, вернул свой взгляд на раздосадованного коллегу.
— Я не могу запретить тебе преподавать в твоём стиле, просто контролируй себя.
— Если эти дети в первом же сочинении будут писать в примеры Байрона, я пущу пулю в лоб каждому и не пожалею.
Не выдерживая строптивого характера новоиспеченного профессора литературы, Эрвин Смит покидает кабинет с тихой молитвой за группы, которых ждёт встреча с Леви Аккерманом. Блондин прекрасно понимает все причины сложного характера коллеги также хорошо как и то, что изменить мужчину не под силу ни одному живому существу. Выработанная с детства отстранённость и грубость текут по его венам на ровне с эритроцитами, а подавляющая любые позитивные эмоции аура нагоняет ужас. И первыми, кто должен столкнуться со смесью всевозможного негативизма и не контролированной брани — четвертый курс психологов.
Массивные дубовые двери открываются, впуская высокого темноволосого мужчину внутрь. Студенты, которым хватило сил подняться на первую пару, окидывают нового преподавателя взглядом. Тонкие сведённые к переносице брови на молодом лице выражают строгость и вызывают бабочек в животе. Преподаватель идёт неспеша и вальяжно, наслаждаясь дозой восхищения молодых девушек, у коих уже скрутило живот. В то же время, грубо постриженные смоляные волосы, спадают на лицо, закрывая пренебрежительный взгляд серых глаз. Мужчина опирается на стол, оглядывая группу. Большинство студентов заняло верхние места, что даже лучше: не придется видеть их ничтожные лица.
— Меня зовут профессор Леви Аккерман и я преподаю литературу, — сухо проговаривает мужчина низким голосом, что разрезает живущую в стенах аудитории тишину. Сложенные на груди руки подчеркивают окружность бицепсов, обтянутых белой рубашкой и светло-коричневой жилеткой, заставляя некоторых задуматься как он выглядит без неё. — Передайте ваши работы мне, а я попытаюсь просмотреть их не выколов себе глаза.
В его интонации не прослеживалось даже намёка на какую-то шутку. Ледяной тон его бархатистого баритона заставил съежиться даже непоколебимого Жана Кирштейна, что украдкой поглядывал на часы.
8:15. И если Рэйна ещё не заявилась на пару, с полу расстёгнутой рубашкой и не расчёсанными волосами, то находится в предсмертном состоянии. Девушка не отличалась пунктуальностью и чрезмерной дисциплинированностью, которые ценил профессор. Но всегда была легка на помине, ведь в тот момент, как небольшая кипа бумаг вдоль и поперёк исписанных текстами достигла тонких пальцев Аккермана, в дверь судорожно постучали. На пороге появилась фигура запыхавшейся темноволосой девушки, нервно прижимающей листы к груди. О’Коннор пыталась перевести дух попутно извиняясь:
— Извините, позвольте занять своё место… У меня возникли сложности с лифтом…
— Мне неинтересно, — отрезал профессор, отворачиваясь от неухоженной студентки. Её вид вызывал жалость и отвращение. Волнистые волосы были небрежно уложены ветром, наспех растушёванный консилер не справлялся со свей работой, подчеркивая опухшие ото сна карие глаза, а щеки раскраснелись от бега, рукава белой блузки, надетой под усыпанный клеткой сарафан, были смяты, словно по одежде несколько раз проехались машиной перед тем как надеть её, а запачканные белые кроссовки выказывали неаккуратность владелицы. — Приведите себя в порядок, пока я зачитаю ваше сочинение, мисс.
Рэйна послушно занимает одно из мест на переднем ряду, оказываясь прямо перед серебристым взглядом профессора. «Села специально прямо передо мной, противная девка», — проносится в голове Леви, после чего он опускает голову на врученный девушкой лист.
