Они умерли в один день, а потом жили долго и счастливо

– Отпусти меня, я все тебе объясню! Несмотря на то, что я крепко сжимаю его горло, Роджерс все еще умудряется болтать. На всякий случай я держу его подальше от себя на вытянутой руке, и сервоприводы протеза начинают беспокойно гудеть, но осторожность никогда не помешает. У изворотливого ублюдка наверняка припасен для меня шприц с транками. – Баки, пожалуйста, – хрипит Роджерс. Его лицо багровеет, но он опускает руки, демонстрируя нежелание драться, и я закатываю глаза. Меня этим не проймешь. Он сглатывает, его кадык дергается, и на секунду у меня возникает подозрение, что он может вывернуть железные пальцы протеза, если просто посильнее напряжет мышцы шеи. Я не так уверен, хочу ли я это проверять. Роджерс – боец непредсказуемый, с техникой у него полная беда, но он силен и очень упрям, и мне еще ни разу не удалось его победить. Совру, если скажу, что это меня не задевает. Вообще я пытался научить его драться по-человечески. Если быть точным, он сам меня об этом попросил пару месяцев назад. Наташа нашла для нас отличный зал, где можно неплохо порезвиться после десяти вечера, когда уходят все остальные посетители. Я вспомнил, как когда-то тренировал агентов Красной Комнаты, и решил – почему бы и нет, может, выйдет какой-нибудь толк. И жестоко ошибся. Роджерс – послушный и внимательный ученик. Он слушал и внимал, глядя на меня своими честными глазами, но как только дело доходило до спарринга, он входил в раж и моментально забывал все, что я ему только что показывал. Но это еще полбеды. Хуже всего было то, что спарринг заканчивался в крайне неловкой для меня позиции – каждый раз я оказывался придавлен к полу огромной блондинистой тушей посреди разгромленного зала. Наташа сказала, что не готова каждый раз платить за ремонт, и попросила нас прекратить это безобразие. С чем я был полностью согласен. Еще пару таких спаррингов моя гордость точно не выдержала бы. Со временем я понял, в чем дело. Я стараюсь сохранять хладнокровие, рассчитываю каждое движение и анализирую возможные действия противника. Роджерс дерется с азартом. Его сила, помноженная на чистую, ничем не сдерживаемую, ярость – мощное оружие и, к моему большому сожалению, совершенно неконтролируемое. Недостаток техники он с лихвой компенсирует спонтанностью, и лучшая тактика в драке с ним – бежать без оглядки. Но сейчас я чертовски зол, и это дает мне преимущество. Я собираюсь с силами и приподнимаю его чуть выше, так что ноги отрываются от земли. *** Возможно стоит объяснить, как мы вообще оказались в этой идиотской ситуации. Опять. Три месяца назад мне пришлось сопровождать Романову на переговоры в Чикаго. А именно – сидеть на крыше с винтовкой наготове на случай, если что-то пойдет не так. День был серый и холодный, в какой-то момент пошел снег. Я прибыл заранее, за несколько часов ожидания успел проголодаться и превратиться в небольшой сугроб, а также разглядеть в паре кварталов к северу такого же несчастного с винтовкой, очевидно, страхующего наших оппонентов. Мы оба с завистью наблюдали, как наше начальство неспешно согласовывает условия сделки, сидя в теплом ресторане, попивая пиво и закусывая стейком. В какой-то момент Наташа подала условный знак, и я понял, что миссия окончена. Мой коллега тоже спешно собрал свои вещички и покинул свой пост. Меня он так и не заметил. Я подождал еще десять минут, чтобы убедиться, что Наташа успешно покинула здание, и тоже собрался на выход. Уже нырнув в дверь пожарной лестницы, я заметил на носке ботинка комок грязного снега, который никак не желал стряхиваться, как бы я ни дергал ногой. Я присел и присмотрелся, но лишь когда комок с писком зашевелился, я