работа в школе пахнет романтикой

сегодня снег хлопьями, ветер дыханием по коже и солнце в глаза. первое декабря в этом году, будто пришедшее из самых настоящих сказок – крупные снежинки, уложенные под ногами, шелестят белыми листьями, мороз румянит щеки и растягивает вчерашние хмурые, взрослые не по годам, лица в искренних детских улыбках, заставляет задуматься о том, чтобы вытащить язык и словить им парочку снежинок. хочется пнуть еще небольшие сугробы, чтобы разлетелся снег яркими искрами, вырисовывать пальцем на заснеженной поверхности какие-то свои, только что выдуманные, витиеватые узоры или, как в детстве, писать глупое «Паша+Маша=любовь», а потом фотографировать и долго-долго любоваться этим с трепетным смущением где-то около сердца. возможно, обычно раздражительный Павел Пестель тоже поймал бы волну воодушевления, поднявшейся благодаря игривому настроению природы, если бы в этот день у него завелась машина. но эта «‎дохлая колымага» решила в такой день показать своему владельцу билет в дальние страны, а именно – прямиком к автобусным остановкам. Паша долгие и эмоциональные пятнадцать минут пытался завести свою «‎ласточку», кой она называлась в редкие моменты алкогольного опьянения и то недолго, так как затем, после лепетаний с машиной, до Пестеля доходило, что ехать на ней он не может, поэтому придется заказывать такси и оставлять машину у школы, а значит и следующим утром придется тащиться к школе, чтобы забрать машину, а это единственный выходной, когда выходить на улицу не хочется даже под угрозой умереть от голода. после того как подобного рода логическая цепочка выстраивалась в охмелевшей голове Павлика, он чертыхался, и из  «‎ласточки» его машина вновь превращалась в «‎колымагу», которая и вовсе не виновата в том, что Пестель нашел отличной идеей выпить с коллегами пару бутылок пива в учительской. поэтому можно сделать вывод, что отношения у них не были столь высокими, какими, возможно, хотелось Павлу. к тому же, ласточка-колымага частенько преподавала урок своему владельцу. например, как сейчас, отказываясь заводиться. – прекрасно, блять! – Павел бросает последние истеричные попытки завести машину. вылезает из салона и пытается отговорить себя от того, чтобы пнуть ее пару раз по колесу. останавливают его лишь бабулечки, сидящие у подъезда и наблюдающие за ним. они и так в открытую советуют ему разные травяные настои для успокоения нервов. – почему именно сегодня? я так не хочу видеть людей, а из-за тебя придется тащиться на автобусе. блять. первое декабрьское утро началось, как и многие дни до этого – с убитого в хлам настроения. в душе Пестеля до последнего теплилась надежда на то, что из-за поворота вырулит, допустим, Трубецкой, который живет через пару домов, или, на худой конец, Романов, который как назло жил в соседнем доме. слава всему хорошему, что подъезд Романова выходил на другой двор, благодаря этому они почти не пересекались. хотя, возможно, Николай Павлович даже и не остановился бы, чтобы подвезти коллегу до работы, учитывая их уровень отношений, который можно описать как «‎тихо ненавидим друг друга, но все почему-то в курсе». – Павел Иванович? – Пестель очень сильно хочет закатить глаза и обматерить свои опрометчивые мысли, потому что, когда он представлял ситуацию, в которой был бы непротив встретить завуча по воспитательной части, рядом с ним находилась машина, на которой он благородно подкинет Павла до работы. а не автобусная остановка. – ага, и вам здрасьте, Николай Павлович, – он даже не поворачивается – так и стоит спиной, потому что это и так незадавшееся утро добьет неустойчивое эмоциональное состояние молодого информатика, если он взглянет на лощенного, вылизанного природой (нахрена, спрашивается, природа создает таких красавцев?) молодого коллегу. – опять машина не завелась? – Николай встает в одну линию по левую руку от Пестеля, но тот всё еще не видит лица Романова. лишь выделяющийся в профиль нос. – а ваш кабриолет где? что-то я его не наблюдаю, – ему хочется курить... и, желательно, стряхивать фетиль на кожаные ботинки Николая, но это всё из вредности прирожденной, а курить хочется, чтобы успокоить раздражение, правда, навряд ли эта перспектива выгорит до окончания рабочего дня. на остановке нельзя, тут детишки стоят, старички, да и вообще прилично людей. по дороге к школе присутствие чужого человека, с которым Пестель работает уж как пару лет, будет сбивать с волны релакса, а в школе и вовсе никак и нигде. давно прошли те