Бег времени. Тысяча семьсот.

Protégé – moi

Чем сильнее любовь, тем сильнее страхи. Гидеон де Виллер Sommes nous les jouets du destin Souviens-toi des moments divins Planants, éclatés au matin Et maintenant nous sommes tout seuls Perdus les rêves de s'aimer Le temps où on avait rien fait Il nous reste toute une vie pour pleurer Et maintenant nous sommes tout seuls * (Placebo, “Protégé – moi” ) - Можете мне напомнить, почему я это делаю? – донесся слабый голос Джулии с заднего сидения минивена. - Для того, чтобы спасти душу одной девушки и очистить свой дом от призраков, - последовал ответ от Лесли. - Ребят, я никого не заставляю. Не хотите – не надо. Сам понимаю, что это безумие. - Пффф! – рассмеялся Рафаэль, - Я между прочим с тобой к хронографу пробирался через Цербер-охрану. А тут какая-то больница! Ты - мой брат, поэтому я тут. - А я, так как Гвен моя подруга, практически сестра. - А я чисто чтобы поржать, слишком скучно мне живется, - и снова это был безрадостный и испуганный голос Джулии. Машина была припаркована у больницы, мы сидели и пялились на здание, внутренне готовясь к похищению Гвендолин из палаты. - Ну что, готовы? Все молча храбрились и принялись осуществлять задуманное. Лесли переползла за руль, включив зажигание. - Значит так. Лесли, жди нас с Гвен у внутреннего выхода скорой, по крайней мере, постарайся подъехать поближе. Рафаэль слушайся Джулию. Старайся ни с кем не спорить и разговаривать. Джулия, ты - единственная моя надежда. Девушка кивнула, глядя своими темно-карими глазами со страхом и решительностью. - Я буду ждать вас на втором этаже, у кабинета МРТ, там перехвачу Гвен и вывезу к Лесли. А вы уходите через главный вход. Хорошо? - Да, - хором ответили Джулия и Рафаэль. - Тогда пошли, - я со вздохом взял сумку с халатами, и мы пошли в больницу. Наверное, каждый из нас внутренне содрогался от того, что нам предстояло сделать. Чистое безумие, сулящее проблемы с законом. Хоть Рафаэль и вспомнил, как мы пробивались с ним к хронографу, чтобы я смог вызвать Бенфорда на дуэль, но прошлый раз был менее ощутим и реален из-за того, что мы оба были пьяны в хлам. А пьяным море по колено и Цербер-охрана не страшна. А тут все трезвые, к тому же это реально сулило проблемы с законом – похищение человека попадает уже под статью. Мы, словно мафиози из фильма, попадая под единый ритм шага, вошли в здание и отправились к лифту. К нашему, удивлению, в нем никого не было. - Давайте тут переоденемся, – внезапно сказала Джулия, нажимая на кнопку «стоп». Мы с Рафаэлем переглянулись, и нам хватило секунды, чтобы судорожно начать переодеваться. Запихивая в сумку куртки и пальто, мы облачились в белые халаты с заранее подготовленными бейджиками. И вот снова лифт был запущен. Я вышел на второй этаж и пошел к кабинету МРТ, стараясь держаться уверенно и не смотреть в лица пациентов и проходящих врачей. Внутренне я молился, чтобы Джулия всё сделала, потому что она - центр всей операции. *** С каждой меняющейся цифрой на табло в лифте, с каждым этажом, приближающим меня к Гвендолин, я все больше чувствовала внутри себя сталь, решительность и адреналин. Удивительные ощущения! Новые для меня. Мне захотелось даже рассмеяться, страх будто преобразовался в безумие и драйв. Я даже смогла принять расслабленную позу. Обернувшись на Рафаэля, я увидела, как он улыбался. - Кайф, правда? – подмигнул мне. В очередной раз я отметила, какие красивые зеленые глаза у де Виллеров. - Ты адреналинщик? – в этот момент с мелодичным звонком открылись двери лифта. И мы вышли в коридор. - О, да! Тот еще. Мы де Виллеры такие: ни дня без смертельной опасности, – он игриво мне подмигнул. Выйдя на нужном этаже, я