понял, что это был никакой не снег, а белый котенок с розовым носом, худой и грязный, совсем крошечный. Скорее всего, потерялся или сбежал. На тот момент мои знания о кошках ограничивались тем фактом, что у Романовой на них была дикая аллергия – если в радиусе ста метров находилась кошка, у Наташи краснел нос и слезились глаза. Я отцепил дрожащего котенка от ботинка и уже было собирался опустить его на пол и пойти своей дорогой, но тот взглянул на меня доверчивыми голубыми глазами, и в моей голове что-то щелкнуло. В моей голове постоянно что-то щелкает – воспоминания, странные мысли, смутные желания. Я к этому давно привык. Если раньше такие щелчки меня пугали, то теперь, скорее, радуют. Что-то вроде смещенного сустава, вставшего на место. Приятно и правильно. Я расстегнул молнию куртки и посадил котенка себе на грудь, и он тут же вцепился в мой свитер когтистыми лапками. Я подхватил сумку и пошел по лестнице, ощущая странное, новое трепыхание внутри. Это дрожал всем своим маленьким тельцем замерзший котенок. Всю дорогу до аэропорта Наташа тактично молчала и отчаянно терла свой покрасневший нос. А потом спросила: – Ну и как ты собираешься протащить кота в самолет, Джеймс? *** Может показаться, что я начал слишком издалека, но дело вот в чем. Стив Роджерс, каким я его помню, тощий и болезненный парень, в котором запалу хватило бы на еще на дюжину таких же, был удивительным человеком. Он был преисполнен желанием починить все сломанное и исправить все несправедливое в этом мире. Это особенно явно прослеживалось в его рисунках. По мнению Баки Барнса, каким я его помню, он безбожно приукрашивал все, что рисовал: люди, здания – все выглядело в его набросках чуть лучше, живее, затейливее, чем было на самом деле. А еще он без конца таскал домой раненых птиц, побитых щенков и голодных котят. Однажды он принес мышонка со сломанной лапкой. Его мать была просто в восторге. Птицы, как правило, погибали, щенят Сара Роджерс пристраивала по знакомым, а коты, отогревшись и отъевшись, уходили сами. Последнее должно было бы стать Стиву Роджерсу полезным жизненным уроком, но, увы, не стало. Ему все было невдомек, отчего эти котята, которых он так заботливо прикармливал, так и норовили цапнуть его за руку и не желали спокойно сидеть у него на коленях. А вот к Баки Барнсу, которому искренне было начхать на мохнатых беспризорников, коты так и льнули. Он лениво чесал очередного временного питомца за ухом, небрежно отгонял в сторону и с красноречивыми вздохами отряхивал шерсть с брюк, сетуя на сердобольность своего друга. Я помню это – урывками, эпизодами, но помню. Тем ироничнее, что это я сейчас крепко сжимаю в руке его горло и злобно рычу: – Нечего тут объяснять, мерзавец. Ты пытался убить моего кота! Лицо Роджерса тут же вытягивается, брови взлетают на середину лба. Ага, а представьте себе мое изумление, когда, вернувшись из магазина, я открыл дверь в свою квартиру и застал Роджерса, склонившегося со шприцем над бесчувственным телом моего питомца. Для тех, кто забыл: Роджерс широко известен в узких кругах как Химик – искусный отравитель, без пыли и шума отправивший на тот свет бесчисленное количество людей. Сложно было не прийти к определенным выводам. Поэтому, застав его на месте преступления, я тут же бросил пакеты с едой на пол и ринулся на Роджерса с кулаками. – Не собирался я ее убивать! – сдавленно шипит он. – Прививки! Я просто хотел поставить ей прививки! У меня уходит секунд тридцать на то, чтобы осознать смысл его слов. – Твою ж мать, Роджерс! – я отпускаю его, и он едва удерживает равновесие при приземлении на пол. Мое самолюбие приятно потешено. – Ты не мог меня заранее предупредить, что ли? Он потирает покрасневшую