времена, когда можно было в туалете или за гаражами. – в сервисе. – сломалась? – не то что бы Павлу очень интересно, но только ради приличия стоит поддержать нейтральную тему разговора. хотя, обычно, приличие в отношении Романова это не то, что волнует или даже заставляет задуматься Пестеля. – какой-то зеленый пацан не до конца научился управлять папиной машиной, вот и подрезал, а на крыле царапина осталась. – нихрена себе подрезал. да еще бы чуть-чуть и смял бы и машину, и вас. вы когда успели-то? в субботу вечером еще машина во дворе стояла. кстати, почему в моем? – в десять ездил до супермаркета, когда возвращался, тогда и встретились с этим горе водителем. в нашем не было свободных мест. Павел хмыкает и ничего не отвечает. хочется до зуда где-то внутри что-нибудь эдакое съязвить, как это он делает каждый раз, когда в пятнадцати метрах от него находится Романов. но на этот раз в голове бегают мысли туда-сюда, а дельной, действительно хорошей – других, собственно, у Павла и не водится по обыкновению – всё никак не появляется. молчание затягивается, и Пестелю кажется, будто это как-то неловко, вот так просто стоять на остановке и молчать. но кажется, что еще более неловко, если Павел заведет разговор на какую-то отвлеченную, нейтральную тему: о погоде или... о чем там еще говорят люди? разбирался бы он в астрономии, поговорили бы о звездах, фазе луны и прочей космической ерунде, которую Пестель терпеть, если честно, не мог в школе. хотя это как-то смахивает на романтику, поэтому не особо подходит. возможно, стоит начать говорить о числах и важной роли персонального комьютера, в чем Павел как рыба в воде? но это странно. после трехминутного молчания вдруг начать говорить о своем предмете. ладно, начать говорить об этом с тем же Трубецким не странно, а вот с Романовым странно. – автобус, – вдруг говорит Николай и кивает на приближающийся траспорт. Пестель чувствует, как какая-то бабулечка толкает его в сторону, чтобы пробраться поближе к краю остановки. Романов заходит раньше, Павлу приходиться пропустить несколько бабушек и школьников. когда он заходит, в салоне есть парочка свободных мест – рядом с Романовым тоже свободно. и он не знает, надо ли сесть рядом. Николай мельком взглянул на Пестеля и тут же отвернулся к окну, не давая никаких знаков. Павел решил, что слишком сильно запаривается по поводу такой мелочи и что нет ничего странного в том, чтобы сесть рядом.  с Романовым. которого он заглаза – хотя и уверен, что Николай знает – называет голубокровкой, высмеивая тем самым кровное родство с директором. возможно, примерно на девяносто девять процентов, это связано с тем, что Александр Павлович скоро на пенсию выходит и оставляет свое кресло директора. понятное дело, что это место достанется либо Пестелю, либо Романову. хотя Павел на подсознательном уровне чувствует, что дуэль уже проиграна. – у вас готовы отчеты по инструктажам по правилам поведения на елках и правильного использования фейерверков? – Паша думает, что Романов – та еще зануда. чуть что, так всё о работе. – почти. на той неделе выйдут из больничного несколько человек, распишутся, и я сдам. а сами-то провели в своем классе? – много болеет. пока нет смысла проводить инструктажи. Трубецкой уже сдал. – кто бы сомневался. кстати, когда педсовет намечается? – думаю, к концу той недели проведем. и потом еще в конце месяца, чтобы подвести итоги четверти. – ж-ждете новый год? – Пестель хочет удавиться. еще не хватало, чтобы голос срывался. не в девятом же классе, в самом деле. и что за глупый вопрос? – только чтобы отдохнуть от школы, не ради праздника. а вы? – Романов поворачивается к Павлу, смотрит в глаза всего пару мгновений. его лицо почти всегда спокойное и даже каменное, эмоции редко окрашивают изгибы губ, бровей и глаз. глаза у него цвета бушующего океана, такие глубокие и темные, будто вот-вот начнется шторм, но всё никак, словно не хватает толчка, еще одного незначительного порыва ветра или раската грома. сам он, Романов, как медленно надвигающаяся буря – серьезный, мрачный и как струна натянутая. плечи всегда расправлены, спина прямая, облачены в темных тонов рубашки и водолазки, и на лице полная собранность и серьезность. если Пестель создавал впечатление бури из красных, оранжевых и желтых красок, выплеснутой на белый лист, то Николаю больше подходили глубокие темные оттенки. – тоже хочу отдохнуть, заколебался я уже. сейчас еще в декабре дохрена отчетов и мероприятий надо сделать. – да уж... наша