работа в школе пахнет романтикой

вечер усталостью прохладной лег на плечи. пятница, будучи той еще чертовкой, разморила окончательно и, кажется, что бесповоротно настолько, что в субботу, когда надо провести парочку уроков с самого утра, никуда не подымешься, а так и останешься лежать в теплой кроватке даже под угрозой увольнения. Миша Бестужев-Рюмин был тем еще фантазером, особенно если это касалось темы ничегонеделанья и таких долгожданных выходных, точнее одного единственного выходного – воскресенья. он закрывает кабинет часов эдак в пять, потому что сегодня выяснилось, что ему нужно сдать отчеты о предварительной аттестации учеников. работы-то он проверил, но всё не так просто в нашем любимом российском образовании – нужно было заполнять крайне сложные и нудные статистические таблицы по каждой! каждой работе, а их, блин, тридцать штук. успокаивало Мишу лишь то, что за стенкой Муравьев-Апостол занимался тем же. около пяти Бестужев-Рюмин решил, что пора заканчивать с этим и, если уж Романову будет настолько невтерпеж, и он будет доставать Мишу своими грозными электронными письмами с точкой в конце каждого предложения и без единого смайлика, он доделает это дома, – осталось десять работ – но провести в школе, особенно в этом маленьком и душном кабинете, еще хотя бы десять минут, слишком. он взвоет. все знают, и Миша знает, что он действительно это сделает. – я думал, что откинусь, но так и недоделаю эту хрень. Миша вздрагивает, потому что, блин, стоит спиной к дверям кабинета английского, а Муравьев-Апостол – любитель появляться внезапно, еще и за спиной. – я подарю тебе на новый год бубенчики. – о, чур они будут большими и золотыми. или давай ободок с ушками и на кончиках будут бубенцы? – такой ободок и я хочу. Миша слегка оборачивается, всего пару мгновений смотрит своими карими глазами, в которых прямо сейчас плещется безмерная усталость и разморенность сегодняшним днем, Сережа тоже смотрит: ему ведь и нечего больше делать, только смотреть, смотреть и задыхаться где-то там внутри, где у него личная оранжерея цветет и пахнет. Миша как-то сказал, – это была одна из тех мимопроходящих фраз, которые запоминаются и заседают в голове лишь у абсолютно влюбленных идиотов (все знают Сережу Муравьева-Апостола, да?) – что нравятся ему пионы. Сереже нравятся лилии, но в том самом месте, где оранжерея его личная, всё чаще стали встречаться пионы. сначала через один, а теперь и вовсе добрая половина клумб ими усажена. кажется, они пустили корни, намертво вцепились в мягкую душонку Сережи. – подвезти? у них редко совпадает расписание, поэтому Сереже не так часто выпадает возможность прокатить Бестужева-Рюмина на машине. обычно, тот добирается автобусом, а Сережа взял в привычку – Матвей утверждает, что в плохую – брать машину старшего брата. возможно, он очень сильно надеется, что в конечном счете Матвей настолько задолбается, что машина сама собой станет сережиной собственностью... в детстве с машинками срабатывало. Миша говорит, что мысли материальны. Сережа верит. – было бы неплохо, а то, кажется, у меня нет la monnaie*, только на карте. они спускаются с третьего этажа, школа еще не пустует. родители снуют по углам от нечего делать: сейчас наступила пора собраний. кажется, сегодня помимо Кондраши еще парочка учителей устраивают собрания. в учительской, где висят сережин пуховик, который  «‎похож на мусорный мешок, без обид, Сереж», и мишино «‎позерское» пальто, никого нет. Муравьев-Апостол так и не просек мишин стиль. с одной стороны – кросовки, высокие причудливые в своем раскрасе носки и постоянный бардак на голове, хотя Рылеев, например, искренне уверен, что это творческое решение; с другой – кремовое зимнее пальто, клетчатые брюки, подтяжки эти его смешные, но даже они добавляют помимо комичности еще и изысканность. правда, Романов долго боролся с тем, чтобы Миша не натягивал поверх рубашек огромные толстовки. Бестужев-Рюмин утверждал, что это стиль, а Романов явно так и не проникся этим мишкиным стилем, поэтому