почувствовала себя сверхновым человеком. Хотелось ритмичной музыки, какую пускают за кадром в фильмах в такой момент. Я посмотрела на Рафаэля: парень был высок, практически одного роста со мной, и, не смотря, что он младше, излучал не меньшую уверенность, готовность и силу. Отметив в нем некую сексуальную, агрессивную стать, что сильно отличало младшего брата от старшего, я кивнула и уверенно направилась в сторону лежащей в коме Гвен. Мы не прошли и пары шагов, как Рафаэль внезапно задержал меня за рукав и потащил в незнакомую палату. - Ты чего делаешь? - Да тише ты! – цыкнул он, притаившись и схватив историю болезни какого-то старика отсюда. Я почувствовала, как его страх и напряжение передались и мне. Поэтому я тоже постаралась прижаться к нему поближе, будто заглядывая в карточку с диагнозом и лечением. Еще мгновение, и мимо нас твердым шагом прошел по коридору к лифту коренастый мужчина. Рафаэль осторожно оглянулся и проследил путь незнакомца. Убедившись, что тот ушел, он расслабился. - Кто это был? Отец Гвендолин? - Нет. Мой учитель английского и истории. Мистер Уитмен. Произнесенное имя зацепилось в моей голове. - Мистер Уитмен? – повторила я неуверенно: может я ослышалась? - Да, мистер Уитмен, - Рафаэль обернулся и уже смотрел на меня сосредоточенно – взглядом Гидеона. – А что? - Просто покупатель картины как раз учитель английского и зовут его мистер Уитмен. Между нами повисло молчание, мы оба зависли, как компьютеры, споткнувшиеся на большом объеме полученной информации. - Ты думаешь… - неуверенно начал Рафаэль, но так и не закончил предложение, потому что это и так было ясно. - Я не думаю, что в Англии много учителей английского с фамилией Уитмен. Рафаэль соглашался сосредоточенно смотря в пол, молча кивая мне и своим мыслям, которые кипели в его голове. - Согласен. Да и как-то странно, видеть его здесь. В середине учебного дня. Не думаю, что он тут случайно… К тому же он Хранитель… - Кто? - Не важно. Но потом это надо рассказать Гидеону! – он оторвался от созерцания плитки на полу и посмотрел своими де Виллерскими пронзительными зелеными глазами. – Так. Не забываем, зачем мы здесь. Джулия, думаю тебе надо идти чуть впереди, чтобы посмотреть - нет ли кого в палате, чтобы мы могли вовремя спрятаться. - Хорошо, - согласилась я. Мысль была здравая, неизвестно, кого еще мы встретим по пути. Поэтому я уверенным шагом направлялась к палате Гвен, тем временем как Рафаэль плелся позади. В палате никого не было, поэтому я смело вошла внутрь и взяла историю болезни Гвендолин Шеферд. Но когда я взглянула на девушку, то почувствовала, как мой боевой настрой угас - передо мной на белой стерильной кровати, укрытая одеялом лежала Она. Не могу объяснить, что я испытывала, глядя на нее. Знаете, вас так накрывает страх темноты, преследуемый с детства, и ты понимаешь, что бояться не стоит, но все равно робеешь войти в свою темную комнату. Так и сейчас. Гвендолин лежала мирно, спокойно, будто спала. Черты лица ее были красивы, но четко очерчены, нет той здоровой пухлости с щечками и ямочками, как на портрете – девушка явно сильно похудела, поэтому лицо было резко очерчено тенями и светом. И все-таки это была она, та, которая будила меня, преследовала в зеркалах, стояла за спиной, та, которая довела меня до безумия. - Ну, что дальше? – голос Рафаэля вернул меня из забытья в реальность происходящего. - Пошли! – прошептала я, не в силах говорить в голос. Во рту пересохло. Теперь я чувствовала панику. Развернувшись, пошла к медсестринскому посту. - Добрый день! - Здравствуйте, - улыбнулась мне женщина, отведя в сторону телефонную трубку, по которой она только что разговаривала. – Что хотите? - Мы студенты