Два в одном

Довольно странно, на самом деле, узнавать, что твоя половинка была влюблена в тебя огромное количество времени, не от этой самой половинки, а от своих друзей. Довольно странно, что Хёнджин не проваливается сквозь землю от стыда, неловкости и лёгкого приступа ненависти к себе за собственную глупость. - Не один ты, Джинни, страдал и плакался нам о своей светлой и неразделённой. Милашкин вон тоже всё убивался по тебе с вашей первой фотосессии, - говорит как-то Джисон, обвиняюще тыча в него горлышком бутылки газировки. - Четыре месяца всего, а я почти год, - фыркает Хёнджин, но всё равно краснеет. Приятно, чёрт побери, осознавать, что тебя тоже любят. - Я не об этом, - отмахивается Джисон, - а о вашей самой-самой первой работе. - Джисонни, хороший мой, наша самая-самая первая работа была четыре месяца назад. Могу даже показать фоточки. - Хёнджинни, деточка, ваша самая-самая первая фотосессия была не четыре месяца, а почти четыре го-да назад. После которой милашкин в тебя и втрескался. - Да что ты меня паришь? Не было у нас раньше никаких совместных фотосессий. Я бы его запомнил! Его невозможно не запомнить! - Ты серьёзно? – три пары глаз смотрят на него так внимательно и осуждающе, что Хёнджин даже как-то тушуется. - В смысле? - В прямом! - Будь я на месте Ликса, не простил, - тянет Джисон, таращась на друга. - Будь я на месте Ликса, треснул по роже, - мрачно вторит ему Чанбин. - Меня нельзя по роже, я ей торгую! - Для профилактики можно. - Да что за наезды?! Парни переглядываются, и Минхо уточняет: - Ты, правда, не помнишь? Понятно, не помнишь, - вздыхает он и открывает галерею на телефоне. – А так? На экране высвечивается фотография почти четырёхлетней давности с одной из первых его работ, на которую Хёнджин пялится, как на нечто новое и неизведанное. Обычное фото, в принципе, реклама какой-то уходовой косметики, на ней он и его партнёр - милашка, по которому он исстрадался весь в своё время и заставил страдать друзей от своего же нытья. Болезненную влюблённость, уехавшую, по слухам, в Австралию, пришлось забыть и выкинуть из головы огромным количеством работы, но… Но. Хёнджин чувствует себя абсолютнейшим несусветным кретином, потому что милашка из прошлого – это милашка из настоящего. Ли Феликс. На фото он маленький такой, восемнадцать лет всего, с щёчками и милой открытой и немного робкой улыбкой. Парень смотрит поочерёдно то на экран, то на друзей, глупо открывая рот, как рыба, и прячет лицо в ладонях, издавая протяжный мученический стон. - Господь меня ненавидит! - Да не, Господь тут не причём. Просто ты родился дурачком недалёким, - примирительно говорит Джисон. - Прописать бы тебе за это, - повторяет Чанбин. - Как? – Хёнджин выхватывает чужой мобильный и достаёт свой, открывая одно из последних совместных фото. – Как я мог его узнать? Ну как?! Вы посмотрите на него! Это два разных человека – милашечка и бог! Милашечка и бог, чёрт возьми! – и продолжает издавать звуки раненного кита. - Недалёкий, - качает головой Минхо. - Для профилактики один раз, - Чанбин сжимает кулак. – Говорят, помогает. Мозг встаёт на место. - Бедный Ликс. Ему в парни достался дурачок. - Погоди! – вскидывает голову Хёнджин на Джисона. – Ты сказал, что он был влюблён ещё тогда. - Ну, да. Он прям на крылышках летал. А потом ты, сволота такая, их обломал. - Я?! - Ты, ты, - Джисон от избытка чувств всё же трескает друга по лбу. – Что ты ему сказал такого, что у него появились комплексы на счёт голоса? - Ничего я не говорил! Почему именно… «Нихрена у тебя голос!» - Оу… - Вспомнил? - Нихрена у тебя голос. Вот, что я сказал. Потому что его голос совсем не вязался с его внешностью! Я просто удивился, я не имел в виду ничего такого. Гадство! - Вот-вот, а он после этого говорить стеснялся. Чан-хён чуть ли не волком выл из-за этого. А ещё Ликс имидж поменял. Как ты сказал? Из милашечки в бога, ага. Хотя милашкой так и остался. - И сейчас ты повёлся на картинку, как все его фанючки. Фу! - кривится Минхо. - Ничего я не повёлся! – возмущается Хёнджин. – Он мне и тогда понравился. И вообще! Отстаньте, у нас всё хорошо! - А могло быть лучше уже четыре года как, - распахивая глаза, трагическим тоном вещает Джисон. - Я тебя ненавижу. - Неправда, ты меня любишь. Кто ещё, если не я, скажет, какой ты придурь? - Люблю я Феликса, а тебя терплю. - Нет, вы посмотрите на него! Неблагодарный! Да если бы я не сказал, ты бы так и ходил индюком, дескать, год ждал, год страдал, и вот получил. Не-а, принцесса, так не пойдёт. Мы за милашкина, а ты так – дополнение к нему. - Тресну! – рявкает Хёнджин и тянется через стол, чтобы достать голосящего Джисона. - Я вернулся, - из прихожей раздаётся голос Феликса. – А что это вы тут? - его губы растягиваются от смеха, когда он проходит на кухню с пакетами и видит шуточно дерущихся парней. - О, не обращай внимания, - отмахивается Минхо, пока Чанбин помогает распаковать покупки. – Выясняют, у кого единственная извилина кривей. - Вообще-то, у меня, - самодовольно тянет Джисон. - Не сомневаюсь. Хёнджину же уже ни до кого и ни до чего, он подрывается к Феликсу и прилипает к нему крепкими осьминожьими объятиями, утыкаясь в плечо. - Прости, я дурак! – страдальчески стонет он. Феликс чуть хмурится и непонимающе смотрит на друзей. - Ну, дурачок тебе попался. Что ж поделать, Ликс? – сокрушённо пожимает плечами Джисон, присасываясь к недопитой газировке. - Недалёкий, - поддакивает Минхо. - Детский сад, - морщится Чанбин и вздыхает.