Сборник мини рассказов разных направленностей

Иногда нам нужно больше времени, чтобы сказать или сделать главное Рыба жарилась как-то неравномерно, а спаржевую фасоль она успела выключить в последний момент, иначе бы ужин был испорчен окончательно. Рита разложила на большой тарелке приготовленные овощи, кусок поджаренной форели и задумалась. В соседней комнате что-то с грохотом свалилось, и Соколовский выругался зло и смачно. Она знала все признаки надвигающейся беды наизусть. Угрюмость, раздражительность по малейшему поводу и неистовый секс, который не доставлял ни радости, ни удовлетворения, ни ему, ни ей, прерываясь на пике … Влад каждый раз отворачивался, стараясь спрятать лицо, на котором отражалось почти отвращение к тому, что произошло, и, замотавшись в большую махровую простыню, уходил в соседнюю комнату, где стояло пианино. Он до самого рассвета, перебирал клавиши, мучая их. Вновь и вновь наигрывая тоскливую одному ему знакомую мелодию, от которой хотелось забиться под одеяло и завыть в голос, но Рита сдерживалась. Она тихо просачивалась на кухню. Курила, медленно потягивая недопитое вино из высокого бокала и ждала. Ждала, когда Соколовский приползет, как побитая собака, будет просить прощения за свои выходки, жарко целовать, обещая, что это больше не повторится. И это был наилучший финал неудавшегося вечера и ночи, потому что другой, про который даже не хотелось думать, доводил ее до истерики и слез, но об этом знала, только она одна. Ругань снова повторилась и Рита, словно очнувшись от сна, вынырнула из своих нелегких мыслей, быстро осмотрела приготовленный ужин «для любимого», скрутила крышку у баночки с черной икрой и аккуратно выложила маленькой ложечкой фигурку в виде сердечка. Потом недовольно поморщилась и, подправив края, превратила его в островок. Дверь распахнулась, и она снова вздрогнула, как будто тот, кто стоял на пороге, был нежданным гостем. Рита заставила себя улыбнуться и повернулась. — Привет, ужин готов! — она поставила тарелку на выглаженную салфетку и поправила серебряные приборы, которые специально притащила из своей старой квартиры. «Приданное», как называла его Катька, поблескивало в неярком свете ночника, который Рита предусмотрительно включила над столом. Ритка стояла спиной к ночнику, и вся ее фигура была в ореоле этого света. Знакомая и незнакомая одновременно. И дурацкая серая вязаная шапочка, которую она натянула, потому что отопление еще не включили и в квартире было зябко, а Соколовский напрочь отказывался включить обогреватель, мотивируя тем, что сухой воздух вреден для инструмента. И недлинные светлые локоны, которые торчали из-под нее. И плечи, и клетчатая рубашка. Вот только лицо было темным пятном, но Соколовский и не хотел его видеть. Он всматривался в силуэт, и сердце сжималось, замедляя свой ход, но тут же снова гулко ударялось под ребрами. Тревожа, заставляя дышать глубоко и часто, а внизу живота тянуло, нестерпимо распирая и наливаясь, вызывая желание выгнуться всем телом и выдохнуть сладостное «м-м-м-ах...» Соколовский сделал шаг вперед, взял лицо Риты в свои руки, и не глядя в глаза, потянулся к губам. Пухлым, таким похожим губам, которые заводили его, разжигая желание, будоража воспоминаниями. И главное тут было не выхватить взглядом все лицо, чтобы увидеть, что оно принадлежит не тому, кого он видит каждый раз в ореоле этого света.(многие замечали схожесть Риты и Димы, особенно часто это писали в соц сетях) Целоваться Соколовский умел. С протяжными стонами, сладко и глубоко, втягивая в поцелуй, как в бездну, заставляя расслабиться и забыть все на свете. Он скользил руками по телу, не задерживаясь нигде, опускаясь все ниже, ныряя ладонями между ног, странно и болезненно сжимая внутреннюю сторону бедер, не спеша потянуть за шнурок домашних брюк, чтобы снять их с Риты. Но заведенная жесткими ласками, она сама тянула вверх его майку, чтобы как можно быстрее прикоснуться к обнаженному телу, а другой неловко дергала замок на джинсах, который никак не поддавался. Соколовский резко скинул с себя обе ее руки и рванул клетчатую рубаху, будь она не ладна. Пуговицы разлетелись по всей кухне, обнажая упругую грудь. Влад дернулся, сильнее обычного сжал ладонь между ног. Рита выгнулась, прижавшись к груди Соколовского, и он взвыл. Оттолкнул ее от себя и закрыл лицо руками, мотая головой, словно сдерживая рвотный рефлекс. — Нет… не могу… — Ну так иди. Я же тебе не запрещаю… иди! Но Соколовского не нужно было упрашивать, он уже натягивал ботинки и куртку, нервно шарил по столику в прихожей в поисках ключей от машины, одновременно распихивая по карманам телефон, деньги и какие-то карточки… Нестерпимая жажда толкала его вперед, вела в