пришлось уступить. зная Николая Павловича, дело и до штрафов могло дойти. а на что тогда покупать молочное «‎чудо»? – мама в детстве не говорила шапку надевать? в учительской, в небольшом закутке висит зеркало, вокруг которого утрами целая толпа «‎модников» собирается: не протолкнуться! Сергей застегивает куртку, стоя напротив зеркала, а Миша стоит чуть поодаль, немного позади и кутается в свой огромный шарф. на нем теплая шапка с помпоном, и эту Сережа видел последний раз на прошлой неделе, до этого Мишель приходил в тех, которые купил по акции целым набором. они все одинаковой модели, зато разные по цвету. в общем, шапок и шарфов, которые приходится покупать для завершения образа, так сказать, у Бестужева на все случаи жизни. – я выйду и тут же сяду в машину. а ты чего одеваешься, как полярник? пытаться не рассмеяться с того, насколько комично выглядел Мишель, завернутый в шарф по самые усы, было крайне трудным делом, но Муравьев-Апостол мужественно справлялся. – как с вами, мажорами, тяжело, – Миша театрально вздохнул, приложил руку ко лбу и прикрыл глаза. театральное по нему не то что плачет – рыдает и бьется в истерике. может быть, Сережа и хотел что-то ответить, но решил ограничиться простым, а главное! наиболее эффективным способом – пнуть Мишеля под его мягкое медвежье место и, как ни в чем не бывало, пройти мимо с самым умиротворенным личиком. это, определенно, наиболее действенный способ. всю дорогу до машины Бестужев-Рюмин бубнел что-то в свой шарф, которым закутался, как девица на морозе. Сережа шел чуть впереди и позвякивал связкой ключей, ему было весело. – напишешь на стекле плохие слова – пну еще раз. Миша вздрагивает, из-за чего палец соскальзывает со стеклянной поверхности и буква, которую он старательно выписывал на замершем стекле, немного съехала вбок. Сергею, конечно, нравилось искоса наблюдать за чуть ли не высунувшим язык от большого усердия другом, но нельзя поддаваться на эти чары! стоит крайне внимательно отслеживать действия притихшего ребенка-хулигана Бестужева-Рюмина.  – даже если на французском? – даже если. – скажи мне честно, – о, нет. показушная серьезность Миши до добра не доводит. обычно, с подобным тоном и выражением лица, он говорит самые глупые вещи. зато о том, что он, например, сидит в травмпункте, потому что какой-то криворучка вписался не в поворот, а в Мишу, Сережа узнал посреди самой спонтанной переписки о мемах с котиками. – если я сейчас включу музыку, заиграет Лазарев? – ага. Миша утверждает, что ему не нравится Лазарев. Сережа вроде как поверил и ему вроде как всё равно. но Миша всегда топает ногой в такт и незаметно подпевает, ныряя в свои огромные шарфы чуть ли не с головой. Миша думает, что это и вправду незаметно. Сережа не стал переубеждать. – у тебя в субботу три урока? – да. – может, в кино тогда сходим? там парочка новых фильмов вышла, можно выбрать что-нибудь интересное, наверное, – Сережа не то что бы завуалированно зовет на свидание, просто хочется мишиной компании. они так давно не собирались только вдвоем вне стен школы. обычно, когда они проводят свободное время вместе, где-то неподалеку шарится еще парочка их друзей-коллег с бокалами газированного вина. смешно, мило и очень уютно, но не то немного. – честно говоря, у меня на карте денег осталось только на пачку макарон и гречки, а до зарплаты еще две недели, – Миша неловко улыбается, хотя и из-за шарфа Сережа видит только, как его усы дергаются. сейчас это уже не так смешно. – тебе не хватает? я могу одолжить, – не то что бы Муравьев-Апостол зарабатывает намного больше Миши, просто у Сергея есть старший брат, который иногда подкидывает на карточку парочку сюрпризов в конце месяца, к тому же, если Сережа попросит взаймы, Матвей обязательно даст. у Миши никого кроме мамы нет, а мама уже на пенсии. на учительскую пенсию хорошо не заживешь, поэтому ей приходится подрабатывать флористом в цветочном магазинчике. Миша рассказывал, что ей даже нравится, хотя и тяжело иногда целыми днями на ногах стоять. – не