доктора Маунтфорда. Нас послали забрать пациентку, - я заглянула в историю болезни, будто забыла имя, - Гвендолин Шеферд на МРТ, там сейчас будет лекция, поэтому доктор попросил доставить его пациентку в кабинет. - Хорошо, - кивнула медсестра, встала и пошла в палату Гвендолин. - Кто такой Маунтфорд? – прошептал мне на ухо Рафаэль. Я ткнула пальцем в верхнюю строку истории болезни, где в графе «лечащий врач» значилось уже упомянутое вслух имя. - А еще он в нашем университете лекции читает. Нам несказанно повезло, что сейчас у третьего курса идет практика. - Прошептала я, одновременно идя в палату к Гвендолин, где медсестра уже отключала девушку от осциллографа. На мгновение в палате прозвучал писк, когда аппарат не нашел пульс девушки, но вскоре и он заглох, после щелчка тумблера. - Можете забирать, - произнесла медсестра, отодвигая от кровати жердь капельницы. Я помогла опустить у кровати поручни и фиксаторы, моментально превратив ее в каталку. - Помоги, - обратилась я к Рафаэлю, который все это время смотрел на нас растерянным взглядом. Толкнув, мы покатили Гвендолин к выходу, пытаясь привыкнуть к управлению этого транспортного средства, задевая углы и отдавливая себе пальцы ног. Наши сердца отбивали бешеный ритм. Адреналин от того, что у нас получилось, закипал в нашей крови, превращаясь в подобие кислоты, которая жгла вены и легкие. Сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, мы оказались у грузового лифта, где в ожидании нервно кусали губы, сжимали кулаки, дергали ногой. И вот кабина, мелодичный сигнал закрытия дверей зазвучал для нас, как окончание битвы. Неужели всё? Осталось немножко… Осталось только отдать Гидеону. Наконец, второй этаж. Двери открылись, и нас уже ждал де Виллер-старший с железной холодной каталкой для покойников. Увидев нас, он кинулся к нам, словно в лихорадке, помогая выкатить кровать Гвен в коридор. - Как всё у вас прошло? - Нормально, – я наблюдала, с какой нежностью он быстро провел по ее лицу, будто убирал растрепавшиеся волосы, которые на самом деле были в порядке, а затем осторожно и легко перенес на свою каталку. - Мы чуть не столкнулись с Уитменом, - выпалил Рафаэль. - Что? – Гидеон замер. - Все нормально. Мы успели ретироваться незамеченными. - Что он здесь делал? - Мы тоже задались этим вопросом. А еще Джулия вспомнила, как зовут покупателя картины Гейнсборо. Попробуй угадать… На мгновение сосредоточенная складочка появилась на лбу де Виллера. - Неужели Уитмен? – я не поняла, у кого он спрашивал: у меня или у брата. - Я не думаю, что учителей английского с фамилией Уитмен много, - я повторила то же самое, что сказала Рафаэлю. Младший де Виллер согласно кивал. - К тому же он - Хранитель. - Это не доказательства, - Гидеон произнес так, словно сам себе противоречил. Кажется, он сам начал сомневаться в чистоплотности Уитмена. Он кинул пару загадочных взглядов на Гвендолин, которые мне расшифровать не удалось, разве что было ясно, что в его голове снова заработала аналитическая машина, как будто он сводил одно к другому. Не знаю, сколько прошло времени, пару минут или пару секунд, чтобы он снова вспомнил, зачем мы здесь. – Снимайте халаты и идите к центральному входу. Его голос был холоден и беспрекословен. Легким движением ноги он пнул сумку с одеждой у каталки. Мы судорожно начали стаскивать халаты и вытаскивать свою одежду, тем временем как сам Гидеон с маской нескрываемого ужаса медленно накрывал Гвендолин белой простыней, будто у него на каталке настоящий труп. На меня это действие произвело неизгладимое впечатление, заставив замереть и позабыться. Теперь я видела и понимала намного больше: в его движениях скользила не просто нежность