остановка. Пестель поднимается и вдруг думает, будет ли странным и как-то по-детски, если он предложит заплатить за Романова? да, определенно будет глупо смотреться. всё-таки не школьники они, а взрослые люди, хотя и, находясь постоянно в среде эмоциональных нелогичных и потому милых детей и подростков, иногда тоже возникает ощущение, будто ты всё еще пребываешь в состоянии, когда самая большая проблема – это четверка, выходящая за четверть, когда со школы хочется бежать домой, потому что там ждет мамин ужин, или наоборот – хочется драматично слоняться по улице, думая о том, какая подростковая жизнь скучная и пресная, когда там уже взрослая жизнь. и вот в свои тридцать два Павел пришел к выводу, что к черту взрослую жизнь с постоянной работой, бумажной волокитой и квартирой, которую надо прибирать самому. а раньше целой трагедией казалось прибраться в своей маленькой комнате. // Кондратий Федорович готовился к уроку литературы в девятом классе, раскладывал многочисленные листочки, на которых расписан план урока, вопросы и детали, на которые стоит обратить внимание учеников. они уже несколько уроков по главам разбирают «‎Евгения Онегина», на этот раз будут обсуждать третью главу, в которой центральной сюжетной и лирической фигурой является письмо Татьяны к Онегину. Кондратий считает, что это произведение, конечно, стоит читать в девятом классе, но, возможно, более правильно было бы поместить его ближе к весне, когда хочешь не хочешь, но проникаешься весенним легким цветочным настроением, которое пускай и омрачается предстоящими экзаменами, но все же. Кондратий Федорович каждый год наблюдает за девятиклассниками именно в этот период и видит то, как многие действительно расслабляются и настраиваются на определенную волну романтизма. возможно, он излишне романтизирует, но ему кажется, что это так открыто и так на ладони можно прочесть по лицам, глазам и даже поведению многих учеников. каждый год, когда в классе они разбирают именно эту главу, Рылееву приходится сталкиваться с непроницаемыми лицами или даже со смешками, но это по части мальчиков больше. многие дети стараются подойти к каждому поступку героев со всем своим подростковым максимализмом и частичной логикой, что часто пораждает непонимание героев и споры при обсуждении произведения. но вот последнее даже нравится Рылееву, он любит наблюдать за эмоциями на лицах детей, когда они по-настоящему рьяно отстаивают свое мнение, используя в качестве аргументов сюжет. – Кондратий Федорович! Рылеев поворачивается к двери и видит Ивана Трубецкого, сына Сергея Петровича. собственно, не было бы ничего удивительного в его появлении, так как урок литературы должен быть именно у его класса, но дело в том, как он появился. с окровавленным носом и кровоточащей царапиной на лице. – Иван, что случилось? – учитель подбегает к ученику, усаживает его за первую парту и разглядывает лицо, определяя идет кровь из носа или уже нет. – у меня даже аптечки нет... о чем ты думал, когда шел сюда? в медкабинет надо! – да кровь уже остановилась. просто протереть надо и обработать царапину, у меня в рюкзаке есть перекись и ватный диск, найдите, пожалуйста. у меня голова немного кружится... – во-первых, что случилось... еще только полдевятого утра. во-вторых, и часто ты носишь перекись и ватные диски в школу? – Рылеев дерганными движениями рыщет в черном рюкзаке с вышитой пчелой, что кажется учителю очень милым, но об этом потом, в поисках перекиси и ватных дисков. перекись оказывается во внешнем кармане, а диски в пенале. смачивает ватный диск и проводит им по большой царапине, проходящей по щеке к шее. Иван шипит. – только отцу не говорите. – и как ты собираешься объяснить огромную царапину на лице? думаешь, у нас тут водится тигр, который мог бы чисто гипотетически напасть на тебя в школе? – я не знаю... я просто... постараюсь не встретиться с ним до конца учебного дня, а потом, может, и придумаю что-нибудь. Рылеев хмыкает, заканчивает обрабатывать царапину и легонько нажимает на нос ученика, чтобы проверить, всё ли в порядке. – хорошо, что хоть нос не сломан. тогда бы ты точно не отвертелся от отца, – учитель достает влажные салфетки из рюкзака Трубецкого и принимается оттирать кровь с лица. – так, что произошло? с кем подрался? и когда успели... полдевятого утра. – мы вчера стрелку забили. – с кем? – не скажу. Рылеев хочет засмеяться и сказать этому мальчишке, что у того, с кем он подрался, на лице тоже всё написано будет. в данном случае