шею и качает головой. – Ты затянул с визитом к ветеринару. А твоя кошка обожает шастать по крышам. Представляешь, сколько болячек она там сможет наловить? – Роджерс начинает загибать пальцы, перечисляя: – Чумка, бешенство, хламидиоз... – Да понял я! – угрюмо перебиваю я его, внутренне содрогаясь. – И ничего я не затягивал. Просто… занят был. – Ты боишься больниц, – качает головой Роджерс. – Ничего подобного! – уверенно вру в ответ. Мысль о стерильных комнатах у меня, наверное, всю жизнь будет вызывать содрогание, но ему-то об этом зачем знать. – И это кот. Роджерс берет моего питомца за шкирку и приподнимает, вертя туда-сюда, как тряпичную куклу, разглядывая его со всех сторон. – Немедленно отпусти кота, – говорю я. – Тебя бы так потаскали за шкирку! – Это кошка, Бак, – отвечает Роджерс, снова потирая шею. Мне становится немножко стыдно, но я слишком удивлен, чтобы извиняться. – Чего? – Ну ты загляни ей под хвост, – он протягивает мне котенка, которого я с радостью выхватываю из его неласковых рук и отношу в корзинку в углу гостиной. Корзинку подарила Наташа, не в меру воодушевленная тем, что у меня появился питомец, да только сам питомец упорно отказывался в ней спать, предпочитая мою подушку. По ночам он оборачивался вокруг моей головы дугой, как теплая меховая шапка. Подсматривал за моими снами, что ли. – Не буду я заглядывать ему… ей под хвост, это ее личное дело, что у нее там. Или чего там нет. – Ладно. Тогда просто поверь мне на слово. – Зачем ты ее усыпил? – спрашиваю я немного более агрессивно, чем хотелось бы. – Она меня поцарапала, – пожимает плечами Роджерс и демонстрирует мне свою руку, на которой, впрочем, нет ни одной царапины. Я недоверчиво хмыкаю, и он со вздохом опускает руку. – Все уже зажило. Но вообще проще работать с неподвижными пациентами. – Ну разумеется, – говорю я, и его лицо тут же принимает знакомое страдальческое выражение. – Баки, я… – начинает оправдываться он, но я отмахиваюсь от него. – Проехали. Сегодня, как, впрочем, и всегда, у меня совершенно нет настроения вспоминать прошлое. Это не самая веселая история – наша совместная служба в Гидре и то, как Химик годами безуспешно пытался починить сбоившего Зимнего Солдата, не понимая, что с каждой новой перезагрузкой уничтожает остатки личности своего бывшего лучшего друга. Химик воспитывал и приручал его, предварительно накачав какой-нибудь забористой смесью опиатов, и наверняка в процессе изобрел немало новых наркотиков и ядов. А еще он изобрел меня, за что я ему премного благодарен. Этот совестливый маньяк все не может избавиться от чувства вины, которое в последнее время, кажется, даже обострилось. Он ничего не говорит, но я же не слепой. Стоит мне ляпнуть что-то неосторожное, как его ясные глаза тускнеют – будто свет солнца гаснет, и всем нам теперь веки вечные блуждать в потемках. Так и живем. Конечно же, я стараюсь не подавать виду, но порой мне немного обидно, что он считает оригинального Барнса, которого даже не помнит, лучшей версией меня, и винит себя в его «смерти», окончательной и бесповоротной. Он не прав. Я лучше, сильнее, выносливее, я никогда бы не сдался, я никогда бы не... Я сажусь на пол и принимаюсь гладить мягкий бочок спящей кошки, а Роджерс, который просто не переносит беспорядка, подбирает брошенные мной пакеты и относит их к холодильнику. Немного помявшись, он открывает дверцу и начинает раскладывать еду по полкам. Вот тут мне становится действительно стыдно. – Хочешь кофе? – предлагаю я, чтобы хоть как-то исправиться и проявить гостеприимство. – А потом можно поставить прививки кошке. Раз уж это так необходимо. Роджерс смотрит на меня так, будто я только что предложил ему миллион долларов и его потерянную