Брат мой Седрик

Семестр медленно, но верно-непреклонно доползал к концу учебного года. Привычно шкандыбал по школе колченогий Грюм, ругаясь и смачно кроя всех матом. Шарахались дети, «обласканные» кабыздохами и спиногрызами. Причин для плохого настроения у Барти были две: первая — пропали Хвост, Темный Лорд и очень дорогая змея, на которую у хозяина были какие-то очень большие и важные планы. А вторая причина заключалась в том, что ему до икоты осточертела вынужденная инвалидность, и это тем более понятно тому, у кого на самом деле все конечности и глаза на месте, а ты вместо этого почему-то должен изображать одноногого и одноглазого пирата. Ещё бы попугая на плечо с его пиастрами для полного комплекта-косплея Джона Сильвера! Оборотное зелье мало того, что гадостное на вкус, так ещё и действует недолго, всего по часу, но Барти приходилось принимать его куда чаще, ведь его настоящая нога никуда не девалась в физическом смысле, а лишь укорачивалась на время приема, которое как раз на час и рассчитано. С глазом тоже непонятно что происходило… Во время действия оборотки он как бы скукоживался, вдавливался в глубину глазницы, освобождая место для протеза, отчего Барти тихо офигевал. Потом, по истечении срока, глаз начинал вспухивать и расти, собираясь занять свое законное место. Почувствовав это, Барти тут же срочно доставал фляжку и делал контрольный глоток этой невообразимой гадости со вкусом болотной жижи и дождевых червей. Получив запрет, глаз кукожился и впихивался обратно в глазницу, а бедная нога снова укорачивалась и, как телескоп, складывалась вовнутрь колена — такие, во всяком случае, создавались ощущения-впечатления. И ладно бы на час. Часик потерпеть можно, но не десять же месяцев, мать вашу!!! И разумеется, ничего удивительного не было в том, что к концу года Барти-Грюм окончательно сбесился и на всех кидался, как старый склочный барсук из мультика «Лис и охотничий пёс». А когда — слава те господи! — закончился год, в кабинет Дамблдора влетел крайне вздрюченный Грюм, по-вороньи прыгнув к столу, с силой грохнул кулаком об стол, впечатывая в столешницу пергамент с увольнительным. Коротко рявкнул: — Всё! Истек контракт, ухожу! Дамблдор, однако, воспротивился. Ну ещё бы, снова преподавателя искать на следующий год! Униженно залебезил: — Ала-а-астор, а может, останешься? Ещё на годик, а? В ответ раздался такой семиэтажный мат-перемат, что Дамблдора прямо в кресло вжало потоком ругани… и такой-то он, и сякой-то он, и чтоб он облез-перелез до полного обезволосения, и чтоб его расплющило до перелету над Парижем в картонном виде! И вообще, пошел ты на… Дальнейшие слова Грюма были зачириканы фениксом, который весьма своевременно распелся, заглушая что-то там о бычьем члене. Высказавшись и тем самым отведя душу, экс-мракоборец вышел вон из кабинета, напоследок грохнув дверью о косяк. Из школы Барти удирал, как женщина, которая наконец-то после целой ночи танцев может снять эти опостылевшие бальные туфли на пятнадцатисантиметровых шпильках-каблучках. Настоящего Аластора Грюма Барти вытряхнул из сундука в каком-то портовом рыболовецком городишке, подчистил ему память и слинял, никаких следов не оставив. Вернулся домой, обнял отца и выпнул вон Персиваля Уизли. Ещё и скандал картинно устроил. — Это что ещё за чмыр? Секретарь? Так я вернулся, и я буду секретарем, а его выгони, папа, чего он тут наш хлебушек жрет??? После чего, подпинивая ногами Винки, блудный сын прошел в комнату к матери, упал на колени перед её креслом и ткнулся лбом ей в живот. — Я вернулся, мам… Миссис Крауч нежно улыбнулась, положила легкую ладонь на соломенные волосы сына и ласково спросила: — Чем ты занимался, сынок? — Ерундой, мама… — вздохнул