Бег времени. Тысяча семьсот.

«Боится презрения лишь тот, кто его заслуживает». Франсуа де Ларош Фуко Я был в школьном туалете, приводя себя в человеческий вид. Холодная вода, исписанные синие кабинки туалетов, желтого противного цвета стены – убогость и однотипность отрезвляла похлеще пощечин. Я практически сунул голову под кран, чувствуя, как ледяная вода неприятно затекла за шиворот, но мне это было необходимо. На фаянсе раковины еще были красные капли воды, когда я смывал кровь Гвендолин со своих рук и лица. - Гидеон, ты в порядке там? – спросил Фальк. Меня уже не было с ними изрядное количество времени. Я не знал, как ответить на этот вопрос. Не в порядке – точно. Но я еще не определился со степенью поломки. То, что Гвендолин была снова ранена и умирала у меня на руках, было сильнее выстрела в голову. Но успокаивало то, что она из будущего, что замкнув петлю, я предупрежу, чтобы Хранители подготовились к колотой ране. Все произошедшее было для меня страшным сном, но было одно «но», которое давало мне не то, что надежду, а крылья за спиной – взгляд Гвендолин. Она никогда до этого так на меня не смотрела! Это был ответный, любящий меня взгляд, равный силе моих чувств к ней. Ощущение, словно вселенная, наконец-то, смиловалась и решила одарить меня. Я не знаю, что должно произойти, сколько времени утечь, чтобы вновь его увидеть – я уже заочно обожаю эти голубые глаза и скучаю по ним. - Ты что, здесь жить решил? – не церемонясь, Фальк вошел в кабинку. Его терпение наконец-то лопнуло. – С мокрой головой поедешь? Между прочим, сейчас февраль. Он протянул мне новый джемпер, чтобы я смог сменить окровавленную одежду на чистую и современную. Я молча начал переодеваться. После невероятного объяснения, что я был на балу с Гвен и что у нас украли бумаги, меня наконец-то отпустили. Особенно Фальку понравилась чуть приукрашенная часть рассказа, а именно почему Гвендолин была там: «Думаю, ты поступил гениально дядя. Ты послал Гвендолин из будущего, чтобы она была со мной на балу. Тем самым ни себя не скомпрометировал, ни нас». Дядя был польщен: «Действительно, а это мысль, как Гвендолин восстановится, послать ее в 1782 на бал. К тому же, подготовимся к ее ранению». С моей стороны все было шито-крыто. Уитмен продолжал думать, что я ничего не знаю, граф Сен-Жермен не получил бумаг и не знает, что Гвендолин выжила после резни в Манор Хаусе. Тем более не может добраться до портрета. Правда, как долго я продержусь двойным тайным агентом? Фальк привалился к стене прямо под надписью «ЛОХ, держись, всё пучком». - Я всё думаю, зачем Альянс украл бумаги? Там же не было ничего такого, что они бы могли использовать против нас, - он задумчиво почесывал пробивающуюся щетину на подбородке. - Не знаю. Сам не понял. Возможно, им кто-то сказал, что в бумагах что-то важное. Или же сами решили… Ведь до этого они не выкрадывали отчеты. Может, подумали, что в них есть что-то интересное, раз мы обмениваемся письмами каждый раз. - Возможно… Так или иначе, нам нужно сделать повторный отчет для графа. - А нужно? Я ему и так всё сказал. - Ну, а как же история с Гвендолин? – я видел нерешительный блеск в глазах дяди. Он желал, чтобы я озвучил для него то, что он сам думал на этот счет. - Зачем говорить о нашем фиаско? Мы просто ему ничего не скажем. Он и так знает, что для нашего хронографа осталось собрать три капли крови: леди Тилни, Пол и он сам. А поводу кражи бумаг, Сен-Жермен сам в курсе, что там ничего конкретного. - Ну, может, ты и прав. - Что было в письме? Когда нам элапсировать в следующий раз? - Там указания, что, когда соберем кровь, явиться к нему на второй день после бала. - Ясно, - новые джинсы были чуть больше, держась только на бедрах. А ремня не было. Поэтому если задрать руки – свитер поднимется, оголив живот, и отчетливо можно будет увидеть резинку трусов. Хоть это было модно, даже Рафаэль не брезгует чуть спущенными штанами, мне это никогда не нравилось. Я привык к ремням и без показа своих боксеров. – Я вот, что думаю… Правда, тебе идея может не понравиться. Я видел, как дядя весь подсобрался. Он уже давно перестал мне доверять, но видно было, что хотел снова. - Что если я элапсирую в 1912 на следующий день после избиения? Это будет неожиданно для всех. Во-первых, люди, которые