Одна из её ног дрожала в волнении, то и дело сверкая из-под парты и выдавая беспокойство Рэйны. Мужчина беспристрастно бегает глазами от предложения к предложению, что ровными рядками расположились на бумаге, усмехаясь. В аудитории вновь виснет оглушающая тишина, отчего О’Коннор окутывает ещё большая нервозность. Она привыкла быть в центре внимание на парах или же публично выступать, защищая разного рода научную работу, но из-за незнакомого таинственного нового преподавателя ей становилось не по себе. Гнетущая аура, что поглощала всех в радиусе 5 метров, была слишком сильна и подавляла любую выученную в детстве мантру для успокоения. Где-то слышалось перешептывание однокурсников, что уже потеряли интерес к персоне профессора Аккермана, найдя обсуждение светских новостей интересней. Несколько секунд проведённых в таком месте казались вечностью. Рэйна украдкой поглядывала на дисплей телефона, что лежал неподалёку, пытаясь не взвыть от нарастающих ощущений.
— Леди, вы просто чудо. Это же гениально, — наконец-то проговаривает преподаватель, обращая на себя внимание студентов. В животе неприятно тянет от едва уловимой усмешки на его лице, когда Леви поднимает голову, заглядывая в озадаченные карие глаза. Профессор не собирается хвалить её сочинение. Но передача информации по нейронным связям мозга девушки в этот раз оказывается медленнее, нежели скрывающееся с его бесцветных губ продолжение:
— Вы еще более никчёмны чем я предполагал. Просто поразительно. Берёте в пример Джейн Остин, забывая суть книги, тему эссе и связь мыслей, — профессор небрежно откидывает кипу бумаг на стол, вновь опираясь на руки. На его руках, что открываются из-под засученных рукавов белой рубашки, начинают играть жилы, переливаясь на свету. Рэйне приходится смотреть на его руки, чтобы не встречаться с испепеляющим надменным взглядом, в котором она, словно провинившийся щенок, опустила голову. Девушка никогда не была хороша в написании сочинений, прекрасно принимая факт своей литературной бездарности, но сейчас это ощущалось слишком остро. Публичное унижение и высмеивание отрезвляло лучше контрастного душа, отдавая горечью на языке. — Поэтому вы идеальный пример того, как не надо писать. Ещё одно подобное выкинете и я не допущу вас к экзаменам.
Голос Аккермана упал на несколько октав из-за раздражённости, делая и без того хриплый баритон похожим на бас. Приятное ощущение смеси подчинения, власти и превосходства разлилось по груди, когда девушка слабо кивнула в знак принятия его слов. Единственное, что
могло принести радость в преподавании — беспрекословное подчинение учащихся. Темноволосая была слишком слаба и безвольна, чтобы в открытую перечить Леви и они оба это понимали.
— Можете быть свободными, — не выявляя особой заинтересованности в дальнейшем продолжении пары, произнес профессор. Бессмысленно что-то вкладывать в пустые и бестолковые головы студентов, которые возвращались к заезженным классикам и избитым темам. До жути противно было и осознание того, что среди 20 листов он не найдёт ничего интересного. Поэтому как только группа покинула аудиторию, все бумаги полетели в близ стоящее мусорное ведро. Безнадежно. Кромешная безнадежность отображалась в паре десятков глаз, смотрящих на него, в словах, описывающих их мысли на листе. Она даже повисла в затхлом воздухе аудитории, отчего нужно было открывать окно и впускать свежий воздух. Расстегивая одну из верхних пуговиц рубашки, мужчина удрученно смотрел на часы, что висели на левой стене комнаты между окнами. День только начался.
— Хэй! Рэй-Рэй! Подожди! — слышался окрикивающий голос Жана позади. Рэйна, что пулей вылетела из аудитории, отчаянно пыталась набрать в легкие побольше воздуха и успокоить разбушевавшуюся нервную систему. Негодование зажигало внутри огонь, который, подобно мотора в автомобиле, приводил ноги в быстрое движение. Стыд горел на её щеках, а голова была забита мыслью, что из-за ещё одного промаха её не допустят к экзаменам. О’Коннор понятия не имела, где может допустить следующую ошибку, посему чрезмерная строгость нового преподавателя литературы вызывала лишь негатив. Как он вообще смеет. Это ведь нечестно.