и забота, а что-то глубже, интимное, то, что предназначалось только ему и этой девушке, а никак для глаз посторонних. Я не заметила даже, как меня окликнул Рафаэль, и очнулась только когда он за руку втащил меня в лифт. Когда закрывались двери, я видела как бережно Гидеон убирает руку, свисающую с каталки, под белую простыню. Так вот, значит, какая она - настоящая любовь… *** Машина гнала на пределе разрешенной скорости. Я еле сдерживался, чтобы не вдавливать педаль газа сильнее. В запасе у нас было где-то около часа, пока они, наконец, поймут, что пациентки в больнице нет, пока начнут звонить в полицию, закроют выходы-входы, будут звонить родным… Мы летели сквозь снег и ветер, который хлестал машину и мои глаза. Видимость за бортом ноль. Это ураган. Метель. Мы летели назло стихии. Каждый из нас молчал, глядя в свое окно, осознавая последствия и внутренне молясь, чтобы в конце была надежда. Каждый пытался не замечать эту напряженную, колкую тишину. Я снова кинул взгляд в зеркало заднего вида: единственный, кто был спокоен и прекрасен – Гвендолин, лежащая на коленях Лесли и Рафаэля, укутанная в одеяла и наши куртки. Каждый раз , когда я смотрел на нее, понимал, что вот за что буду бороться до конца, до последнего своего вдоха. Я никого не любил так, как ее. И не полюблю. От этого даже самому становилось страшно. Нельзя быть таким одержимым человеком - это равносильно самоубийству, будто мой защитный механизм сломался. Я великолепный подопытный для психоанализа. Доктор, бери, вскрывай мой мозг и препарируй сердце, найди во мне причину: почему она, почему так сильно, почему до боли, до нервов, до безысходности. Возможно, от того, что меня недолюбили в детстве. Или от того, что я всегда нуждался в матери больше, чем она во мне, что отец умер слишком рано, а его заменило подобие мужчины, которого предпочла мать, забывая и отдаляясь от нас с Рафаэлем все больше, возможно, потому что мне с детства давали слишком много правил и шаблонов. Множество всех этих «возможно», которые с удовольствием будут обсасывать психиатры, как кости, от вкусного куска мяса. На самом деле мне плевать. Я посылаю все свое нереализованное детство и свою мать на всех языках, которые знаю. Для меня теперь мир сузился на маленьком женском сердце, которое бьется внутри грудной клетки Гвендолин Шеферд. Я хочу видеть ее голубые глаза, хочу слышать ее смех, видеть, как она теребит свой рукав и закусывает нижнюю губу в смущении, хочу, чтобы она сидела в кафе с подругой, поедая мороженое, и обсуждала очередной фильм, чтобы шутила и язвила, чтобы непокорно задирала подбородок. Наверное, я стал выше в своих чувствах к ней, раз хочу простого и житейского, хочу, чтобы она была счастлива, со мной или без – это уже неважно. - Что нам делать? Идти с тобой? Держа на руках драгоценную ношу, стараясь прижать плотнее к себе и пытаясь закрыть своим телом, чтобы ветер так сильно не дул на нее, я задумался. - Сидите здесь. Не ходите за мной, - повернулся и последовал к Джулии, которая ждала у дома, открыв дверь. Что я чувствовал в этот момент? Не знаю. Дом стоял с темными окнами, обычный, нелюдимый, замерший в ожидании. Шаг за порог и он поглотил двоих: парня и девушку в его руках. Галерея была полутемная, несмотря на рябившую молочную белизну в окнах из-за метели. Шаги гулко отдавались в тишине. Спокойствие было везде: в спящих и умерших людях в стенах, в молчании, в дыхании и на лице Гвендолин. Чем сильнее любовь, тем сильнее страхи. Код галереи «756 868». Processing… Сигнал. Можно входить. Тяжело открывать дверь, когда держишь в руках тело. Вошел в темноту. Или тьма в меня? Я знал и чувствовал - Она рядом. Она с нами, как только мы