меня избили, свою работу сделали и уже не опасны и не бдительны. Во-вторых, леди Тилни тоже не ожидает такого поворота. То есть взять эффектом неожиданности. Мы не запишем этот скачок в хроники. Возможно, даже сделаем скачок не в общественное место, а прямо, ну скажем, в самом доме леди Тилни? Как тебе мысль? - Еще одно нарушение протокола… - Фальк скорее сказал это себе, чем мне. Ведь это была его идея с транквилизатором. - Что мы теряем? Ничего! - я продолжал гнуть линию. – В конце концов, чью-нибудь кровь добудем: либо леди Тилни, либо … Пола де Виллера. Я осторожно произнес имя младшего брата Фалька, зная, как тот относится к нему: когда-то он любил его и оберегал, они были дружны, как я с Рафаэлем. А вся история с похищением хронографа растоптала доверие Фалька к Полу, глубоко ранив братские чувства. - Даже, если ничего не произойдет, и мы не сможем добыть кровь, то всё останется, как и было до этого… - Хорошо. Я подумаю, – сказал Фальк таким тоном, будто он уже согласился. – Но это тогда завтра. Сегодня ты и так напрыгался в прошлое. Или тебе понравилась супраэлапсация? Я засмеялся в ответ, скромно опустив глаза. Вот уж по чему я не скучаю, так по супраэлапсации! - Ты готов? – Фальк окинул меня взглядом. - Вроде бы да, - сказал в ответ, оглядывая с самого себя. Все-таки вещи приятнее к телу, когда ты сам выбираешь. А моя одежда была выбрана больше по вкусу Рафаэля, чем по моему: джемпер с капюшоном и мешковатые, из-за чуть большего размера, джинсы. А вот ботинки я бы с радостью себе оставил, очень удобные. - Пойдем, - Фальк протянул мою любимую куртку. А вещи мадам Россини уже были сложены в большой черный мешок для мусора. - Пойдем, - схватив мешок, мы направились к нашим черным фольксвагенам. По приезду в Темпл, Хранители с охраной пошли относить хронограф. А я к мадам Россини с черным мешком. К моему изумлению, портниха не стала возмущаться и плакать над испорченными вещами, лишь на своем ломанном английском заметила, что можно было бы поуважительней к вещам, а не в пакет сваливать. Я распрощался и прогуливающейся походкой направился домой. Ощущение было будто после шторма: расслабленно, устало, не желая думать о чем-то серьезном, у меня неустанно возникало воспоминание о голубых любящих глаз. Я, наверное, шел и улыбался, как мечтательный влюбленный дурак. Скоро ли? Где они сейчас? Когда? - Ой! – и вот они на меня смотрят, широко распахнув свою синеву. – Напугал! - Привет! – теперь я улыбался еще шире, не скрывая свою влюблённость в девушку напротив. Гвендолин смотрела на меня испуганно и ошарашенно. Я ее испугал, столкнувшись на повороте. Сзади нее нервно топтался Марли, ведущий ее на элапсацию. - Мисс Шеферд нужно элапсировать! Зачем вы сняли повязку, мисс? – он уже в испуге пытался снять с шеи повязку Гвен, неаккуратно дергая ее за волосы и причиняя боль, та вскрикивая, пыталась уклониться от него, что-то злобно выговаривая и обзывая. Криворукий идиот! Я грубо оттолкнул его. - Я сам, Марли! – Гвендолин, морщась, терла кожу на голове, где неаккуратная рука Марли пыталась выдрать ей волосы. Осторожно развязав платок на шее, я ждал, когда она встанет смирно, чтобы снова завязать. В ее глазах, разительно от того взгляда на балу, читалось «предатель». - Так надо. Доверься мне! Марли, я ее сам доставлю к хронографу. Можете идти! - Так нельзя! По протоколу я должен… - Мы много чего должны по протоколу, но не обязаны! – мой голос загрохотал в коридоре с еле скрываемым раздражением и гневом. Надо было его сильнее приложить по голове, когда я пробирался к хронографу на дуэль. Я взял тонкую кисть девушки, ощутив, с какой нежностью отозвалось мое сердце на осязание ее руки в своей руке. – Пойдем. Я повел Гвен подальше от Марли к хронографу. - Означают ли эти крики, что сегодня ты элапсируешь со мной? – ее едкая саркастическая цитата, как всегда, скрывающая от людей истинные чувства. Ну что же? Я тоже умею прятаться. - Соскучилась по мне? - Думаю, что теперь начну скучать по спокойствию, - прошептала она в ответ, но потом уже тихо спросила. - Где ты пропадал? Где я пропадал? Хм… Просто пытался спасти тебя в будущем от тех, кто желает твоей смерти, от тех, кто постоянно хочет украсть у меня! Но знать тебе этого не надо… - Где пропадал? Где