Барти. — Ерундой… Отец, услышав это, неслышно подошел к бару, налил себе виски на два пальца и отпил, мысленно посылая благословение голему, исполнившему роль его сына энное время назад. Спасибо тебе, безымянный песочный человек — одумался сын. Пусть поздно, много лет спустя, но одумался! Теперь можно и пожить спокойно, общественности потом скажем, что Бартик все эти годы провел на материке. Могила? Какая могила? Я никого не хоронил в Азкабане, вы о чем? И никто ничего не докажет, даже если додумаются до эксгумации, всё равно могилка пуста, там всего лишь песок… *** Послушав удаляющийся стук грюмовой деревянной ноги, Гарри облегченно вздохнул, подтянул лямку рюкзака и, насвистывая веселенький мотивчик английской песенки «Охота на лиса», бодренько зашагал к школьным каретам. То, что Грюм решил уйти, Гарри нисколько не расстроило, не испытывал он к экс-мракоборцу особой привязанности, да и склочная грюмовская натура к себе никак не располагала. Скорей наоборот, старик своими бранью и ругательствами только отшивал всех, отталкивал весь год, словно не желая, чтобы кто-то к нему проникся любовью и обожанием. Невилл и Седрик уже ждали его возле карет. Дождавшись, когда Гарри приблизится, Седрик протянул ему кожаный мешок со словами: — Держи, Гарри, здесь ровно пятьсот галлеонов. — Ты что? Не надо, — тут же заотнекивался Гарри. Седрик возразил: — Ты же сам сказал, что это наша общая победа, а значит, и награду пополам. — Победа — это одно, а деньги — совсем другое, — продолжал Гарри отбрыкиваться. И вдруг испугался, увидев, с каким разочарованием смотрит на него Седрик, так, словно готовился вот-вот обидеться. Мысленно пнув себя, Гарри поднял руку и взял мешок. Смущенно-виновато спросил: — А их можно как-нибудь обменять на фунты? — Можно, — кивнул Седрик. — В Гринготтсе есть обменный пункт. Повернувшись, он открыл дверцу кареты и забрался в её недра. Гарри и Невилл влезли следом. Расположились напротив Седрика и стали ждать отправки. Мимо их кареты тек народ, проходя вдоль вереницы экипажей, садясь в них по двое-четверо. Подумав об этом, Гарри покосился на свободное место рядом с Седриком. Интересно, а кто к нему сядет, может, Чжоу? А вот и она! Открылась дверь, и в салон заглянула весело улыбающаяся китаяночка. Но её улыбка отчего-то стухла, едва она увидела, что с её возлюбленным сидят двое парней. А Седрик вдруг удивил их, покачав головой и сказав: — Где Луна, Чжоу? «Какая луна?» — озадачился Гарри, глядя, как мрачнеет красивое личико когтевранки. И встревожился непонятно почему, услышав её резкий ответ. — С Джинни твоя Луна! Может, найдем карету посвободней? — Зачем? Мне и здесь не пыльно, — прикинулся штиблетом Седрик. Покраснев, Чжоу с силой захлопнула дверцу и скрылась с глаз. Гарри и Невилл уставились на Седрика, который, сильно побледнев, отвернулся к окну, кого-то высматривая в толпе. Гарри не выдержал напряжения, нервно спросил: — Седрик, что у тебя с Чжоу? Вы же не поссорились? — Она Полумну обижает! — гневно отозвался юноша, взглянув на Гарри. — И ведь врет ещё, а я ведь сам вчера видел, своими глазами, как она с Мариэттой Эджком прятала вещи своей соседки! А когда я потребовал вернуть их ей, стала всё отрицать, говорила, что ничего ни у кого не брала. Лгунья! — сказав это, Седрик бросил взгляд в окно и вдруг подался к двери, толкнув её, высунулся наружу и крикнул: — Полумна! Тут есть свободное место, иди сюда! Отодвинулся, впуская загадочную Луну-Полумну. На сиденье рядом с Седриком села тоненькая девочка-третьекурсница с когтевранским галстуком на шее. Глянула на Невилла с Гарри, кивнула им в знак приветствия и достала из сумки тонкий журнал в глянцевой обложке и надписью «Придира». Седрик улыбнулся и представил спутницу друзьям. — Пандора Луна Лавгуд, моя соседка. Полумна, это Гарри и Невилл. Девочка с вялым интересом посмотрела на них и спокойно сообщила: — Гарри я знаю, он чемпион. А Невилла я не знаю. Но видела его на Святочном балу, он танцевал с Джинни, — тут она выпучила синие глаза и выпалила, словно только что страшно удивилась. — Ты ей не понравился, она говорила, что ты неуклюжий, и что ты неприятно пахнешь. — Э-э-э… — только и смог выдавить из себя пораженный Невилл. В поезде Седрик всё время опекал Полумну, которая, как выяснилось, оказалась страшно рассеянной и не от мира сего, могла заблудиться в трех соснах за углом, могла уйти куда-либо и забыть — зачем… но вместе с тем она была и крайне умна, Гарри она напомнила стандартную дочь чудаковатого ученого. И где-то через полчаса пути он обнаружил, что, как и Седрик, следит за тем, чтобы девочка хорошо покушала, не вспотела, и чтобы её не продуло от окна. В том же поезде ребята договорились о том, что Седрик препроводит Полумну домой, сдаст с рук на руки отцу и приедет к Гарри, только адрес не забудь! Невилл тоже заглянет к себе, отпросится у бабушки, соберет вещи и прибудет к Гарри вместе с Седриком, а сам Гарри тем временем уладит свои дела в Косом переулке. На вокзале Кингс Кросс Поттера привычно встретил пузатый и красный дядя Вернон. Злобно оглядев Гарри, он коротким кивком велел забираться в машину. Изрядно осмелевший после схваток с драконами, сфинксами и прочими турнирными испытаниями, Гарри тем не менее снова заморозился в присутствии грозного дяди и еле-еле решился на просьбу ненадолго остановиться на Чаринг Кросс Роуд. Как ни странно, его просьбу дядя Вернон удовлетворил — притормозил на заданном маршруте. Пораженный до изумления и икоты дядиной щедростью, Гарри чуть не забыл, зачем ему надо в «Дырявый котел» и Косой переулок. Но, к счастью, вспомнил и сбегал в банк, в обменный пункт, где обменял галлеоны на пухлую пачку бумажных банкнот, коих оказалось без малого две с половиной тысячи фунтов стерлингов. Вернувшись к машине, Гарри с потаенным вздохом передал деньги дяде. Тот хмуро глянул на пучок зеленых, оранжевых и серых бумажек и глухо буркнул: — Что это? — Две с половиной тысячи фунтов стерлингов, — робко ответил Гарри. — Половина приза, которую мы с другом выиграли в… на конкурсе… — пояснил, запнувшись, и тут же попросил: — Дядя Вернон, можно пара моих друзей приедут погостить? И обреченно замолчал, уже понимая — нет. Лицо дяди начало медленно наливаться злобной краснотой, приобретая оттенок почтового сургуча. Побурев и долившись бешенством, дядя рявкнул: — Никаких рыжих психов в моем доме!!! Ни полногой! От дядиного рева заложило уши и загудел салон, а в моторе что-то сдавленно всхрипнуло. Перепугавшись, Гарри съежился, зажал уши ладонями и с перепугу же закричал: — Это не Уизли, дядя! Не рыжие психи!!! — Уф!.. — громко выдохнул Вернон. И вполне мирно буркнул: — Можно. Но учти, если увижу хоть одного рыжего — застрелю, вызову полицию и сяду в тюрьму! Выслушав этот более чем престранный дядин вердикт, Гарри уважительно замолк и промолчал всю дорогу до дома. А вот дома… В холле их встретила необычайно тихая Петунья, которой Вернон передал деньги, полученные от Гарри, и сообщил ей вполголоса: — Вот небольшая компенсация от нашего племянника. Петунья странно посмотрела на Гарри, взяла деньги, пересчитала, всхлипнула и поспешно ушла на кухню. Гарри ничего не понял, недоуменно проводив странную неадекватную тётку взглядом, пожал плечами и пошел к себе в комнату. Семейные странности начали проясняться вечером на ужине, когда на кухне собралась вся семья. Вот Петунья расставила тарелки, супницу и