появились. Комната была во мраке, как и тогда. Зеркала не было. Оно взорвалось мне в лицо, оставив напоминанием овал невыгоревших обоев, да вбитый гвоздь в стену. Я осторожно ступал по ковру, будто сейчас развернется геенна и утащит меня вместе с Гвен в один из кругов ада. Кто-то заботливо убрал осколки. Подойдя к портрету, который снова был завешен, я остановился. Можно было положить Гвендолин на пол, но я боялся окончательно застудить ее, несмотря на обернутые два одеяла и свою куртку. - Гвендолин? – вслух спросил, осипшим от страха голосом. Ничего. Молчание. - Гвендолин! Крикнул я в пустоту, отчаянно вертя головой, чтобы увидеть призрака, ожидая, что вот-вот снова зазвонит телефон, заорет сигнализация, хлопнет дверь. - Гвендолин! Где ты? Я начал тонуть в панике. Почему ничего не срабатывало? Почему она не оживала? Я ошибся в своих суждениях? Глупо поверил в чьи-то сказки. Что же стало с тобой, Гидеон, что стало с человеком жестких суждений? На кой черт поверил в то, что эта глупая затея оправдает ожидания? Я положил Гвендолин на пол у своих ног, дав зарок, что сейчас же подниму ее. Злость от тишины опаляла меня огненным дыханием. Рука потянулась к нежной ткани на портрете, сжимая в ярости и комкая в кулаке. Резко, с ненавистью, я сорвал ее в сторону. И внутри меня взорвался лед ужаса. На портрете никого не было. Взглянул вниз и упал на колени к Гвендолин. Кровь! Слишком много крови! Она багровой лужей разрасталась, впитываясь в ковер. Нет. Не так! Я судорожно сорвал одеяла с курткой с тела девушки, готовясь снова увидеть ту рану от пули. Но, как только показалась ткань ее больничной одежды, я понял, что на ней ни кровинки. Не веря глазам, провел рукой вдоль грудной впадины, ожидая, что мои пальцы тут же станут влажными и пунцовыми. Нет. Целая. Откуда тогда взялась кровь? Я перевел взгляд на ковер, а сухой ворс словно смеялся над моим безумием. Движение в темноте. Ничего не было видно. Но там кто-то был. Осторожно, чтобы хищник не кинулся на нас, я поднял Гвендолин и прижал к себе, чтобы в любой момент закрыть ее своим телом, если будет такая необходимость. И вот движение стало отчетливее, и щупальца серого дыма, клубясь, потянулись к нам отовсюду, погружая в пепельную серость и гарный запах. Было тяжело дышать, как тогда в Манор Хаусе, резь и слезились глаза. И я кричал, как тогда. Звал ее. Мой горячий крик заполнил горло, резонируя от грудной клетки и тела девушки. - ГВЕНДОЛИН! Силуэт впереди. Я узнал бы его из миллиона, в любой толпе. Она откликнулась и шла ко мне. Гвендолин смотрела на меня и плакала. Она вся была в крови, а изо рта багровой струйкой немой крик. И белая рука с тонким запястьем, тысяча раз мною целованная, тянулась ко мне. И я тянулся к ней телом, держа ее в своих объятиях. Не дробись. Пожалуйста. Стань целым. Гвенни… Выдох моего существа ее именем. Я уже протягивал руку в ответ и наши пальцы готовы были соприкоснуться, как кровавая рука ударила ее по запястью и оттолкнули от меня. Мужчина. Пол-лица не было. Он держал ее в своих ручищах. Нет! Отпустите! Дернулся вперед, чтобы отбить, и почувствовал, как тело Гвендолин начало сползать с колен. Не мог. Я не мог. Нас нельзя было разъединять. - Она наша. Она виновата. Из-за нее! Мы здесь из-за нее… Этот шепот был сильнее крика, страшнее взведенного на тебя курка. Шепот был всюду. - Отдайте ее. «Прочь!» - шептал дым. Нет. Слышите? - Нет. И вот уже женщина в чепце с раздробленной головой нависла надо мной, закрывая Гвендолин. Глаза стеклянные, слепые, но смотрели в душу, читали мои мысли. Я крепче прижал к себе теплое тело, готовясь, что его отберут. - Уходи, – ее слово летело камнем в лицо. Треск огня и падающих