память в придачу. – Да, давай! – улыбается он. – Здорово, бруклинская шпана! – устало приветствует нас Наташа, появляясь в окне. На ней обтягивающий тактический костюм с разорванным рукавом, ее волосы растрепаны, а на скуле ссадина. Проскользнув внутрь, она устремляется к дивану и падает на него лицом вниз. – Что нового? – Романова, дверь… – вздыхаю я. – Новый друг Баки оказался новой подружкой, – услужливо сообщает Роджерс. – О, прелесть. Ну теперь-то мы дадим ей имя? – спрашивает Наташа. Ее голос звучит сдавленно, приглушенный диванной подушкой. Роджерс смотрит на меня с осуждением, я отвечаю ему непонимающим взглядом. – Ты что, все еще не дал кличку своей кошке? – спрашивает он после короткого поединка в гляделки, который он, как всегда, проигрывает. – Нет, а должен был? – отвечаю я, запуская кофеварку. Я забрал этого монстра из своей старой квартиры, когда убедился, что ни одна кофемашина из тех, что могут предложить магазины техники, не может удовлетворить моих взыскательных вкусов по части кофе. – Кроме того, иногда мне кажется, что она не очень-то моя кошка. Она приходит поесть. И поспать. Честно говоря, она появляется здесь реже, чем Романова. Наташа громко чихает. – Если ты будешь запирать окно, она перестанет убегать, – предлагает она, со стоном переворачиваясь на спину. – А ты начнешь пользоваться дверью? – уточняю я просто на всякий случай и не без гордости добавляю: – Не буду я ничего запирать. Она всегда возвращается. – Ты просто боишься ответственности, Джеймс. Признай это. Кофеварка прекращает издавать булькающие звуки, и я разливаю кофе по кружкам. – Может, мне не очень-то нравится идея быть чьим-то хозяином и раздавать клички. Мы с ней друзья. Роджерс бледнеет, и мне хочется ударить себя железным кулаком по лбу. И переиграть этот день сначала. Зайти домой и сказать: «Привет, Роджерс!» вместо того, чтобы сходу вцепиться в его глотку. В последнее время я какой-то дерганый. – Ладно, и как зовут твою подружку? – не сдается Наташа, и я искренне не понимаю, отчего ей не все равно. У нее вообще аллергия. На самом деле, я действительно упустил момент с именем. Принеся голодного котенка домой – и да, мне пришлось ехать через всю страну на арендованной машине, пронести кота без документов в самолет сложнее, чем, например, холодное оружие, – я первым делом отыскал в интернете руководство по обращению с домашними животными и тщательно его изучил. Чем кормить, как приучать к лотку, как играть. Но вот пункта о том, что кошке обязательно нужно давать имя, там не было. Это была несовершенная инструкция, которая явно нуждалась в доработке. Но теперь я вспомнил: Стив Роджерс всегда, всегда давал своим несчастным найденышам имена. – Раз уж ты определил пол животного, можешь выбрать имя, – говорю я Роджерсу, и его лицо тут же приобретает нормальный оттенок и немного подкрашивается румянцем. Я мысленно даю себе пять за удачное решение. Роджерс рассеянно трет затылок и изрекает: – Альпина. – М-м-м, что? – переспрашиваю я. – Кличка для кошки. – Это потому, что она белая, как снег? В горах? Альп? – уточняет Наташа, садясь на диване и принимая кружку кофе из моих рук. – Мне нравится. И звучит небанально. Я вручаю еще одну кружку Роджерсу. Он благодарно кивает и делает глоток. – Ты серьезно хочешь назвать кошку в честь гор, в которых мы погибли? – уточняю я скептическим тоном, и он давится кофе, проливая приблизительно половину кружки на свою белоснежную футболку. Я вручаю ему кухонное полотенце. – Вы очень даже живы, – говорит Наташа, незаметно для Роджерса угрожая мне кулаком. – И у меня есть для вас задание. Нужно сгонять в Берлин и тихонечко кое-что слямзить. Если все получится, нам хорошо заплатят, и я