— А профессор Аккерман мужчина с характером, — замечает Кирштейн, догоняя подругу возле небольших диванов в холле. Её настроение было бесповоротно испорчено и это вгоняло парня в тоску. Жан был лишён высокого уровня эмпатии, поэтому созерцать поникшую Рэйну доставляло неудобство. Чаще всего он лишь отшучивался, не пытаясь разобраться в истинных чувствах, что очень ценила девушка. Она считала лишним лезть в душу, поэтому усмехалась на сказанное Жаном или же пыталась занять мысли чем-то другим. Как работой или студсоветом.
— Бедного мальчика в детстве не долюбили родители и с этими проблемами он подался в педагогику. Как иронично, — проговаривает О’Коннор, приземляясь на одно из сидений, возле стены, украшенной десятками огромных картин. Весь университет напоминал картинную галерею из-за бесчисленного количества картин и портретов, наблюдающих за студентами. Редко находились стены, где бы не висели массивные деревянные рамки, ведь даже в туалетах проскакивали картины морского пейзажа Айвазовского. Дизайнер решил, что приторная вычурность интерьера придаст статуса заведению и не прогадал.
— Но будем честны, ему идёт быть резким. Не побоюсь предположить, что он ещё и связыванием балуется.
— Жаааан, — возмущенно протянула темноволосая, не желая представлять нового преподавателя в роли доминанта. Но мысли по неволе начали вырисовывать образ брюнета, возвышающимся над очередной жертвой. Приглушенный свет комнаты, откидывал тень на лицо мужчины, и лишь взгляд холодных серых глаз, что отдавали серебром, ощущался на раскаленной коже подобно льду. Тонкие пальцы сжимали верёвку или плеть, в предвкушении игры.
— Ты ведь тоже об этом подумала, да? Такой властный и гордый. Жуть.
— Не хотела бы я оказаться на месте его партнёра.
— А я бы попробовал.
Друзья заливаются смехом, растворяя их глупые сексуальные представления о Леви Аккермане в молчаливых коридорах. Когда-то они также придавались своим фантазиям в главе с Эрвином Смитом, дойдя чуть других умозаключений. Жан предполагал, что историк слишком нежен, в тот момент, когда Рэйна была на стороне того, что он просто ставит желание партнёра выше своих и получает удовольствие созерцать девушку верхом на нём. «Кому как не парню с кличкой «лошадиная морда» это понимать». И пока друзья бессовестно приписывали всех преподавателям те или иные фетиши на протяжении следующих пар, день Леви Аккермана не наладился.
Провозившись всё время с глупыми студентами он был взбешен. Голова болела от пустой болтовни на извечную тему любви, которая является ключевым связующим некоторых произведений. Мужчина стоял на могиле своих пустых и неоправданных ожиданий, пытаясь понять, что он сейчас делает: отдает долг другу или же это катарсис перед чем-то высшим.
Противный писк телефона слишком громко и неожиданно раздаётся среди покрытой толстым слоем тишины комнаты. Через наспех закрытые шторы, просачивается дневной свет. К счастью, квартира была в восточном крыле дома и находилась под ударом инфракрасных лучей лишь с раннего утра, когда неумолимое солнце поднималось из-за горизонта, вещая о новом дне. Из кровати доносится недовольное мычание.
— Блядского утра, Эрвин, — хрипит мужчина, протирая свободной рукой заспанные глаза, что ужасно жгли. Живот неприятно тянет от привычного привкуса виски с никотином, застывшем на языке, когда брюнет поднимается на кровати. Прослушивая выразительно четкую речь Смита, мужчина надеется, что слова, которые произносит старый знакомый всего лишь несмешная шутка.