корзинку с хлебом, вот, тяжело топая, пришел и сел за стол дядя, а вот и третий член семьи… Гарри замер, потрясенный нежданным новым образом Дадли, тот неузнаваемо изменился — очень сильно похудел, отчего стал казаться выше ростом, хотя он и вправду подрос за прошедший год. Но худоба?.. Худоба откуда? Как это вообще могло произойти, чтобы цветущий, прямо-таки пышущий здоровьем толстяк превратился в практически мумию, вот так исхудав в дымину? Он так удивился, что чуть не спросил, что это с Дадли стряслось, но вовремя прикусил язык, вспомнив первое правило в семье Дурслей, с которым ему разрешали жить — не задавать никаких вопросов. Но, наблюдая за семьей и Дадли, Гарри вскоре начал покрываться подозрениями, что в семействе произошел какой-то несчастный случай. Во-первых, за столом стояла полная тишина, причем настолько тщательно соблюдаемая тем, что тётя и дядя старались не звякать ложками о тарелки, не чавкать и не хлюпать супом, а Дадли вдобавок как-то странно ел: суп с ложки он не всасывал привычно, а вливал в рот, что выглядело довольно необычно, кусал хлеб мелко-мелко, глотал кусочки непрожеванными. И пил сок через трубочку, хотя раньше любил выпивать его залпом в два-три глотка. В чем дело? Что за апокалипсис в доме произошел? Эти вопросы Гарри рискнул задать тёте, когда Дадли и дядя Вернон, насытившись, покинули кухню. Глаза Петуньи наполнились слезами, и она их поспешно промокнула краешком фартука, после чего сипло заговорила: — Заколдовали Дадлика… Ты этого уже не видел, потому что к тому времени ушел в камин… Один… один из этих рыжих чудовищ что-то обронил… а Дадлик… Дадлик подобрал и съел. Его язык вырос до огромных размеров, стал длиной в четыре фута. Этот урод смеялся и кричал мне, что сейчас всё поправит, что это всего лишь невинные шуточки его сыновей… Я… я почти не слушала его, мне было очень страшно, я чуть с ума не сошла, видя, как умирает Дадлик, как он задыхается и давится гигантским языком, как он пытается вдохнуть хоть немного воздуха. Огромный язык полностью перекрыл дыхательные пути, пережал трахею и носоглотку, ему правда нечем было дышать. Я тогда помешалась от страха, пыталась выдернуть его изо рта… — Петунья всхлипнула, прижала к лицу фартук, подышала в него и, собравшись с собой, продолжила: — Урод, конечно, поправил всё, вернул языку первоначальные размеры, торопливо извинился и слинял, скотина. А язычок утратил подвижность и вкусовые рецепторы… Дадлик говорить не мог, есть, пить… Его две недели на внутривенном питании в больнице продержали, под капельницами… через зонд кормили. В живот катетер ввели, — новый всхлип и жалобный вопль следом: — За что?! За что нам такие мучения??? Сначала хвост, который мы еле-еле удалили, собрав все свои сбережения, думаешь, он доставил нам много радости, этот хвост?! Да Дадли чуть не скончался от позора — подумать только, у него, у гордого мальчика, вырос такой кошмарный атавизм, звериный отросток там, где его у человека быть не должно! У него психика из-за этого чуть не сломалась, психологи еле-еле убедили его не бояться выходить на улицу, ещё немного, и Дадли мог бы стать ярым социофобом, ему всё казалось, что все вокруг знают, что у него там хвост! Потом ты нам важную сделку сорвал, взорвал мой праздничный пудинг и натравил на миссис Мейсон бешеную птицу, а она страдает острой формой орнитофобии, мистер Мейсон так и не подписал тот договор, не успел, потому что пришлось срочно везти жену в больницу, из-за этого дядина фирма обанкротилась, Вернон никогда в жизни не был так зол — ему семью не на что было содержать. Все мы тот месяц голодали, сидели на овощах и крупах, ели всё самое дешевое, экономили на всём! Спасибо, хоть ты потом улетел