надо, прорвемся. я просто хочу маме в квартире ремонт сделать, она давно хочет поклеить обои, линолеум заменить, плитку в ванной и так по мелочи... я с каждой зарплаты откладываю, тридцатого поведу ее в строительный. хочу, чтобы она выбирала обои, не глядя на цену и не считая на калькуляторе во сколько обойдутся эти обои. так что пока с деньгами напряг. Бестужев-Рюмин не поворачивается к Сереже лицом, бубнит в свой шарф, отвернувшись к окну и, кажется, всё-таки вырисовывая на стекле что-то. Миша хороший, но принципиальный до жути. Сережа как-то познакомился с его мамой и потому понимает, от чего эти бредни в мишкиной голове. Миша называет это не бреднями, а внутренним стержнем. Сережа перестал пытаться разубедить этого француза еще года полтора назад. – можем посмотреть у меня дома что-нибудь по ноуту? – не хочу стеснять твою семью. Мишелю почему-то крайне некомфортно находится в доме Муравьевых-Апостолов. он бывал там всего лишь два раза, первый случился случайно и только из-за природного бестужевского любопытства, а во второй и вовсе пришлось уговаривать и слезно просить, если бы Сергей тогда не простудился, что он и использовал в качестве основное аргумента (рычага давления), то хрен Мишель бы согласился. Бестужева-Рюмина напрягает то, что семья друга живет в загородном доме, хотя Сергей и говорил, что это только потому что семья большая, и все любители личного пространства.  – в мою комнату никто не заходит... ладно, иногда Ипполит может завалиться, но если я предупрежу, то... – вот видишь. я не хочу никого стеснять. Сережа собирался придумать еще одну тысячу причин, почему Мишель никого не стесняет, но они как назло подъехали к дому Бестужева-Рюмина, а тот явно хотел поскорее завершить этот разговор, поэтому как можно быстрее выскочил из машины. – давай в следующий раз? улыбнулся, махнул рукой и захлопнул дверцу. Сережа терпеть не может, когда Миша вот так очень вежливо и ненавязчиво отшивает. семь цифр - и звонок, семь цифр - и гудок, как мне найти любовь твою? мелодия из семи нот, как мне найти любовь твою? // Пестель сидит в учительской за своим столом и уже минут семь делает вид крайне занятого человека, который вчитывается в какие-то бумажки, а не проводит время в ожидании друга, что должен после собрания подвезти Пашу до дома. честно говоря, он уже заколебался ждать и уже подумывает о том, чтобы все-таки поехать на автобусе. возможно, если бы Романов, который тоже сидит в учительской и абсолютно точно занят реальными делами, сейчас встал и как-нибудь намекнул, что будет добираться до дома на автобусе, Пестель завуалированно предложил свою кандидатуру в качестве попутчика... в общем, молча тоже встал и шел рядом, так как им по пути. но Романов с характером вредным: он демонстративно не замечает присутствие Павла Ивановича. нос свой еще так задирает гордо, глазищами голубыми не взглянет даже, сидит еще так прямо, будто палка в заду. невозможный человек. Пестель уже скоро засвистит от скуки, а этот весь такой занятой, что аж завидно. – домой собираетесь? Романов вздрогнул от неожиданности. значит действительно занят был бумагами, которыми он, кстати, постоянно завален, и Павлик всё никак понять не может, почему Романов все время сидит с этими бумажками, а их количество не уменьшается на его столе. Пестель уж смел надеяться, что Николай тоже боковым зрением за ним наблюдает, а не реальными делами занимается. но куда уж Пестелю до внимания Николая Павловича. – вы тоже не спешите домой, – голос у него хриплый от долгого молчания, приятный. удивительно, что вообще заговорил, а не проигнорировал. Романов и такое может. – вы на автобусе собираетесь? – у меня есть другие варианты? что за человек. вот специально же вопросом на вопрос отвечает, дерзит и вредничает. – тогда давайте уже пойдем на остановку. молчание повисло в пустой учительской на тридцать девять секунд. Павел считал. – вы вроде бы Сергея Петровича ожидаете, Павел Иванович. Пестелю смешно и радостно. очень сильно. потому что Романов подслушивает