балок. - Никогда, - липкий холодный пот склеил меня с одеждой. Но я все еще дышал и противоречил теням. – Я не уйду! Она дождется меня… Женщина в чепце, словно зверь, запрокинула голову в вое и воспламенилась. Я видел, как горело ее платье, огненными клочьями отрываясь от нее, как багровела и волдырилась кожа, лопаясь и разрываясь бумагой. Костер плоти и крика опалил мне лицо. Зажмурился и отвернулся. Стиснул тело Гвендолин, пряча в себе, укрывая собой. Чувствовал, что ожоги остаются на тыльной стороне рук. И сквозь вопль призраков я услышал свое имя. Это Гвендолин звала меня. Щурясь от жара, я поднял голову. Все горело и я стоял в центре пожара. Она вырывалась в нескольких шагах от меня из рук других людей и тянулась ко мне. Я выкинул руку вперед, стараясь дотянуться пальцами. Осталось чуть-чуть. Всего один рывок. И я его сделал. Не отпуская тело, ворвался в огонь с колен, зная, что сейчас упаду. Но сделал. Схватил ее руку и в тоже время держал в объятиях. Глушащий взрыв волной пронесся во время моего падения. Я летел вперед, на Гвендолин, все еще хватаясь за руку ее призрака. Неуклюже ударился лбом об пол, выставив левую руку в локте, чтобы не раздавить под собой Гвен. И все-таки упал на нее. Что-то мелкое летело и крошилось на меня сверху. Темнота… Чья-то рука трясла меня за плечо. - Гидеон! Мать твою! Очнись, – голос Рафаэля ворвался в мое сознание. Я разлепил глаза и увидел его колени в синих джинсах. - Гидеон! Ты в порядке? Поднимайся! – руки перестали трясти меня и теперь, просунувшись под подмышки, поднимали меня на колени. В ушах звон и заложенность. Я моргал, словно пьяный. Мое тело мне не подчинялось и, благодаря брату, я сидел, откинувшись к стене и некрасиво разбросав ноги. Рафаэль возле меня допытывался ответа. У меня на языке все еще чувствовался вкус гари. Но, я смотрел только на неподвижное тело Гвендолин, возле которого суетилась Лесли. - Как она? Лесли, как она? В ее глазах читался испуг, она качала в ответ головой, но не кидалась к телу подруги. Значит, Лесли не знала. Очнись, милая, очнись. Друзья начали говорить все разом. - Что случилось, Гидеон? - Давайте уйдем отсюда… - Нужно перенести тело Гвен. Можно ко мне в спальню. - Гидеон, ты в порядке? Ты сам идти можешь? Последние слова произнёс брат, тревожно вглядываясь в меня. Я кивнул в ответ, хотя не был уверен в своей дееспособности. Рафаэль поднялся с колен, подошел к Гвендолин и взял ее на руки. И снова я увидел ее голые ноги. И снова подул ветер, и холод прорвался в эту комнату, где только что было пламя. Флешбэк был настолько ярок и реален, что я потерялся в происходящем. Они снова отнимали ее. Опять… - Гидеон, пойдем, пойдем, - это был нежный и заботливый голос Лесли, мягкие, теплые девичьи руки. Ее белые кудряшки и серо-голубые беспокойные глаза. И я вернулся. - Спасибо, - прошептал ей. Но, кажется, она не поняла, за что благодарю. Лесли со всей женской заботой, которая таилась в ней, помогла мне подняться, придерживая и подставляя свое хрупкое, немного костлявое плечо с лучистыми, четкими ключицами. Мое тело не чувствовало боли. Лишь онемение и слабость. Странно, я думал, что сгорел. Но ожогов не ощущал. По полу снова было мелкое крошево стекла – выбило окна в комнате и теперь пронзительная стужа острым снегом влетала в комнату, заливая молочным светом полумрак и трепя занавески на ветру, так похожие на женское ночное платье, вздымающееся от порывов, когда уносили Гвендолин. Портрет все так же молчал, и женщина загадочно улыбалась оттуда, словно ничего не происходило. Что ей было известно? Что забавляло? Я ее ненавидел. Чем дальше мы уходили вглубь дома, тем легче становилось. Тем яснее были мысли. Лесли говорила со