наконец-то смогу купить джет, который я для нас присмотрела. И тогда уже больше никакого эконом-класса! Наташа откидывается на спинку дивана и мечтательно улыбается. – Супер! – отзывается без всякого энтузиазма Роджерс; он скорбит по своей испорченной одежде. – Когда нам выдвигаться? – Послезавтра. Детали позже. А сегодня мы празднуем. – Что празднуем? – Барнс, ты с луны свалился? Год назад мы спасли мир, уничтожив три хэлликерриера и обезглавив Гидру. Я считаю, что это отличный повод опустошить бар на углу. – Гидра давно отрастила себе новую голову, – возражаю я. – И «год назад» будет только завтра. – Мелочи, – отмахивается Наташа. – Хочу немного расслабиться. – Отлично, но мне нужно сходить домой переодеться, – замечает Роджерс. По его растерянному виду я понимаю, что он тоже забыл о знаменательной дате. – Вот еще, Брок уже занял для нас столик. Иди поковыряйся у Барнса в шкафу – у вас же один размер. Роджерс пожимает плечами и исчезает в моей спальне. – Мне нравится, как ты распоряжаешься моим гардеробом, – ворчу я. Наташа беззаботно усмехается и указывает на разорванный рукав. – А для меня найдется что-нибудь? Тот серый свитшот еще жив? Я страдальчески возвожу глаза к потолку. Наташа вдруг подскакивает ко мне – в ее движениях не осталось и следа былой усталости – и, приподнявшись на носочках, быстро шепчет мне на ухо: – Я нашла адрес, который ты просил. Что за чудесное совпадение – это тоже в Берлине. Вышлю позже. Только вот что ты пытаешься раскопать, Джеймс? Ее волосы щекочут мне шею, и я смеюсь в растрепанную рыжую макушку. Подняв взгляд, я замечаю Роджерса, вплывающего в гостиную в моем любимом синем свитере. Наташа считает, что конкретно этот оттенок синего цвета мне совершенно не подходит и не стесняется мне об этом сообщать каждый раз, когда мне вздумается его надеть. Мне плевать. Я не из-за цвета его выбрал. Он такой мягкий, что даже в самый худший день или самую кошмарную ночь я чувствую себя в безопасности, только надев его. Роджерс смотрит на нас с Романовой, склонив голову набок, совершенно непроницаемым взглядом. Я с завистью думаю, что ему-то как раз этот синий очень даже идет – его глаза сияют небесной лазурью. – Твоя очередь рыться в моих вещах, – говорю я Наташе, и она осторожно оглядывается. – Прививки! – вспоминает Роджерс. Вот какой он ответственный. *** Как выясняется, никто из «Тишины» не в настроении для праздника. Мы долго обсуждаем работу, после чего Романова заявляет, что пора нанять в команду еще одну девчонку, потому что с нами ей скучно. Потом она выпивает бутылку джина чуть ли не залпом и вылезает на сцену петь караоке. Роджерс, который за весь вечер и слова не проронил, с отсутствующим видом ковыряя затяжку на левом рукаве свитера, тут же извиняется и отправляется домой. Чтобы не пялиться на вцепившуюся в микрофонную стойку Наташу – это зрелище не для слабонервных, – я поворачиваюсь к окну и смотрю на огни проезжающих мимо машин, размытые силуэты прохожих и светофор на перекрестке, линяющий из красного в зеленый и обратно. Я понимаю, что завис, когда кто-то трогает меня за плечо. Это оказывается официантка, которая, с трудом сдерживая зевоту сообщает мне, что они закрывают кассу и если я хочу что-то заказать – это мой последний шанс. Но лучше бы мне, наверное, взять моего пьяного товарища и отправляться домой. Взглянув на часы над баром, я осознаю, что «провисел» как минимум час; такого со мной не случалось уже давненько. Я киваю официантке и прошу принести воды для «моего пьяного товарища», максимально искренним тоном уверяя, что мы скоро уйдем. Девушка в который раз за вечер с опаской смотрит на мою левую кисть, поблескивающую в полумраке, хмурится и уходит. Сцена