меня только не носило… А ты как проводила эти дни? Мне не хватало твоих едких шуточек,- надеюсь, она не услышала, насколько я соскучился, что у меня пару раз возникало безумное желание рвануть к ней домой под каким-нибудь предлогом, или же преследователем таскаться по городу. - Едких? Вот, значит, какого ты обо мне мнения, - пожала она плечами, - Мне тоже не хватало твоей иронии. Хотя я сполна получала ее от Ксемериуса и Джулии... Я старался идти не спеша, чтобы насладиться подаренным судьбой временем. - Джулии? – изумлению моему не было предела. Еще недавно она меня ревновала к Джулии, а теперь ходит к ней в гости. Может, действительно, нужно было побыть преследователем и последить за ней? – Что ты там делала? Вы теперь подружки? Впереди по коридору замаячил один опасный момент: три ступеньки и немного неровный пол. Недолго думая, я схватил Гвендолин на руки, почувствовав ее тело в своих руках. Кровь во мне побежала быстрее, активно вырабатывая эндорфин. - Мы... - она замолчала на секунду, хватаясь руками за мою шею, от чего сразу побежали мурашками по всему телу, - друзья по несчастью. И думаю, что теперь бесполезно скрывать правду, Гидеон. Я видела портрет. - Свой? – я наслаждался, ощущая ее тело в своих руках. Наверное, мою довольную улыбку слышно по голосу. - Бенедикта, - прошептала она, - Бенедикта Бенфорда Второго. Имя прозвучало, как удар. Я оступился и чуть не упал вместе с Гвен на руках. Осторожно опустив ее, попытался справиться с чувствами внутри себя, где солировал страх. Девушка уже сорвала повязку и смотрела на меня своим пронзительным голубым цветом глаз, а я даже не успел собраться и напустить вид. Ну? Говори. Говори же! Не тяни с приговором «Гидеон, я любила и люблю его, и буду любить. А ты просто заноза в заднице. И вообще это ты во всем виноват. Останемся друзьями?». - Нам нужно поговорить, - сказала она, продолжая прожигать меня взглядом. - Без обмана. Понятно. Обвинение и суд откладываются до разговора. Я вздохнул и выпрямился, собрав всю волю в кулак и закусывая губу от гнева, разочарований и обид. - Хорошо, давай без обмана. – Merde! Diablo! Я не готов сейчас разговаривать с ней. И сегодня тоже. – Давай завтра. Я должен элапсировать в 1912 завтра в обед. Может после? Она замялась на секунду, явно не желая откладывать разговор в темный ящик. - Обещай, что этот разговор состоится. Скрипя зубами от нежелания давать обещание, спустя пару секунд я все-таки сломал себя. - Обещаю, – что ж, теперь она мне задолжала одно обещание. – Пойдем. Я развернулся и не стал дожидаться Гвен, полностью уйдя в тревогу и мысли. Она шла молча за мной и тишина с ее стороны усиливала боль. Открыв хранилище, я пропустил ее вовнутрь, наблюдая, как она вошла с царской осанкой - маленькое напоминание о ее пребывании в 18 веке в роли титулованной дамы. Это лишь укрепило меня в своих силах, поэтому я напустил на себя, как можно больше, безразличия и деловитости. Установив дату на хронографе и сверившись по гроссбуху хроник, я пригласил ее к аппарату, стараясь не смотреть ей в глаза. - Пароль «Ab imo pectore» - от души, с полной искренностью. – Я смотрел на свои новые ботинки, только не на Гвендолин. А сам внутренне молился, чтобы она сказала что-то одобряющее, что-то обнадеживающее. - Все-таки эти Хранители такие пафосные с этими паролями. Нет, чтобы просто сказать "банан" и все сразу поняли из какой ты психушки, - она протянула палец к хронографу и уколола палец, на прощание взглянув на меня, - Я скучала по тебе. Я не успел ничего ей ответить, слишком неожиданно это было, как тогда, в больнице с поцелуем – столь близко, столь многообещающе и в тоже время ничего конкретного. Может та Гвендолин из будущего, что так влюбленно смотрела, привиделась мне? Что означает это «я скучала»? Почему нельзя сказать - любишь или нет? Сразу вспомнилось ее суаре, где она произнесла горькое «когда-то я любила тебя» … Наверное, эти слова будут моими шрамами на месте срезанных крыльев. Закончив с отчетами для Хранителей, я поехал домой, отказавшись от машины и решив добраться на общественном транспорте. Мне нужен был город и свежий воздух. Я хотел почувствовать себя человеком из толпы: простым, обыкновенным, ничем не примечательным, со своими заботами и страстишками, а не