его разговорчики с Трубецким, в это время они обычно выглядят как две подружки-сплетницы. по крайней мере, Кондратий всегда так говорит... а недавно еще и мелкие языковеды подхватили. конечно, это не пример образцового поведения, чтобы радоваться этому, но явное проявление интереса. хотя в любой другой ситуации длинные романовские уши могут услышать то, что не следует. – подслушиваете, Николай Павлович? – Пестель в кои-то веке хочет поблагодарить планировщика учительской, так как столы завучей располагаются таким образом, что Павел взглядом упирается в спину Романова, который после заданного вопроса попытался выпрямить спину еще сильнее, хотя его осанке позавидуют балерины большого, если честно. – нет. конечно, да. но он вовсе не ставил такую цель, всего лишь случайно услышал краем уха. – так мы все-таки идем на остановку? Пестель поворачивается на девяносто градусов на своем стуле, который был куплен лично им на собственную зарплату, между прочим. Павел помнит, как бубнел и как жаба давила отдавать деньги на крутящийся и комфортный офисный стул, зато сейчас, усаживаясь в него после пяти проведенных уроков подряд, во время которых он стоит у доски почти постоянно, Пестель благодарит судьбу, что та не позволила ему зажать эти деньги. на пиво, например. Романов ничего не отвечает, но начинает собирать свои бумажки. победа! – у вас же есть шапка? Романову все-таки приходится посмотреть на Пашу, так как он явно не понял, к чему был сейчас этот вопрос. Пестель кивает головой на окно, за которым началась самая настоящая пурга. а Романов ходит в пальто, и в шапке Паша его ни разу не видел. – конечно. они молча одеваются. Пестель натягивает черную шапку с помпоном, которую мама сама связала, только ради красоты кидает на плечи полосатый черно-белый шарф, потом начинает коситься на Романова, который что-то уж слишком долго липнет к зеркалу. как будто на свиданку, правда. кстати, если бы они вдруг пошли на свидание, Паша повел бы Николая Павловича в астрономический музей. там красиво так, что зашибись. он сам там еще не был, но видел фотки, которые мелкие Трубецкой и Муравьев-Апостол показывали, когда мотались туда на выходных пару недель назад. – можем идти, Павел Иванович. не можем. нет, потому что у Пестеля сейчас его маленькое хрупкое сердечко разобьется нахрен, добровольно спрыгнет с девятого этажа, а там такая высота, что всё, шансов нет. Романов – что за человек, а – нацепил обычную черную шапку без всяких пумпонов, но он, блять, челку свую вихрастую выправил так, что она слегка выглядывает из-под кромки шапки. проблемы именно в том, что он чертов модник, нет. проблема есть в том, что он невероятно красив с этим всем на голове своей. Паша не выдерживает. Паша кивает, быстренько разворачивается, чтобы идти вперед и хотя бы немного передохнуть от Романова, а то ведь невозможно. – ваш рюкзак, Павел Иванович? да блять. Пестель разворачивается, старается не смотреть, потому что еще парочка мгновений передышки необходимо, а то того гляди и Романов заподозрит что-нибудь, если заметит как дыхание сбилось, руки дрожат и прочее. если этот умник еще и вопросы начнет задавать, а он начнет, Павлик точно не выдержит и таки вычудит что-нибудь. но фортуна помахала Павлу еще утром, поэтому он все-таки встречается взглядом с Романовым. зачем ему такие огромные голубые глаза? красивые такие... – вы рассеяны, Павел Иванович, – Николай говорит это тоном, которым обычно делает замечания школьникам, а потом, даже не дожидаясь ответа Паши, разворачивается к нему спиной и явно намеревается начать выдвигаться из школы. – а вы слишком бесцеремонны, но вас это не волнует,  – приходится догонять, почти бежать, потому что у Романова ноги длинные, шаг широкий. – это вы так думаете. – хотите сказать, что переживаете, когда проявляете вот эту вот свою... – я не понимаю, о чем вы, Павел Иванович,  – зато Пестель сейчас очень понимает, что Романов играется! – конечно. может, вы еще хотите сказать, что наидобрейшей души человек, который и на муху не