ночь, туманя сознание. Сейчас он был подобен вампиру, или оборотню, который выходил на опушку леса в безлунную ночь, ожидая, что вот сейчас холодный лик Луны покажется из-за облаков и зальет своим ледяным светом все вокруг. Позволит обратиться в того, кто он есть на самом деле, ощутить безграничную свободу и власть над миром и над всем, что было запретным и невозможным до этой минуты. Это случалось не часто, но если жажда становилась нестерпимой, он перешагивал через все запреты, через все свои принципы и обещания, которые давал себе самому. Он и сам не знал, ненавидел себя в эту минуту, или одобрял. Просто сознание отключалось, логика испарялась, и включались только животные инстинкты. Чувствовать. Получить желаемое. Сейчас. Немедленно. Еще по дороге, он нервно тыкал в сенсорный экран, набирая короткое сообщение. «Я хочу тебя». И как осужденный со страхом ожидал приговора. Ответа. Короткого согласия. Всего одного слова. «Жду». И как только заветный ответ появлялся на экране, кровь ударяла в голову. Разливалась топленым молоком по всему телу. Теплом и забытым желанием, а губы сами растягивались в нежной улыбке. Шептали. Шептали все те слова, которые давно уже ждали своего часа, торопились заполнить собой холодную пустоту, которая образовалась в его, Влада жизни, а сейчас рассеивалась, как туман, уступая место странной беспричинной радости. *** Эти недлинные встречи, были похожи одна на другую и одновременно разными. Они почти не разговаривали, да и зачем нужны разговоры, если каждый знал другого наизусть. Знал все его тайные желания. Все изгибы тела. Все движения и стоны. Все затуманенные взгляды из-под дрожащих ресниц. И ритм, то медленный и тягучий, выворачивающий наизнанку, то резкий, злой, почти насилующий и неистовый, но такой желанный, доводящий до исступления, до животного удовольствия. Он заставлял чувствовать себя живым, а сменяясь на запредельную нежность — возвращал к реальности, расставляя все по своим местам. И даже потом, когда уставшие они лежали, тесно прижавшись друг к другу, согревая своим теплом, даже тогда они мало разговаривали. Все новости, друг о друге они знали и так. Интернет и доброжелатели работали исправно. А о другом… - личном и сокровенном, они предпочитали тоже молчать, потому что за все эти годы было сказано так много, что слова перестали что-то значить, а остались только эти встречи, объяснить которые был не в силах ни один из них. Жажда дотянуться, дотронуться до рук или губ, или чувствовать на языке бархатистую плоть, или горячий жар, там, глубоко внутри и наслаждение, растекающееся по всему телу, заставляющее вскидываться и мелко дрожать — переплавлялись в покой и исполнение желаний. Накрывали с головой умиротворением и исчезали, чтобы снова возродиться, от одного жадного прикосновения, бесстыдного взгляда или слова. Время, которое неумолимо отдаляло их от прошлой беззаботной юности и влюбленности, становилось для них мастером, делая их искусными любовниками, умеющими доставлять наслаждение друг другу, с каждым разом сплетая их чувства и отношения в тугой узел, распутать который было невозможно. Да, они и не стремились к этому. Увязнув в своей тайне, только для двоих. Какими словами можно было объяснить этот спонтанный взрыв желания? Их просто не было. И они удовлетворяли желание друг друга, боясь признаться себе, что любили в этот момент так, как никогда раньше. Что отдавали себя друг другу, как никогда и никому другому, кто был в их жизни сейчас. Они не хотели об этом думать. Быть вместе было невозможно, а быть порознь невозможно вдвойне. И они прощали друг другу эту слабость. Любить, не желая признаваться в этом. Желать, пряча это желание за покровом ночи. Дима водил кончиком пальца по яркому новому рисунку татуировки, рассматривая и изучая, но Влад перехватив руку, прижал Диму к себе сильнее, и нежно поцеловал залегшие под глазами тени. — Не отдыхаешь совсем, — фраза прошелестела в воздухе, как вздох. — Все еще хочешь быть лучшим? Зачем? — Не зачем, а для кого. — Для кого? — У него совсем простое имя. — Какое? — Ты знаешь. — Скажи, я хочу услышать. — В следующий раз. Тебе пора, твое время вышло. — Почему? — Потому что уже двенадцать. Ты же помнишь уговор. — У меня… у нас, есть еще целый час. — Откуда? — Сегодня переводят стрелки на целый час назад, сейчас еще только одиннадцать. — Точно, забыл. — Просто ты не любишь осень, я знаю. — Теперь это будет мое любимое время года. — Да, кто-то придумал это, — Влад говорил тише, заставляя Диму вслушиваться в его сбившееся дыхание, — наверное, ему тоже было нужно дополнительное время. — Не будем его терять, — Дима потянулся за новым поцелуем, — оно наше. — Да. — Такое правильное зимнее время.