это стоит понимать буквально. но Кондратию не хотелось расстраивать этого горе-бунтаря, думающего будто бы он поступает благородно – не сдает, а ведет себя по-мужски. Рылеев решил не разбивать подростковые иллюзии, уж больно у Ивана пламенное и гордое лицо. – вы, как ты выражаешься, забили ее на утро на территории школы? – на самом деле, это не со зла всё было, просто мы поспорили... он почему-то нашел крайне смешными шутки про нежных мальчиков, которые пишут стихи, любят литературу и не умеют драться. а я умею. тогда точно на лице у второго будет всё написано. – вообще, мы на вечер договорились, сегодня же родительское собрание... о! тогда точно отцу на глаза не попадусь до вечера, он же пойдет, – когда Рылеев закончил оттирать кровь с лица, которой, на самом деле, было немного, по носу прилетел всего один удар и тот вполсилы. Иван-то знает, что если бы били сразмаху и с желанием действительно хорошо припечатать, то Трубецкой валялся бы на полу со сломанным носом и сотресением, Иван достал маленькое зеркальце, что вызвало улыбку учителя. – честно говоря, я не ожидал, что это произойдет утром. это всё как-то спонтанно вышло. – ты знаешь, что драки запрещены. если это всё дойдет до директора, то вам обоим сделают выговор и вызовут родителей для профилактической беседы, не говоря уже о том, что, если бы тебя в том виде, в котором ты заявился в кабинет, увидел Александр Павлович, то вызывали бы полицию. вас бы поставили на учет в детскую комнату! чем вы вообще думаете? вам заняться нечем что ли? – Кондратий пребывал в недоумении от того, насколько спокойно о подобного рода вещах говорит Иван. к тому же, он явно не раскаивается и рассказывает об этом так, будто бы обычный школьный анекдот другу. хотя и это доверие, с которым пришел мальчик к своему классному руководителю, очень приятно Кондратию, но черт возьми! что происходит в головах детей? – но ничего же этого не произошло... – Трубецкой взглянул на учителя исподлобья своими большими голубыми глазами такими, как у отца. – вы же не расскажете директору? – если еще раз подобное повторится, буду беседовать и с директором, и с отцом, – Рылеев говорил строгим и серьезным тоном, чтобы непременно убедить мальчика в своих намерениях. – я понял. Иван сгреб использованные салфетки и ватный диск и вышел из кабинета, чтобы выкинуть в мусорное ведро в туалете. Кондратий Федорович вдруг вспомнил, что оставил телефон в пальто, которое осталось в учительской на вешалке. придется спускаться на второй этаж. // он заходит в учительскую, которая еще пока не пустует – до звонка на первый урок еще двадцать минут. многие проводят время за беседой – Михаил Павлович и Сергей Иванович заняли зеленый диванчик и шепчутся о чем-то, поглядывая в телефон. Михаил Павлович машет Рылееву, когда замечает его, Сергей Иванович, повернувшись, кивает в знак приветствия. Каховский читает... газету? да, этот человек будто бы из прошлого столетия, возможно, и не одного. он тоже машет Рылееву рукой и, обоже, подмигивает. Кондратию трудно не захохотать, но он держится. Пестель пьет кофе, наверное, жутко невкусный, из пачки за пятнадцать рублей, которые продают в школьной столовой. – Кондраш, мне нужен план мероприятия, ты принес? – Пестель подходит к Рылееву, обоих тут же окутывает запах кофе, который литератору был не особо приятен, но слышать этот аромат, как многие утверждают, уже привычно. он слишком часто «‎закидывается» кофе, и Кондратий не знает, что лучше – энергетики или кофе... всё же кофе. – да, я вчера всё расписал, у меня на флешке, я пришлю тебе на почту. – ага, у тебя когда окно? – четвертым уроком. – зайди ко мне, обсудим. Рылеев кивает, немного теряется, так как уже забыл, за чем пришел. он уже хочет повернуться в сторону вешалки, как прямо перед ним вырастает грозная туча – Романов. завуч сегодня еще и в темно-синей водолазке пришел, из-за чего он кажется еще больше и страшнее. по крайней мере, Рылеев не привык вот так близко стоять с завучем по воспитательной части, так как они не особо контактируют в непосредственной близости. обычно, на педсоветах между ними стол и еще парочка учителей. как только Пестель тащится от Романова, если рядом с ним витает настолько гнетущая атмосфера. – Кондратий Федорович, вы уже проводили анкетирование в своем классе по поводу предметов на выбор? – он умеет добавлять в интонацию хотя бы немного доброжелательности? – еще нет, я был занят под... – а теперь, будьте так добры, займитесь своими прямыми должностными