накричал. – так и есть. остальное – самая настоящая клевета, – Пестель догоняет длинноногую шпалу и немного забегает вперед, чтобы посмотреть на лицо. этот черт даже уголком губ не дергает, зато глаза, те самые, которые охрененно красивые, в открытую хохочут! Павел вдруг останавливается, хотя до этого спиной вперед чуть ли не бежал, потому что рассматривал лицо Николая, а теперь вдруг встал. потому что первый раз глаза такие видит. потому что не вывозит он эти глаза и человека этого, которому в лицо ветер со снегом бьет, из-за чего на ресницах снежинки оседают, и щеки краснеют. – вы умеете шутить, Николай Павлович. – вот снова клевета. – да нет же. вы прямо сейчас шутите. – возможно. Романов редко находится в хорошем расположении духа, а шутит он почти никогда. его потому все учителя и побаиваются, когда разговаривают с ним, чуть ли не шепчут, – только Кондраша один полоумный, но он Романова тоже немного боится, только Рылеева  легко из себя вывести, а потом ему все равно, кто перед ним стоит, в гневе прет, как танк – он ведь мало улыбается, на день учителя не пьет, а на другие праздники и вовсе не ходит. многих это отталкивает и напрягает, хотя, как говорит Трубецкой, это всего лишь профессионализм, который Романов демонстрирует во всей красе, а люди к подобному не привыкли, потому и думают, будто Николай Павлович – камень. рациональной стороной мозга,  – а она есть, потому что Павел – информатик как никак, – Пестель это осознает, но считает, что иногда можно и убавить рабочую дистанцию, улыбнуться лишний раз. ведь это так красиво у Романова получается, даже когда улыбка абсолютно дежурная, не совсем искренняя. даже тогда. – у вас хорошее настроение? – завтра у меня нет уроков. я могу работать дома и не просыпаться в семь утра. – у меня два. – сочувствую. – издеваетесь? Романов ничего не ответил, но Пестелю к гадалке ходить не надо: он абсолютно точно может выявить выражение лица Николая, которое так и шепчет:«‎да, я издеваюсь над тобой, но вежливо промолчу»... хотя Пестель думает, что Николай не отвечает не от большой вежливости, а от прирожденного нахальства, которое, стоит отметить, он умело маскирует под своей отсраненной аристократичностью. – как вы относитесь к театру, Павел Иванович? от Романова нельзя ожидать приглашения куда-либо, поэтому Пестель, честно сказать, даже ухом не повел, не увидев в этом никакого намека, и уж тем более не понял, что подобным образом крайне стеснительная и, чего греха таить, закомплексованная натура Романова пыталась пригласить Павлика, при этом не говоря напрямую. в общем, это всё сложно. тем более для Пестеля, который пускай и хвалится тем, что понимает Николая чуть лучше остальных коллег, но и ему пока еще доступны не все уровни чтения этой достаточно скрытной личности. – сто лет там не был, но так хочется. всё хотел сходить, да как-то не сложилось. повисло молчание, но вьюга, что по-настоящему выла, не оставила этих молодых людей в тишине. Пестель не знает, что лучше: когда неловкая тишина или когда снег хреначит в лицо. Павлик уже хочел начать говорить о – прости, Госпади – астрологии и созвездии стрельца, но Романов таки взял себя в руки и выдал: – хотите сходить завтра на вечернее представление? «‎Вишневый сад» ставят. Павел обомлел, но хорошо, что не настолько, чтобы сбиться с шага. но он подозревает, что лицо у него сейчас крайне комичное. – да. хочу, – вода! ему нужна вода и одиночество прямо сейчас, чтобы просто заорать во весь голос, потому что его психика не готова к подобным выпадам – как там подростки выражаются? – краша. – на какое время? – семь. – отлично, – может, говорить о созвездии стрельца не так уж и плохо? // суббота. долгожданная, потому что завтра выходной, значит сегодняшний вечер можно провести в свое удовольствие, а не за уроками, которые, если честно, успели уже осточертеть. хотя и самая короткая четверть должна пролететь незаметно, как одно, блин, мановение волшебной палочки какого-нибудь Гарри, но Ипполит уже задолбался (хорошо, что его старший