пуста, Романовой и след простыл. Напротив меня, подперев щеку кулаком, порядком захмелевший Рамлоу грустит над пустым бокалом. Когда официантка ставит перед ним стакан с водой, он долго смотрит на него с отвращением. – Какого черта? – спрашивает он тихо, но с выражением. – Куда делся мой бурбон? – Пора по домам, Рамлоу. – Вот ты и иди, – бурчит он. – А я еще не закончил. Я пожимаю плечами и лезу в карман за бумажником. – Ладно, только не вздумай вламываться ко мне в четыре утра, когда тебя отсюда вышвырнут и тебе надо будет где-то перекантоваться. Полгода назад Рамлоу переехал на Лонг-Айленд. Как он сам выразился: «Потому что мне надоело каждый день видеть твою унылую рожу, Барнс». Я и не против – его унылая рожа мне опостылела в той же степени. Все бы ничего, да только Наташа обожает проводить совещания и отмечать наши успешные миссии (я не хвастаюсь, но они у нас все успешные) в Бруклине, а после отмечаний Рамлоу, как правило, ночует на моем диване, потому что до Лонг-Айленда путь неблизкий. Такси он люто ненавидит. К Роджерсу, разумеется, он соваться не рискует. Рамлоу какое-то время обдумывает мои слова, потом мотает головой и изрекает: – Нет, стой. Останься. Выпей со мной. – Нас уже попросили уйти. Бар закрывается, – объясняю я, но остаюсь на месте. Широко зевая, Брок почесывает поросшую щетиной щеку. – Кто попросил? – Она, – я указываю в сторону официантки, которая стоит у барной стойки и смотрит так, будто пытается изгнать нас взглядом. Рамлоу хищно улыбается и взмахивает рукой. – Милая девушка! – зовет он. – Будьте добры, принесите нам еще бутылку Джим Бима! У моего лучшего друга сегодня день рождения… он платит! – Мой день рождения был два месяца назад, – замечаю я, когда официантка с недовольным лицом ставит перед нами бутылку и два стакана и исчезает. – Кто сказал, что я говорю о тебе? – с иронией спрашивает Рамлоу. – Рад, что столько лет спустя ты наконец считаешь меня другом. Я не отвечаю на колкость; в моей голове всплывают события прошлого мая. – Роллинс, – тихо говорю я. – Только сегодня не день его рождения, а годовщина смерти. – Садись, пять, – мрачно отзывается Рамлоу, разливая бурбон по стаканам. Из уважения к его чувствам я затыкаюсь и задумываюсь о том, как год назад я убил своего последнего куратора, Александра Пирса. Я не помню, как это произошло, – все, что я делал под действием триггеров, похоже, навсегда останется белыми пятнами в моих воспоминаниях. Но я помню удивление, застывшее в его мертвых глазах, и то, как я закрыл их. Мне не жаль. Совершенно не жаль. – Пей, – говорит Рамлоу, и я пью. Я не спешу и стараюсь насладиться напитком. Рамлоу свой стакан приканчивает залпом и сразу же наливает еще. В его глазах загорается знакомая мне решимость, и я понимаю – сегодня один из тех дней. Сейчас Рамлоу будет нарываться. Конечно же, я оказываюсь прав. Облизнув губы, он приступает: – Что ты сделал с Химиком? Когда он пришел в твоем свитере, я решил, что вы, наконец, добрались до домашней базы. В ответ на это бредовое заявление я громко фыркаю, но Рамлоу не унимается. – Но, судя по его кислой роже, я ошибся. Или, – Рамлоу поднимает вверх указательный палец и делает театральную паузу. – Все вышло не очень. Впрочем, ничего удивительного. Я давно ему говорю, что у тебя прибор не пашет. Я машинально закатываю глаза. Во-первых, вряд ли он осмелился бы поднять этот вопрос в беседе с Роджерсом. Он его еще со времен Гидры до усрачки боится, хоть и пытается это скрывать. А во-вторых – вот явно же напрашивается получить железным кулаком по роже. Я одариваю его фирменным взглядом Зимнего Солдата. К сожалению, на пьяного Рамлоу это не действует. Он поставил перед собой цель и будет упорно ее добиваться. – Но