обязанностями. все замолкли. в учительской образовалась резкая тишина: Бестужев-Рюмин и Муравьев-Апостол перестали беседовать, наблюдая чуть ли не с открытыми ртами сцену, Каховский шумно сложил газету, нахмурил брови и начал сверлить Романова самым серьезным взглядом биолога-ученого, который у него только есть в запасе, Пестель, стоящий неподалеку, перестал бормотать что-то себе под нос, возможно, очередные ворчания, другая парочка учителей и вовсе застыла. Рылеев не знал, как реагировать на подобный выпад, потому что Романов буквально отчитывает его перед коллегами. это неприятно. к тому же, Кондратий не просто бил баклуши всё это время, он, черт возьми, занимался разработкой общешкольного мероприятия – ярмарки исскуства, ежегодно проходящей в их школе. – я занимался подготовкой ярмарки, поэтому... – меня не интересуют ваши оправдания. меня интересует таблица, которая к сегодняшнему вечеру должна быть у меня, Кондратий Федорович. – она будет у вас тогда, когда у меня будет время ее сделать, Николай Павлович. Рылеев, обычно, не дерзит начальству, но, черт возьми, он не позволит Романову вести себя подобным образом. Кондратий развернулся спиной к явно разозленному его ответом завучу, забрал телефон, за которым и пришел, собственно, и направился к выходу. – на досуге, когда у вас появится свободное время, Кондратий Федорович, прочитайте устав школы, в котором подробно описывается подобающий для учителя внешний вид. Рылеев чуть сбился с шага, но даже не остановился и не повернулся, вылетел из учительской, случайно врезавшись в Трубецкого. – извините, Сергей Петрович. Трубецкой не успел даже слова выронить, а литератор уже поднимался по лестнице на третий этаж к своему кабинету. Сергей, пребывая в непонимании, с чего бы у Рылеева такое расположение духа, заходит в учительскую, где разворачивается дивная сцена – Пестель и Романов снова спорят. – какое право вы имеет разговаривать со мной подобным тоном, Павел Иванович? – Романов был явно зол, а Пестель уже заведен. обычно, это заканчивалось хлопком двери и недельной демонстративной холодной войной. – вы тоже не имеете права высказываться так в сторону Рылеева, причем прилюдно! – смените тон, Павел Иванович. – а вы повернитесь на сто восемьдесят градусов и катитесь в задницу со своим свинством и хамством, Николай Павлович. Пестель разворачивается и пулей вылетает из учительской. Романов медленно проходит к своему столу, садится за него. он будто бы спокоен, но на самом деле от него пышит злостью и гневом. Михаил Павлович и Сергей Иванович с круглыми глазами смотрят на только что зашедшего Трубецкого. Трубецкой всё еще в недоумении, он переводит взгляд на так и сидящего в обнимку с газетой Каховского. – накапливаемый тестостерон повышает агрессивность. даже девятиклассники знают. Романов злобно зыркнул в сторону биолога, но промолчал. // – они заколебали уже, то вместе ходят, прям не разлей вода, то собачатся... еще и Рылеев под горячую руку попал. – да какую горячую руку? Романов нормально сидел, даже не пыхтел, а потом Кондраша зашел, и того перекрыло. Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин поднимались по лестнице на третий этаж к своим кабинетам иностранных языков. Михаил Павлович преподавал французский, а за стенкой Сергей Иванович – английский. как-то так сложилось само собой, что подружились они, как говорят, однажды и навсегда. учились в разных универах, да и Муравьев старше на пару лет, встретились только два года назад в этой школе, когда Михаил пришел преподавать, сразу после института, еще совсем зеленый, наивный и верящий, что работа в школе пахнет романтикой и натуральным деревом. более опытные коллеги, даже Кондратий Федорович, который и сам в то время работал всего два года, умиленно улыбались на этот мишкин максимализм и отчаянную веру в лучшее, не стали разочаровывать и говорить, что настоящая работа в школе пахнет грязной от мела тряпкой и будильником в четыре утра, потому что вечером не было сил доделать отчеты или планы уроков. только вот Сережа понять не может, два года уже Бестужев-Рюмин работает, а глаза всё так же блестят, и улыбка сияет, и усы эти всё такие же. дурацкие, смешные. – у тебя же сегодня есть окно на четвертом уроке? – Миша поворачивается и смотрит своими глазищами. такими открытыми, такими честными, что невозможно. – ага, а что? – они остановились около кабинетов, до звонка еще три минуты, большинство школьников уже разошлись по своим местам. – у меня вебинар на это