— Мне это неинтересно, — отрезает Леви, собираясь отключится. Ни в этой, ни в какой другой жизни он не будет преподавать. Брать ответственность за детей, как унизительно. Только Эрвин мог так просто смешать ценности Аккермана с дерьмом, предлагая ему работу со студентами. — Вынь свою голову из задницы, Эрвин. Я работаю со специалистами, а не с детьми, которым нужно подтирать сопли. Может предложишь мне в детском саду сказочки читать?
— Я понимаю твою категоричность, но я также буду очень признателен, если ты согласишься. Всё начинается с понедельника. Всего лишь год, Леви, — проговаривает блондин, в надежде, что Леви всё же примет его предложение. Тяжело вздыхает, когда слышит сброшенный вызов и откидывается на спинку стула. Леви Аккерман, с которым их связывает взаимное уважение и пара лет в университете, его единственный вариант. Престиж кафедры гуманитарных наук падает на глазах и он должен восстановить его, пока всех не погнали с работы.
Леви спёрло дыхание. Он всё еще был должен блондину за то, что тот вытащил его из пучины беспросветности, но быть расходным материалом для латания дыр на арене педагогики было выше его достоинств. Его достоинств. Он усмехнулся своим мыслям. Его достоинства были притянуты за уши, ведь из высоко востребованного литературного критика он превратился в мужчину, что заполняет растущую внутри пустоту алкоголем и женщинами, способствуя удовлетворению лишь низших потребностей — физиологических. Брюнет тонет в грехах, расплачиваясь за собственную слабость. Становиться противно.
Понедельник наступил быстро как и предполагалось. Заведенный на 8 утра будильник тоже срабатывает без проблем, что лишь ещё больше раздражает Аккермана. Но он словно в трансе собирается в университет. Контрастный душ, что должен был освежить мысли, способствует лишь скорейшему его окончанию. В зеркале мужчина наблюдает отражение сотканное из ненависти, грубости и саморазрушения. Оставляет черные прядки мокрыми, пока надевает черный пиджак поверх идеально выглаженной белой рубашки, умело завязывает галстук, откидывая непослушные волосы назад, подумывая о скорой стрижке. 8:43.
На дорогу тратить чуть меньше 30 минут, с учетом всех пробок. И почему города так загружены с утра? Люди работают для материальных благ, пытаясь накопить как можно больше денег, прожигают жизнь в попытке достать эфемерную мечту, которую услышали в детстве от родителей или навязанную с помощью телевизора. Общество ложно полагает, что мы сделаны из цифр: процентах в тесте, килограммах на весах, лайков на фото или же денег на ценнике. Неверно. Мы состоим из любви и радости, нашего смеха и его силе. Мы сделаны с хороших воспоминаний. Люди намного больше чем цифры. Но даже понимая это, мужчина ничего не в состоянии изменить.
Аккерман умело паркуется на знакомом месте, словно переносясь в прошлое. Университет совсем не изменился, как и его наполнение. Различные вакуумные разговоры, что слышатся вместе с пением ранних пташек, живущих в парке неподалёку, навеивают умиротворение. Мужчина на автопилоте поднимается на второй этаж, минуя всех стражей-студентов, что были поставлены на охранение от хулиганов и курирования заплутавших первогодок. Ничего не изменилось: портреты по-прежнему висят на стенах, прожигая надменными взглядами учащихся. Внутри неприятно заскребло от воспоминаний, когда Леви, будучи неумелым студентом впервые ступил за порог престижного университета.
Из мыслей его вывел толчок — кто-то нагло врезался в его грудь. Замечая пёстрые шары, Аккерман пытается понять почему не заметил их раньше, как и извиняющуюся перед ним девушку. Мужчина видел лишь макушку темных волос, что аккуратными локонами рассыпались по её спине. Такая невинная и неуклюжая. Он уже и забыл, что в мире существует подобие скромности, одетое во всё девственно-белое.