брат больше отдает предпочтение обществу Мише, – то есть Михаилу Павловичу, конечно же – который в принципе был у них дома всего два раза, а не Пестеля, который весьма общительная и слегка навязчивая натура, которая любит пропустить, даже в присутствии своего ученика, парочку эдаких слов). Поля хочет домой настолько, что даже собирается сегодня забить на музыкальное училище и просто, в самой наглой натуре не прийти на занятия. последние две недели школа готовится к представлению большого новогоднего концерта, который будут давать двадцать восьмого числа. все как всегда ничего не успевают, поэтому уроки стали еще длиннее, ведь нужно успевать проходить и основную программу, и готовиться к концерту. Ипполиту уже все надоело, но он, к его огромному сожалению, не может отказаться от участия в концерте, потому что выпусник и потому что «‎такие выпускники и музыканты как ты, Ипполит, честь и гордость нашего училища, поэтому ты должен участвовать». подобного рода слова, которые всегда принадлежит Анастасию Дмитриевичу, руководителя группы Муравьева-Апостола, означают, что «‎дорогой Ипполит, иди нахрен, потому что у тебя нет права отказаться, проиграй еще разок вот этот момент, а то косячно вышло». честно сказать, Поля не знает, в чем причина такого состояния, но последнее время ему ничего не хочется делать даже в музыкалке, хотя раньше он бежал туда с горящими восторгом глазами (даже на, прости Господи, сольфеджио), а теперь единственное его желание – это прийти домой поскорее и просто лежать, переписываясь с Ваней Трубецким, который, кстати, идет к Поле сейчас. Муравьев-Апостол вышел из кабинета, потому что одноклассники орут, как бешеные петухи, а это очень раздражает чувствительного к любого рода звукам Полю. – привет, – Иван плюхается рядом на диванчик. довольный, что жуть, хотя еще вчера он был расстроен сначала из-за ссоры с отцом, потом из-за драки и затем из-за возможной реакции отца на синее лицо. в общем, денек у пацана был, что надо. – что это у тебя с лицом? где красивое синее пятно примерно в... – он обводит область лица Трубецкого около носа. – этой области. – приглядись получше, – Ваня приближается к лицу Муравьева-Апостола, чтобы тот смог что-то рассмотреть. он смотрит, но только явно не туда, куда следует. у Вани лицо красивое, его большие голубые отцовские глаза всегда смотрят так проникновенно и трогательно, что иногда даже потеряться можно. Трубецкой говорит, что это издержки его актерской карьеры, но оно и верно, ведь ему почти всегда дают драматичные роли, что не всегда нравится самому пареньку, так как «‎хороший актер должен уметь играть всё, если не так, то какой же я артист?». Поля смотрит, смотрит и вдруг подмечает одну деталь. – веснушки. их нет... ты что, тональником замазал? – это было очевидно, Ватсон, – отодвигается, улыбается чему-то своему, хотя, может и такой абсолютной не проницательности со стороны Ипполита. – когда отец вчера увидел мое красивое лиловое лицо, сказал, что это, конечно, несомненно творческое решение, но, если меня в таком виде увидит директор, начнутся вопросы, поэтому было принято решение брать ноги в руки и бежать в косметический, пока он не закрылся. зато смотри, даже не сразу заметно, что что-то на лице. – да уж. а вы с отцом помирились что ли? – походу Кондратий Федорович на собрании такую речь задвинул, – ты знаешь, он умеет, – что отец такой пришел и, конечно, сначала выпал в осадок с моего видона, но потом мы поговорили, и он сказал, что не будет на меня сильно давить, но в один из дней подготовит целый перечень плюсов юридического образования и зачитает мне вслух. у Вани одна из самых распространенных проблем выпускников – он хочет поступать на один факультет, а отец хочет другого. на этой почве у них часто случались ссоры, потому что оба – самые настоящие бараны (это утверждение имеет и астрологическое объяснение: Иван – телец, а отец – овен), до последнего будут отстаивать свою точку зрения. но Ваня не просто так спорит: он по-настоящему хочет поступить