мной мягко и доверительно. Из ее слов я понял, что они ничего не слышали и не видели. И только, когда взорвались окна галереи, кинулись к нам. Джулия уже позвонила кому-то, чтобы прислали прислугу убрать осколки и решили проблему с окнами. Мы шли куда-то на второй этаж, мимо голубых стен и белой лепнины, кучи портретов и антикварных вещей. И вот вошли в просторную спальню в бежевых тонах, мастерски отделанную дизайнером, сочетавшее новое и старое, отлично подходящее под характер Джулии. Рафаэль осторожно положил Гвендолин на кровать, тем временем, как сама хозяйка дома, укрывала ее в несколько шерстяных одеял. Очнись, милая, очнись. - Сейчас еще грелку для ног принесу. Гидеон, ты в порядке? - Да, Джулия, спасибо. Позаботься о ней. - Что там произошло? – Рафаэль смотрел на меня тем же серьезным взглядом, что и Лесли. Я не знал, как им объяснить. Как донести, что я только что был, в буквальном смысле, в аду, что дрался за Гвендолин, что горел и спорил с призраками. Запинаясь на каждом слове, я что-то ответил им про привидения, про дым, про то, что пытался дотянуться рукой до Гвен. По их взглядам я понял, что они мне не верят, но хотят поверить, как и всегда. - Так значит, сработало? - Лесли испуганно обернулась к Гвендолин, которая все также безмятежно лежала на кровати. В комнату вошла Джулия, неся в руках грелку, после чего аккуратно положила ее под ноги Гвен. Из нее получится хороший доктор, заботливый. Я встал и подошел к Гвен, опустившись на край кровати. Огонь не тронул ее, кожа была все так же чиста и мраморна. Я нежно погладил ее по лицу. Вынул из-под одеяла тонкую, безвольную кисть, которая была хрупка, как крылья птицы, и поднес к губам. Теплая, мягкая, но безжизненная. Очнись, милая, очнись. Давай же. Открой глаза. Разве ты не чувствуешь как я целую тебя, как глажу твою голову, как вглядываюсь в твои черты? Я не ушел. Остался. Ты ждала меня слишком долго. Вот он - я, наконец-то, был там, где нужен. Давай, ради меня, ради нас, ради моей любви, открой глаза. Только открой, очнись, и я переверну этот чертов мир, сведу все параллели, раскрошу камни руками, научусь быть незримым, если захочешь… «Смерть, выпившая мед Дыханья твоего еще бессильна Над красотой твоей, еще ты ею Не завоевана, еще краса Пурпуром на устах и на щеках алеет И над тобою смерти бледный флаг Еще не выкинут...»** - Гидеон, я думаю, стоит позвонить Фальку и признаться в том, что мы сделали. Лесли уже звонит матери Гвен, – Рафаэль протягивал мне мобильный. В его голосе звучало сопереживание и грусть. Я посмотрел в его глаза, которые были так похожи на мои, все тот же изумрудный цвет и сталь де Виллеров внутри. Я понял, что из нашей затеи ничего не получилось. Уж не знал, что это было сейчас в галерее, да даже если бы и знал - это не вернуло мне Гвендолин. Когда-то Гвен назвала меня Парисом, хотя я всегда рассчитывал на главную роль в этой трагедии. Возможно, она права… «Коль жалость есть в тебе, Открой гробницу, положи с Джульеттой».*** Сглатывая комок слез, я взял телефон и отошел к окну. На улице уже не вьюжило, с неба падал белый пух снега, будто кто-то разодрал крылья ангелу. Всё белое. Ни единого яркого пятна. И, наверное, холодно, как на девятом круге ада. Я медленно набрал номер Фалька. Наверное, в моем голосе было что-то или в том, что я говорил, но дядя не кричал на меня. Кажется, он не осознал до конца, что мы только что натворили вчетвером. «Еду к вам. Оставайтесь на месте». А мне некуда уходить, разве что в прошлое, где была жива Гвендолин-Шарлотта, где смеялась и танцевала на суаре, где страстно целовала мои губы, обещая рай. Возможно ли это повторить? Я знал, что возможно, только добраться до