— Если не умеешь останавливаться, нечего бегать, — прерывает её Леви, отворачиваясь. Он замечает оставленный на коричневых туфлях след, отчего ему становится противно. Студентка не умеет различать паркет и обувь человека? До чего ужасное поколение.
— Первокурсникам нечего делать на втором этаже, — проговаривает повелительница надувных шаров, но брюнет уже не слушает. Ему не интересно и следующее оповещение о церемонии в главном зале. Аккерман лишь продолжает свой путь к кабинету Эрвина Смита.
Он легко находит деревянные двери, на которых висела явная подсказка.
Профессор истории Эрвин Смит.
Легко стучится, дожидаясь приглашения блондина. Мужчины встречаются взглядами и оба понимают, что всё к этому и шло. Документы уже были подготовлены и лежали на столе, ожидая скорейшего ознакомления Аккермана с их содержимым.
— Всего лишь подпись? — спрашивает Леви, сводя брови к переносице из-за чего виднеющаяся на лбу морщинка становится глубже. Эрвин кратко кивает головой, перенимая напряжение от собеседника. Его лицо спрятанное в сложенные домиком руки становится строже, когда знакомый подходит ближе. Брюнет замечает, что Эрвин почти не изменился, острота взгляда выдавала истинный возраст товарища. Те же блондинистые аккуратно уложенные волосы и выстриженный затылок, что был на несколько тонов темнее, привычного цвета, голубые глаза, которые тонули в тени широких тёмных бровей, сведенных к переносице, на лбу проглядывались линии, что накапливали нервозность, так же как и усталость, которая затаилась под большими глазами, грецкий нос, что идеально подходил к его впалым скулам и тонкая линия розовых губ, которая раньше часто расплывалась в улыбке. Аккерман спокойно оставляет подпись на нескольких экземплярах заявлений, примеряя давно забытый образ преподавателя литературы. Профессор Леви Аккерман, рассказывающий суть нежных чувств персонажей, героических битв и философских проблем, описанных в романе и в тоже время повязший в грехах. Иронично.
— Что же спасибо вам всем за пару. Если ни у кого нет вопросов, можете быть свободными, — заканчивает историк, собирая бумаги со стола. Группа тихо благодарит его за вычитанный материал, покидая аудиторию. — Мисс О’Коннор, останьтесь, пожалуйста.
Темноволосая кидает быстрый взгляд на Жана, что стоял возле дверей, ожидая девушку у входа. Махнув ему головой в знак того, что он свободен и они встретится позже в кабинете студсовета, Рэйна походит к столу Эрвина Смита. Сознание уже искажает реальность, буквально крича изнутри о том, что её хотят отчислить или наказать за что-то плохое, хотя всё чем она занималась на протяжении полтора часов — послушное написание лекции. Рэйна останавливается в метре от Эрвина, поднявшегося из-за стола. Девушка имела средний рост и никогда не страдала комплексом по этому поводу, но сейчас, чувствуя как мистер Смит возвышался над ней, подобно огромной стене, внутри неприятно заныло.
— В конце октября будет проходить очередная научная конференция, тянет около на 50 баллов. Займётесь этим, мисс О’Коннор? — спрашивает Эрвин, вскидывая вздёрнутые вверх брови. — Анализ какого-то литературного произведения.
Мужчина был уверен в Рэйне, зная её чарующий потенциал: за три года она никогда не подводила его, и сейчас тоже могла согласиться. Подводные камни, что были затаились под видом невыгодного положения кафедры гуманитарных наук, которая терпела бедствия эти годы, были интересны лишь мистеру Смиту, поэтому посвящать в них девушку он не видел смысла. Единственное, чем мог орудовать преподаватель, — баллы, которых отчаянно требовали старшекурсники.