в театральное, он горит этой идеей и этим делом. наблюдать за ним на сцене, когда он так вовлечен в процесс, очень занимательное действо. Ипполит каждый раз не может оторвать глаз, потому что у Вани талант и самая настоящая любовь к театру, актерству, сцене. к тому же, если бы он не обладал талантом, ему не отдавали бы главные роли, и куратор театральной группы – не самая приятная дама, если честно – не поила бы его чаем с домашним! печеньем. Сергей Петрович считает, что лучше получить юридическое образование, потому что так надежнее, выгоднее и привычнее. он видит сына в прокурорской форме в суде, а Ваня себя – в костюме очередного героя на сцене. если у Вани все уже определенно, так как отец навряд ли смог бы когда-либо переубедить его поступать в театральное, то у Поли нет никакой определенности, что в конце второй четверти одиннадцатого класса очень волнует. конечно, Поля девять лет отдал музыкальной школе, он знает, что у него хорошо получается и есть реальный шанс, чтобы поступить в консерваторию, ему нравится заниматься музыкой, но Ипполит  не знает, хочет ли связать с музыкой свою жизнь. его пугает сам факт того, что нужно сделать судьбоносный выбор сейчас, когда он даже не в состоянии определиться, с каким произведением выступать на новогоднем концерте. Поле нравится музыка, он получает удовольствие от работы с ней, но Поля влюблен в идею справедливости, которую можно осуществить, поступив на то самое юридическое и став впоследствии следователем. но это страшно, потому что быть следаком – огромная ответственность, потому что это серьезно и просто очень по-взрослому. сомнений добавляет и то, как устроена российская система правоохранительных органов. Поля не хочет создавать видимость работы, потому что так сказали откуда-то «‎сверху». в общем, Поля потерян. – а вы уже готовитесь к ярмарке? – помимо театральной труппы, в школе имеется парочка ребят, которые по собственной глупости в далеком прошлом ляпнули, что занимаются в музыкальной школе, из-за чего учитель музыки теперь на каждое мероприятие припахивает этих бедолаг. Поля в их числе, но после того, как его мама поскандалила (Ипполит подвергся сильному переутомлению, ему стало плохо во время школьного концерта, и мама решила, что это связано с тем, что школьный учитель заставляет его заниматься репетициями. так оно и было, на самом деле) с этим преподавателем, он может и отказаться от участия. мама у Поли – боевая женщина. – я в этом году не участвую. у нас в музыкалке будет большой концерт и, так как я выпускник, обязан выступать. иначе вместо диплома дадут справку. – понятно. ты придешь на нашу постановку? – конечно. а ты – на мой концерт? – когда он? – двадцать восьмого. время потом будет известно. – я приду. раздается звонок, Ваня улетает в свой кабинет, хохочет отчего-то. // у Рылеева внутри пустота. нет ни одной строчки, мысли, даже какого-то маленького, самого крохотного сучка, за который можно было бы зацепиться, чтобы выкарабкаться из этой ямы, в которой он сидит уже некоторое время. Кондратий – человек, несомненно, творческой натуры, поэтому он вовсе не удивлен состоянию, которое характеризуется полным упадком вдохновения и каких-либо творческих сил. но в этот раз как-то по-особенному пусто и абсолютно никак. нет мыслей, и это нормально. такое бывает с некоторой периодичностью. но нет чувств. и это очень сильно тревожит Рылеева. всегда есть что-то, что переживает человеческая душа. Кондратий крайне эмоционален: он ярко чувствует и гнев, и радость. раньше это казалось большим недостатком, но потом он пришел к тому, что эти эмоции являются некой дорожкой, небольшой тропинкой, что не сразу приметишь, к истинному вдохновению и искренним стихотворениям. ему не нравилось, что он раздражается из-за всякой ерунды, злится из-за своих ошибок, даже переваривает колкую зависть, что иногда закрадывается в его душу. зато Кондратию нравилось то, как сильно он чувствует радость – она пропитывает его насквозь настолько, что иногда сложно сдержать слезы. он