время назначен, Пестель подкинул, сказал зачтется, а с урока, зараза, не снял. а у меня там аудирование, его нельзя не проводить, оно в онлайн-системе, завтра уже не будет. так вот, посидишь, приглядишь за моими оболтусами? – да я же по-французски не кука-реку... – тебе и не надо, просто с серьезным лицом посидишь, посмотришь на них, чтобы переводчиками не пользовались, – Миша улыбается, и это невозможно сильное оружие. пожалуй, первого ранга, пожалуй, ядерное отдыхает, пожалуй про такую улыбку поют «‎в самое сердце, на поражение»! – будешь должен, – Сережа тоже легко улыбается или расплывается в самой глупой улыбке, это он уж не знает точно, со стороны виднее. – конечно, – Миша поворачивается в сторону своего кабинета. до звонка, кажется, одна минута. но тут он оборачивается, и Сережа застигнут врасплох, обычно, Бестужев не оборачивается и не замечает, как Сережа пялится ему вслед. – ты только перед учениками так не улыбайся, а то не поверят, что ты и вправду строгий дед! Мишка смеется, его копна волос спадает на глаза и вместо того чтобы поступить как многие люди – просто зачесать рукой – он начинает дуть. и это невозможно мило, смешно и жуть как по-детски. – я старше тебя всего на пять лет. – все старички так оправдываются, Сергей Иванович, – Бестужев-Рюмин хохочет, закрывает глаза, а волосы так и не зачесывает. смешной он, весь такой неряшливый и настолько притягательный в этом своем мальчишеском хаосе, настолько он живой, теплый и солнечный, что даже в этом коридоре, где нет окон, светиться. Мишка, как светлячок, которого хочется поймать в ладони, а он всё не дается. – а почему не улыбаться-то? – слишком обаятельно ты это делаешь. боюсь, ученики мои не выдержат, даже я из последних сил держусь, – Бестужев подмигивает напоследок и потом заходит в кабинет, откуда сразу доносится «‎bon matin professeur» хором голосов. Сережа не понимает, как так просто можно говорить подобное и потом со звонком как ни в чем не бывало заходить в класс, начинать урок и оставлять потерянного Сергея всё в том же коридоре без окон. только сейчас здесь заметно потемнело, солнце-то ушло. оставило после себя лишь маленький лучик и быстро бьющееся сердце. Муравьев-Апостол надеется, что дружное «‎good morning teacher» заглушает его волнение и такую очевидную влюбленность, что сейчас готова выпрыгнуть из груди и станцевать джаз. // у Трубецкого день тяжелый – семь уроков подряд, родительское собрание вечером и очередная утренняя ссора с сыном. это очень гложет его на протяжении дня, поэтому всем девятиклассникам, у которых он ведет – три класса из параллели, наиболее сухо и нудно читает лекцию, даже без презентации, о терроризме, его видах и мерах наказания. одиннадцатиклассники и вовсе получают практическую работу по изготовлению марлеевой повязки для защиты дыхательных путей от интоксикации ядовитыми газами, они все очень благодарны своему учителю обж, Трубецкой буквально может читать эти эмоции в глазах, когда без предисловий раздает им материал и технологическую карту. к концу урока сжалился над ними и разрешил доделать дома. Ипполит Муравьев-Апостол успел сделать за урок, поэтому Трубецкому пришлось задержаться на перемене, чтобы проверить, а не сразу идти в столовую. сегодня договорились пообедать с Пестелем, которого, как выяснилось, Сергею надо будет еще и до дома сегодня подбросить, потому что «‎моя колымага не завелась, а тебе все равно в ту же сторону». Трубецкой и не против в общем-то, но складывается впечатление, будто бы у него и не спрашивали его мнения, а просто поставили перед фактом. – что это у тебя пальцы побитые, да и лицо исцарапано? он оценивает сделанную работу, а глаза невольно цепляются за побитые пальцы, что крайне нехарактерно для Ипполита. он же музыкант, пальцы бережет как зеницу ока, а тут еще и лицо его сверкает красными отметинами. он хоть и старался особо голову не поднимать, чтобы учитель не заметил, но сейчас-то невооруженным глазом видно. ученик уже открывает рот, чтобы рассказать явно выдуманную на ходу историю. Сергею иногда так смешно, когда ученики думают, что могут обмануть этот мир, а у самих всё на лице написано черным по белому, даже не надо напрягаться, чтобы прочесть. – только на истории, аля шел и упал на чей-то кулак, даже не трать время, – открывает журнал, выставляет оценку. – тогда не скажу. – когда успел-то? сейчас только пятый урок. Муравьев молчит. Сергей Петрович смотрит на него и замечает, что странный Ипполит сегодня. глаза грустные, да