— Э… Ладно, — не обдумывая, проговаривает О’Коннор. Лишние баллы на последнем курсе будут как раз кстати, да и резюме можно будет пополнить. Поэтому, сжимая и заламывая собственный пальцы за спиной, она соглашается. Эрвин сразу же успокаивается, одаривая стоящую пред ним студентку нежной улыбкой, пока их не прерывает появление третьего лица. В проёме двери стоял Леви Аккерман, небрежно опирающийся на косяк. Он узнает девушку, быстро бросая взгляд на белые кроссовки. Безнадёжно. По-прежнему черны.
— Мистер Смит, вызывали? — невзначай спрашивает преподаватель литературы, намекая, на конфиденциальность их разговора. Быстро осознав это, Рэйна забирает, оставленные на парте вещи, и прощается с мужчинами под обещание историка отправить на почту нужные материалы и ознакомительные файлы. В воздухе рассыпается омбре женских духов, когда она пробегает недалеко Аккермана, сосредоточенном на постановке диалога. Цветочный запах напоминает что-то особенное, нечто другое и забытое.
Мама…
Кушель пахла по-разному: свежей выпечкой, морозной зимой и утренней росой. Волосы сохраняли запах хвои и недалеко растущего леса, объятия всегда были пропитаны теплым молоком и медом, которое женщина готовила по вечерам, чтобы Леви не снились кошмары. Коричневое платье было пропитано свежеиспеченным хрустящим хлебом, а летние сарафаны морским бризом, хотя самым близким водоемом было озеро, что находилось за много миль от их дома. Его мать смешивала сотни несочетаемых запахов в такой родной и опьяняющий аромат, оставляя единственное неизменным — неизвестный ему цветочный фимиам. Всегда жизнерадостная и наполненная любовью Кушель светилась ярче солнца и луны, ярче всех свечей и электрических фонарей. Она до сих пор освещала жизнь Леви в особо тёмные периоды. Невидимой ладонью гладила по грубым волосах, напоминая о своей любви.
Но сейчас было что-то другое. Мама была так рядом, но непозволительно далеко. Нельзя было коснуться и ощутить тепло её объятий, но эфемерность, застывшая в воздухе на несколько секунд, подарила темноволосому мужчине уж слишком болезненные воспоминания.
— Твою ж мать, — материлась про себя темноволосая. — Зачем? Зачем? Зачем? Глупая девка.
Она была ужасна в литературе, кромешно бездарна в поэзии и бесконечно унижена в прозе, что даже доказал мистер Аккерман на первой паре. Зачем она раз у раз опять соглашается на дополнительные баллы, выступления, защиту работ и научную деятельность. Из умной и одаренной малышки О’Коннор, которая когда-то принимала участие в различных конкурсах и олимпиадах, остались лишь кипа наград и дипломов, украшающих могилу бывалого успеха. Честно признаваясь самой себе, девушка осознавала, что последние прочитанные ею слова входили в состав поваренной соли, а о литературном произведении как виде искусства Рэйна слышала лишь от Армина, который неоднократно наведывался в университетскую библиотеку. Хотя если пораскинуть мозгами можно было написать психологические портреты принцесс из детских сказок. Все растущие без матерей девушки ущемлялись и поддавались психологическому террору с той или иной стороны. Бред.
Но подводить мистера Смита ей не хотелось больше, нежели саму себя. Вспоминая его чистые голубые глаза, что смотрели с трепетом и отцовской заботой с первого курса, становилось тошно от собственной бесполезности. «Дура. Дура. Дура.» — повторяла себе Рэйна на пути к кофейни, что расположилась недалеко от университета. Её смена должна была вот-вот начаться и разгневанная владелица почему-то уже не казалась пугающей на фоне с беспросветным будущем.
Звоночек на двери издал короткий звук, оповещая о новом посетителе, хотя скорее работнике. Маленький зал не был заполнен людьми, но за некоторыми столиками можно было заметить занятых преподавателей и отдыхающих студентов. За стойкой со сладостями уже стояла улыбающаяся девушка, благодаря которой это место оживало. Встретившись глазами с Рэйной, блондинка помахала ей рукой, словно говоря, что работодательница сегодня в хорошем настроении. Поэтому темноволосая быстро скрылась за служебной дверью, что граничила со складом.