хронографа, а дальше - послать куда подальше временной континуум и разные реальности в одной точке. Вот, где схлестнутся параллельные прямые, которые мы, как путешественники, не имеем права сводить. А если так, то я с легкостью могу подставить свое сердце под пулю Гвендолин. Все физики мира не знают, что будет дальше. Зато я обману смерть, и она заберет не того человека. И Гвендолин будет жить и строить будущее с другим человеком. Oh mon Dieu! C'est tellement plus! Это так много! Так значимо! Готов ли я? Да. Я уже давно на многое готов ради нее. А тут какой-то пустяк – просто забрать ее пулю себе. Легко. Даже думать не буду. - Ребят, я выйду на улицу? Хочу подышать воздухом… Три пары глаз моих друзей, моих помощников, моих родных устремились на меня. Лесли сидела возле Гвендолин, но ее бережно и естественно обнимал рукой Рафаэль, словно укрывая. Как бы я хотел, чтобы мои объятия были убежищем для Гвендолин. Джулия сидела в кресле, обитом потертым Юнион Джеком. Так по-британски… Она отсутствующе смотрела на свою кровать. Не дождавшись ответа, вышел из комнаты. Проходя по коридору, увидел его - портрет Бенедикта, предка Джулии. Бенфорд смотрел на меня, будто обвинял. - Не ты один потерял её. Но в отличие от тебя, у меня все еще есть шанс спасти Гвен. Для тебя… Я направился дальше к выходу, от ярости иногда ударяя кулаками в стену, чтобы почувствовать столь отвлекающую физическую боль. К лестнице мои костяшки уже покрылись мелкими трещинами, и из них сочилась кровь. Выйдя на морозный воздух в снежное королевство, я почувствовал, как он дерет мое горло и легкие, готовые сорваться в истошном крике отчаяния. Задыхался. Я уже давно задыхался от безысходности. Откинувшись к стене, я сполз по ней на занесённый снегом мрамор, пытаясь вдохнуть глубже моей боли. Я заскулил, как побитый пес. Вцепившись в свои волосы, чтобы чувствовать натяжение, но чтобы не закричать в голос. Внутри ревело и орало в кровь, в плоть, раздирая нутро. - «Сейчас приедет Фальк. Заберет к хронографу. Ударишь Хранителя. Вернешься в 58ой. А там заслонишь Гвендолин от пули» - «А если не получится?» - «Тогда пустишь себе пулю в лоб. Или проткнешь шпагой яремную впадину». - «И что тогда?» - «Будет легче». - «А будет ли?» Я схватился за сердце. Физически больно мое сердце отдавало странный ритм, сбиваясь и пытаясь прийти в норму. Кажется, я в предынфарктном состоянии. Глухо над этим смеюсь. Может меня сам организм прикончит? Сколько же можно мучиться? Закрыв глаза, я попытался поймать тишину и застыть в небытие. Просто отключиться. Ветра не было. Краснотой через мои веки пробивалась белизна Января. Тишина, среди крика внутри меня. Я, кажется, слышу его, как он надломлено вырывается сквозь мои ребра, ломая их, проносясь по горлу, и… реальность разрывает настоящий женский полукрик-полувизг, наполненный страхом, отрезвляя и возвращая меня в действительность. Кто это? Лесли или Джулия? Что опять случилось? _________ * - За название и эпиграф главы взята песня «Protégé-moi» (фр. «Защити меня») группы Placebo. «Мы - игрушки судьбы… Вспоминаешь божественные, умопомрачительные мгновения, Расколовшиеся на части с наступлением утра… И теперь мы такие одинокие… Потерявшиеся мечты о любви, Время, когда ничего не было сделано… Оно нам оставило целую жизнь для того, чтобы плакать… И теперь мы такие одинокие...» Перевод взят с amalgama-lab.com ** - «Ромео и Джульетта», Шекспир. Слова Ромео в сцене III. *** - «Ромео и Джульетта», Шекспир. Слова Париса в сцене III. Oh mon Dieu! C'est tellement plus! – фр. О боже! Это гораздо больше! Иллюстрация к главе: http://radikall.com/images/2014/04/18/Ymtec.png Музыка к главе: https://vk.com/wall-64003689_1368