и сам он выглядит как-то напуганно и крайне нервно, но если это всё и не так очевидно, не каждый с первого раза увидит, что мальчик сегодня сам не свой, то одна деталь выдает его с головой. Ипполит в престижной музыкальной школе учится уже много лет, после школы собирается поступать в училище, играет на трех инструментах: гитаре, клавишных и саксофоне – и его пальцы в постоянном движении. Сергей Петрович помнит те времена, когда он только-только взял этот класс себе, и эта деталь ему казалась крайне странной. мальчик постоянно что-то выписывал пальцами в воздухе или настукивал определенный ритм по парте или по другой руке. сначала Трубецкой подумал, что у Ипполита какой-то нервный тик или расстройство, но никаких других подтверждений этому не было. а потом его сын, Иван, начал ходить в театральный кружок, в котором тогда еще выступал Муравьев-Апостол – сейчас уже нет возможности,  школа и занятия в музыкальном учреждении отнимают много времени, – они начали общаться, и через сына Трубецкой и узнал, что эта особенность появилась сама собой, больше как привычка, чем что-то нервное. наоборот – когда Ипполит нервничал, его руки были абсолютно неподвижны. – Сергей Петрович, у нас физ-ра сейчас, мне надо идти, а то не успею переодеться. – иди. – брату расскажете? – а ты думаешь, он сам не увидит? Ипполит кивает и уходит. Трубецкой смотрит ему вслед, мальчик кажется таким маленьким – ссутулился, сжался, руки в кулаки, и двигается он как-то рвано. // Трубецкой смотрит на часы, думает, что всё-таки успеет перекусить. проходит по коридору третьего этажа, чтобы спуститься по лестнице на второй, где и расположена столовая. Сергей надеется, что Пестель занял место, а то есть стоя и находу пить компот он давно отвык. дверь в кабинет Кондратия Федоровича распахнута, Трубецкой из побуждений чистого любопытства заглядывает, когда проходит мимо. литератор что-то сосредоточенно печатает на ноутбуке, в кабинете учеников нет, значит у Рылеева сейчас окно. Сергей слегка постукивает костяшками пальцев по косяку двери, чтобы привлечь внимание. – у вас сейчас окно, Кондратий Федорович? Рылеев отрывает взгляд от экрана монитора и смотрит Трубецкому прямо в глаза. у него на носу очки, и это выглядит немного смешно и непривычно. обычно, Рылеев надевает линзы. вообще он сегодня весь какой-то смешной, в хорошем смысле этого слова, и другой. его кудрявые волосы лежат немного по-другому, очки эти на лице, белая рубашка сегодня заменена бежевым свитером, под которым ничего, и это позволяет видеть слишком много по сравнению с рубашками, что застегнуты на все пуговицы, на руках парочка тонких колец, что тоже странно и непривычно. – да, Сергей Петрович. – пойдемте перекусим. Павел Иванович наверняка занял нам столик. – я бы с радостью, но мне нужно срочно сделать отчет о предметах, которые класс будет сдавать, иначе Николай Павлович высечет меня. Трубецкой проходит в кабинет, присаживается за парту, что прямо напротив учительского стола литератора. захотелось еще опереться щекой на руку и вот так сидеть и смотреть на этого странного человека, у которого в голове что-то очень интересное и непостижимое обычному человеку. – вы поэтому сегодня утром были таким расстроенным? – да, он просто... мне не нравится, что он позволяет срывать свое плохое настроение на нас. у него проблемы, или луна не в той фазе, а кричит на нас. О, Боже, – Кондратий вдруг начинает хихикать, прикрыв лицо руками. Трубецкой не может не улыбнуться. – что такое? – я жалуюсь, как ребенок. – может быть, чуть-чуть. – о, вы тоже смеетесь надо мной. – ни в коем случае. но я думаю, что, может, вам стоит вести себя как Пестель? отвечать Романову той же монетой? глаза Рылеева становятся такими хитрыми, и небольшая ухмылка расцветает на лице бутоном чайной розы. – сегодня я действительно так поступил. ответил ему что-то вроде «‎сдам отчет тогда, когда посчитаю нужным». – о, нет! Трубецкой приоткрывает рот от удивления и в каком-то странном порыве ударяет Рылеева по плечу, они оба хихикают, как подростки, которые совершили какую-то совершенно глупую, но приятную для души, шалость в отношении нелюбимого учителя. – тогда может всё-таки пообедаем? – уговорили, Сергей Петрович. // Пестель агрессивно тыкает вилкой макароны в своей тарелке со сколотым ободком. он всё думает и думает об этой «‎херовой ситуации», которая не пойми из-за чего образовалась в учительской. хотя с другой стороны, почему непонятно? очень даже понятно – образовалась она из-за