Комната была небольшой, ведь места хватало лишь для шкафа, куда работники складывали одежду и стульев. Но никто не смел жаловаться. Рэйна не спеша сменила свой повседневный клетчатый сарафан на униформу: белая рубашка, что всегда была расстегнута на две верхние пуговицы, открывая вид на шею, где красовался аккуратно завязанный черный бантик, ноги были спрятаны за черными штанами или же теннисной юбкой, а поверх надевался бежевый или же черный фартук под стать сдвинутому на правую сторону берету, красовавшемуся на волосах девушек. Закончив с переодеванием, О’Коннор заметила новое оповещение.
Добрый день, Рэйна Грейс О’Коннор,
В этом письме вы найдёте все необходимые файлы и материалы для подготовки научной работы, а также тему и вашего наставника.
— с уважением, мистер Эрвин Смит.
+2 новых вложения.
Что же, хотя бы не нужно будет бегать по университету, пытаясь отыскать какого-то преподавателя, что мог бы взяться за её работу в начале семестра. Не все профессора выявляли желание заниматься научной деятельностью без гарантии на победу. Исключением была разве что Ханджи Зое, чьё имя Рэйна желала увидеть в документе.
Научный руководитель: профессор Леви Аккерман
Вздохнув с сожалением, О’Коннор всё же вышла из служебного помещения. В голове крутились мысли о том, как понравиться новому преподавателю, от которого ты в ужасе. Если бы его холодные серые глаза могли метать стрелы, то одна из них точно пронзила бы её голову серебряным наконечником, ведь убийственный взгляд, которым он награждал каждого заставлял кровь в жилах леденеть, а тело судорожно дрожать.
Колокольчики вновь зазвенели, оповещая о том, что кто-то вошел. Размеренными шагами гость подошёл к первой столешнице, где стояла задумчивая Рэйна, не понимая почему же над ней так издевается жизнь. Она была хорошей девочкой на протяжении многих лет, так почему Бог решил так развлечься на последнем году учёбы.
— Добрый день, что будете заказывать? — натянув одну из своих фальшивых улыбок, спросила О’Коннор. Студентка смотрела на высокого темноволосого мужчину, материализовавшегося из её мыслей. Взгляд наглый, с серым блеском, будто забравший в себя тот самый металлический цвет неба, смотрел на девушку, мысленно отмечая что-то в голове, ставя галочку.
— Черный чай за тот столик, — низким бархатным голосом протянул Аккерман, указывая на одно из крайних мест, недалеко от книжного стеллажа, что украшал заведение (и прикрывал неточности ремонта работников, что просчитались с нужным количеством краски, оставив часть стены не закрашенной в нежный персиковый цвет). Быстро пробив заказ, Рэйна приступила к заварке чая. Выбрав одну из баночек, стоящих вдоль стены, она ощущала взгляд преподавателя, что следил за её навыками приготовления чая, вгоняя её в большие комплексы. Нужно было подойти и расспросить за научную работу. Но от одной мысли, что ей нужно будет хоть как-то с ним контактировать горло сжимал страх, не позволяя ни одному слову слететь с её побледневших губ.
«Просто улыбайся и будь снисходительной. Всем это нравится», — проговаривала она себе небольшие напутствия словно мантру, пока наливала горячий напиток в красивую белую чашку. Вдох-выдох. И улыбка. Рэйна уверенными шагами приближалась к мистеру Аккерману, что уже потерял интерес к мастерству его студентки. Ему было неинтересно наблюдать и за кучей людей, что оживленно беседовали за соседним столиком, поэтому мужчина смотрел в телефон, то и дело пролистывая главное меню. Пара приложений, которыми он не пользовался, были аккуратно рассортированы по смысловым папкам.
— Ваш чай, мистер Аккерман, желаете что-нибудь ещё?
— Спокойствия.