на своей чертовой машине, без тебя мы смогли прокормиться… — с горьким сарказмом добавила тётя. — На третье лето своей чертовой школы ты раздул тётю Мардж и сбежал из дома, идиот, как раз тогда, когда по улицам разгуливал маньяк! Гарри не рискнул возразить, дескать, это был его крестный, покорно смолчал, с тоской переваривая всё, что узнал о Дадли. Значит, шуточки, да? Ужастики умников Уизли? Ириски «Гиперязычок», да? А Дадли из-за вашей шуточки еле жив остался, исхудал в дым и до сих пор плохо ест! Хотелось плакать и смеяться сразу, но не от веселья, а от того, что он был так безнадежно слеп и непроходимо глуп! Теперь, оглядываясь назад с этой точки мировоззрения, многое становилось понятным, осталось только уточнить самую малость… — Тётя Петунья, пожалуйста, объясните мне, зачем вы увезли меня на остров посреди моря перед первым курсом? — Мы не хотели отпускать тебя туда, где погибли твои родители, — после продолжительной паузы нехотя ответила тётя. — Мы думали, что проточная морская вода остановит колдунов, и до тебя никто не доберется. Так, во всяком случае, полагал Вернон, он где-то вычитал об этом… — А чулан? — тихо спросил Гарри. — А ты не помнишь уже, что ли? — удивилась Петунья. — В пять лет ты начал нас кошмарить, поджигал занавески и диваны, превращал овсяную кашу в зеленый пророщенный овес, склеивал разбитую посуду… за это, кхм, спасибо, впрочем, ничего не имела против склеенной тарелки. Но когда ты оживил стол, наше терпение лопнуло… — Что-что я сделал? — поперхнулся Гарри, вытаращив глаза. — Ну, Дадлик жадился очень, не подпускал тебя к своей лошадке-качалке, ты обиделся и превратил кухонный стол в деревянную лошадь, которая устроила целое родео по всему дому и едва не задавила Злыдня, из-за чего тётушка Мардж тебя сильно невзлюбила. Вернон был весь в синяках к тому времени, когда магия выдохлась из ожившего стола и он снова стал собой. — П-почему в синяках? — растерянно моргнул Гарри. — Потому что он всё время загораживал столу путь, чтобы эта слепая деревянная лошадь не зашибла тебя и Дадли. Понимаешь теперь? Потом я срочно вспомнила, что мама рассказывала о том, как они запирали маленькую Лили в кладовке, обитую специальной антирадиационной пленкой. Мы такую же фольгу с трудом достали, к счастью, у Вернона был хороший знакомый, который подвизался в ракетостроении и смог снабдить нас необходимыми материалами, в частности той самой пленкой из кристаллизированного муассанита. Этой пленкой Вернон обил стены самого маленького помещения — чулана под лестницей, едва хватило, кстати. С тех пор стоило тебе обидеться или разозлиться и начать чудить, мы тут же сажали тебя в чулан, где твою магию поглощала пленка, защищая нас и наш дом от взрывов и пожаров. Не понимаю, почему магам не пришло в голову, что такие, как они, могут быть опасными для простых людей? Почему тебя не отдали родственникам-волшебникам, у тебя же они были, пусть и не по прямой линии, но были же… Потом, с годами, когда фольга обветшала и частично облезла, мы её содрали со стен, потому что ты научился контролировать свои магические выбросы-взбрыки. Но жизнь в тесном темном чулане привела к плачевному результату — ты вырос мелким и тощим, и твоя тщедушность, к сожалению, только подчеркивалась великоватой одеждой Дадлика, которую мы вынужденно скидывали на тебя, чтобы ты доносил за ним. Прости, денег у нас не всегда хватало на содержание двух быстро растущих пацанов. Гарри моргнул, посмотрел на тётю, нервно комкающую передник, потом придвинулся к ней и виновато ткнулся лбом в грудь. И ты меня прости, тётя Петунья. Я такой дурак… И почувствовал, как тётя неуверенно, как бы стесняясь, осторожно и неумело обнимает его в ответ.