я верю, Химик обязательно придумает какую-нибудь таблетку, чтобы поднять твоего дружка, и все у вас будет хорошо. – Спасибо за заботу, но я в порядке. – Странно, когда Джек проверял – ничего не работало. Я вспоминаю, что буквально недавно Роджерс заметил, что еще одного перелома нос Рамлоу не выдержит, и рассматриваю про себя вариант сломать ему руку. Вслух я говорю: – Твой друг просто был не в моем вкусе. И тут Рамлоу морщится, будто я действительно его ударил. Я даже мельком проверяю свою руку – но нет, так же безучастно лежит у меня на коленях. На самом деле я просто сказал «был». Я натянуто улыбаюсь и машу официантке, чтобы она принесла счет. Та с радостью устремляется к нашему столику, и я расплачиваюсь, но не решаюсь сразу уйти. Брок занят разглядыванием дна своего пустого стакана, и пауза в разговоре затягивается. Но только я решаю наконец отправиться восвояси, покормить свою кошку и рухнуть в постель, Брок начинает говорить. – Мы с Джеком часто ссорились из-за всякой херни. Характер у меня паршивый, он тоже вздорный мужик был. Да и жизнь не раз раскидывала нас по разные стороны. Но мы всегда мирились в итоге. Я думал, что в этот раз также будет. Как ни крути, а он всегда лучше всех меня понимал, – Рамлоу замолкает, а потом продолжает едва слышно: – Все случилось так быстро – я даже не успел сообразить толком, что произошло. Он выстрелил и промазал, а я вот попал. Каждый день об этом думаю. Спецом ведь промазал, напугать он меня хотел. А я убил его. – Он был идиотом, – говорю я, потому что так и есть. У меня нет ни одного приятного воспоминания о Джеке Роллинсе. Он был просто еще одним беспринципным садистом, каких всегда было полно в рядах Гидры. Но с Рамлоу они и правда были неразлучны. – Но он был твоим лучшим другом. Мне жаль, что так вышло. – Ага, – отзывается Рамлоу и наливает себе еще. – В общем, про Химика. – Хорошего вечера, Брок, – говорю я и поднимаюсь с места. Мой запас терпения на сегодня исчерпан. – Я пошел спать. – Стой, шутки в сторону, это типа важно, – Брок смотрит мне в глаза, и под его прицельным взглядом мне вдруг становится не по себе; я вспоминаю все старые недобрые деньки в Гидре разом и поеживаюсь, словно от холода. Хочется догнать Роджерса и отнять у него мой свитер. Но потом я чуть ли не прыскаю со смеху, когда Рамлоу с чрезвычайно серьезным видом произносит: – Он старается. Погладь его. А сказал, шутки в сторону. – Рамлоу, – фыркаю я. – Что ты несешь? – Ну ты же гладишь кота. – У меня кошка, – говорю я. И вспоминаю, что теперь, благодаря Роджерсу, у нее даже есть имя. – Альпина. – Да насрать, я вообще собак люблю. Короче, это метафора. Я имел в виду: будь к нему поласковее. Он хоть и маньяк, но тоже человек. – Ты пьян, Рамлоу, – ворчу я. – Иди домой. Пока еще можешь идти. Рамлоу качает головой. – Послушай, я вашу с ним ебанутую историю только в общих чертах знаю, да и слава богу. Но я тебе так скажу – если в этом мире и есть кто-то, способный хотя бы приблизительно понять, что происходит в твоей отмороженной голове, так это он. Вы одной крови. Ясно? Я внимательно смотрю на него, пытаясь прикинуть, какого черта ему не плевать, и в конечном итоге решаю, что он просто пьян и расстроен. – Спокойной ночи, Брок, – говорю я, и Рамлоу отмахивается от меня, мол, я совершенно безнадежен. Наверное, это так. И если начистоту, то мне вовсе не нужно, чтобы меня кто-то понимал. Я знаю, насколько мы с Роджерсом уникальный материал. Нас двое, и у нас есть история, она странная, но она наша, и последнее, в чем я нуждаюсь, так это в мнении Рамлоу на этот счет. Но, раз уж ему неймется, я решаю не оставаться в долгу. – Тебе стоит пригласить куда-нибудь Романову. Только не вздумай ее гладить.