был таким наивным пацаном в школьные годы: думал, что это всё подростковый возраст, а потом пройдет. но в студенческое время ничего не изменилось, поэтому пришлось – путем долгих душевных изысканий за чашкой зеленого чая и конспектами по детской психологии – находить способ, как слабую сторону превратить в сильную. конечно, нельзя сказать, что это стопроцентное решение, но Кондратий доволен. теперь его стихи стали настоящими, такими, какие берут за душу, потому что они про правду и про жизнь, а не про выдуманную историю. стихи Рылеева не пытаются заставить кого-то поверить в написанное, потому что его стихи и есть то, во что верит каждый, потому что это истина. самая простая и жизненная и от того такая ценная и берущая за живое. Кондратий сегодня оделся по уставу, хотя, как говорит Пестель, «‎на кой черт, если Романова сегодня нет», но, собственно, Рылеев и в понедельник так может одеться. правда, немного обидно, потому что хотелось пройти мимо Николая Павловича, гордо... слегка высокомерно задрав голову. он идет по школе, наблюдает за всем, что попадается в поле зрения, и ничего не чувствует, даже небольшого колыхания не слышно. это необычно, потому что в школе его окружают люди. люди всегда являются источником вдохновения. Рылеев смотрит на Мишу с Сережей, которые проходят мимо, здороваются с ним и тут же продолжают обсуждать что-то свое,  что-то, что только для них и им понятно; смотрит на еще сонных и уже уставших – все-таки уже суббота – учеников, что лениво расползаются, иначе не скажешь, по рекреациям, кто-то по кабинетам; дети всегда фантанируют эмоциями, потому что не умеют ими управлять, даже те дети, что демонстрируют некую отстраненность и эмоциональную выдержку, создают вокруг себя особую атмосферу; смотрит на Пестеля, что сегодня как-то особенно радостен, на первый взгляд может показаться, что это тот же вчерашний (и позавчерашний, и позапозавчерашний, и далее, далее) Павел Иванович, но глаза-то лыбятся так, что чуткую душу Рылеева не обманешь; смотрит на Каховского, который так смеется, что чуть ли не хрюкает, рядом стоящий Трубецкой слегка улыбается, но по глазам Кондратий видит, что ему тоже весело, искренне. вот оно. Рылеева в школе окружает искренность, она его и вдохновляет, заставляет чувствовать, а теперь ничего. он видит, но не ощущает ничего ни в настоящей близости Миши и Сережи, ни в детской открытости и прозрачности, ни в крайне радостном и отчего-то полном трепетного волнения Паше, ни в ярких эмоциях Каховского, ни в... глаза Трубецкого, имеющие лисий разрез, из-за чего кажется, будто он тот еще хитрюга, вдруг смотрят на Рылеева. они кивают друг другу, Кондратий заворачивает в коридор, а Сергей поворачивается обратно к Петру Григорьевичу. вроде бы ничего необычного, но сердце почему-то ощущает легкое волнение. если бы Кондратий сейчас мог оказаться в тишине и одиночестве, наедине с собой, то ему потребовалось бы пару мгновений, чтобы насладиться этим едва слышным шепотком, что вдруг появился где-то внутри. до этого была полная глухая тишина. но сейчас, будучи в коридоре школы, он не может себе позволить посмаковать это мгновение, зато может порефлексировать еще целых семь минут до начала урока. не то что бы Рылеева удивляет то, насколько спонтанно это произошло, так как подобного рода волнения обычно не отправляют предупреждающее письмо, но странно то, что это произошло после обмена взглядами с Трубецким. вчера они сидели в столовой, вместе обедали, до этого беседовали в кабинете, потом Сергей подвез Рылеева после собрания, и ничего не произошло, а сейчас один взгляд и кивок, и Кондратий готов вновь взять в руки карандаш, чтобы начеркать пару слов. возможно, Кондратию не стоит так заморачиваться по этому поводу, потому что Пестель говорит (а Миша с Сережей кивают, Каховский поддакивает, Романов где-то закатывает глаза):«‎Кондраш, по-моему нет смысла в том, чтобы пытаться найти рациональное объяснение тому, что происходит в твоей несомненно талантливой голове». Пестель ерунды не скажет.