непременно скотской натуры Романова. по-другому это никак не обозвать, потому что нет иного объяснения подобной смене настроения – шли на работу, беседовали как нормальные люди, Пестель уже подумал, что Романов не забыл выпить свои таблетки от хронической стервозности, но не тут-то было. Павел так и не понял, что случилось с Николаем Павловичем, что он со стадии «‎хорошо скрываю, что ненавижу всех» разогнался до «‎прикопаюсь к милому Кондратию, который вообще-то делает за меня работу, занимаясь организацией ярмарки». – Павлик, приятного аппетита! Бестужев хлопает его по плечу и плюхается рядом, благо поднос с тарелками у Муравьева-Апостола, что садится напротив Паши. – о, я уж подумал, что пообедаю в приятной компании. в одиночестве. – ой, не нуди. небось сидел и грустил тут без нас, – Миша начинает есть какой-то салат, состоящий преимущественно из зелени и масла. Сереже уже смешно, но он держится, чтобы не захохотать в голос от того, как маленькие укропинки путаются в усах Бестужева. – усы потом расчеши, а то ведь так и пойдешь на уроки, – Пестель крадет одну помидорку из тарелки «‎француза». – как тебе вебинар, Мишель? Бестужев-Рюмин оглядывается, подмечая, что зевающих и развешивающих уши учеников рядом с ними нет, а те, что сидят за соседним столом крайне эмоционально обсуждают самостоятельную по, кажется, физике. наверное, Романов и на учениках сорвал свое плохое настроение. – охреннено, Паш! там столько всего было, думаю, парочку методик обмозговать сегодня и завтра уже проверить. реально классная штучка. – отлично. я поглядел по графику, там скоро будет вебинар для учителей литературы, подкину Кондраше. – ему дофно пофравится. – Мишель, прожуй, госпади! Сергей всё-таки не выдерживает и хохочет в голос, размахивая вилкой, на которую уже нанизан огурец, из-за чего парочка старшеклассников, что сидят за соседним столиком, начинают коситься на них. зато Пестель теперь не так агрессивно тыкает макароны. – я думал, ты тут скучаешь без меня, а ты... – начинает только что подошедший к их столику Трубецкой с подносом, его лицо наигранно оскорбленное. Пестель думает, что только руки на лбу не хватает для полного образа. – Брут, – договаривают Мишель, Рылеев и Муравьев-Апостол. всем смешно, Паша пинает под столом Трубецкого и дает подзатыльник Бестужеву, что уже чуть ли не хрюкает от смеха, а Паша знает, что Мишка и такое сделать может. – а ты что-то не особо спешил, Сергей Петрович, – так и хочется показать язык, честное слово. – да нет же. бежал, спотыкался к Павлику на обед. а у него тут уже другие сидят, слишком большой удар по нашим отношениям. – ой, завались. господи, Рылеев чему ты его учишь? сидите там на своем третьем этаже, с ума сходите от жары, – еще чуть-чуть и Паша залепит макаронами в Трубецкого да целиться будет даже не в лицо, а прямо в волосы, чтоб неповадно было. хотя кто тогда повезет его домой вечером? да, придется отложить макаронную месть на пару деньков, а вот, когда его колымага одумается, заведется и помчит Пестеля на всех парах, тогда и можно будет заделаться парикмахером и приукрасить сережину прическу. – а зарплата когда? – Бестужев-Рюмин как всегда в тему. – не на что покупать молочное «‎чудо»? – Муравьев-Апостол даже не успевает захлопнуть рот, как это само вылетело, за что тоже получает пинок по ноге под столом. Кондратий чуть не подавился салатом от смеха, Трубецкому пришлось стучать его по спине и отдавать свою воду в стакане, потому что Рылеев – любитель есть в сухомятку, и себе ничего не берет. – очень смешно. – а по Кондраше разве не видно? – если Паша только задумывался над тем, чтобы показать язык, Бестужев даже не стал париться над раздумиями и над тем, что по статусу не подобает корчить рожицы в столовой, наполненной учениками, поэтому он просто показывает язык Сереже и, похоже, еще раз его пинает. – перестаньте смешить во время еды, – Рылеев допил стакан воды Трубецкого, который, так как не любит есть в сухомятку, отпивает компот из стакана Муравьева. всем почему-то весело до абсолютно детского и, скажем честно, неподобающего для учителей поведения, до самых настоящих слез от смеха и боли в мышцах пресса всё по той же причине. в столовой всегда шумно, но на этот раз даже не особо понятно по какой причине: то ли из-за галдящих учеников, то ли из-за не менее громких учителей, что уселись за один столик и словили групповую смешинку. Романов, проходящий мимо их стола, остался явно незамеченным за общим весельем и хорошим настроением.