ходячей аномалией, генетической ошибкой природы, который боится быть отвергнутым девушкой, вспомнившей, сколько проблем я ей принес и наговорил в прошлом, а главное, что так и не сказал. Я пытался забыться, но это не получалось. В голове бушевал смерч мыслей, чувств, догадок. - Может, просто я все еще люблю тебя… - я накрыл своей ладонью ее руку, которая лежала на моей щеке. Словно невидимую плотину сорвало: слова было уже не удержать, хотя знал, что не должен был делать этого. Это ведь не просто игра, это жизнь и она может так резко оборваться. – Гвен, я не могу без тебя... Не бросай меня, пожалуйста. Не бросай. Я чувствовал себя маленьким ребенком, который просит защиты. В эту минуту я действительно был таким: умолял ту, которую люблю, чтобы дала шанс жить, чтобы снова чувствовать себя сильным и противостоять всем и вся. Она тогда так и не сказала, что любит меня. Она сказала «когда-то любила», что отлично сочеталось с ее признанием в 56-ом, когда Гвендолин вспомнила о чувствах ко мне: «Ты говорил, что я тебя ненавидела, но я была влюблена в тебя. Наверное, это было очень давно». - И что теперь? Ты испытываешь отвращение, глядя на меня? - Нет. Большую часть времени я пытаюсь понять, с какого неба ты свалился. Именно тогда она начала обрезать вновь отраставшие крылья за спиной. Я пытался не упоминать имени Бенфорда, всячески избегая любой темы о 18 веке. Боялся, что она вспомнит его. Мой кошмар начал сбываться. Могу догадываться, о чем она спросит, точнее, обвинит: почему не сказал, что я была замужем? Почему умолчал, когда понимал, что вскользь пронесшийся обрывок воспоминаний, это Бенфорд? - Парень с темными глазами. Он только что… Я только что вспомнила. То, как я элапсировала. Только не в прошлое, а в будущее. Я сказала ему, что скоро вернусь, а он не верил. Там был и ты. Точнее твой голос. Ты сказал, что я погубила себя сама. Потрясающе, Гвен! Одна тирада, а сколько смысла и боли. Ты поставила еще одну точку над i за меня. Еще на один шаг дальше от тебя. Пришел я домой вовремя, как раз начинался дождь. Раздевшись, я отнес продукты, купленные по пути в супермаркете, в пустой холодильник. В квартире стояла мертвецкая тишина. Заглянув в комнату брата, увидел его спящим. Он не храпел и не сопел, не слышно было даже как дышал, видно Рафаэль был в состоянии близком к коме. Наверное, Лесли его просто загнала. Это сумасшедшая девчонка постоянно его куда-то срывала, да и он тоже хорош – следовал за ней попятам, будто пришитый. Рафаэль как-то даже пожаловался, что Лесли достается слишком много внимания от других парней, а его это бесит и выводит из себя. Хм… Если бы на ее месте была Гвендолин, я бы тоже таскался за ней попятам и бесился только от взглядов соперников. В принципе, и так злюсь и ревную сильно, но дело в том, что я не имею даже права на такие чувства к ней, не то, чтобы оспаривать ее и пытаться «надеть паранджу». А теперь я уже сомневаюсь, что она захочет со мной даже просто общаться, так как я подорвал главный принцип дружбы - доверие. Скрытность, увиливание, обман на мелочах - обычно не прощается. Приняв душ, я спустился в кухню и сварил себе кофе, а за окном дождь превратился в ночной ливень. Погода соответствовала настроению. Господи, пусть это будет второй всемирный потоп, чтобы всех и всё смыло к чертовой матери! Спать не хотелось, поэтому я пошел в кабинет и начал писать подробный отчет о бале 1782, только уже для Пола и леди Тилни. Здесь я писал уже правду, а не приторно-сладкую ложь, особенно подробно остановился для описания раны Гвен, чтобы те олухи, которые получат это письмо в будущем, приняли меры, даже пускай, если это буду я. Перестраховаться никогда не поздно. Закончив с писаниной под стук каплей дождя о стекло и подоконники, я глянул на часы – они показывали второй час ночи. Пора идти спать. Только я вышел из кабинета, готовый подняться в спальню, как раздался стук в дверь. Я почувствовал удивление и настороженность. Во-первых, почему стучатся, во-вторых, на улице льет как из ведра, в-третьих, кого принесло так поздно ночью? Я кинул взгляд в стойку для зонтов, шпага была там. Если что - то успею метнуться к ней. Ливень на улице шипел и звенел одновременно, сливаясь в единый шорох и гул. Стук в дверь повторился настойчивей.