Да, не их.
Это проблемы того, кто потерялся, запутался в том и тех, кто его окружает, кто разочаровался в жизни, это все проблемы того, кто не был услышан им. А ведь он просил, можно даже сказать кричал, если не словами, то действиями, и ведь даже сейчас он молит о помощи, молит о том, чтобы хоть кто-то ему помог, вытащил оттуда, перетащил на другую сторону, проявил хоть какое-то участие, показал, что не всем на него плевать, что он не пустое место, что он не невидим, и ведь по этому не прыгает, надеется, хотя, кажется на что надеяться. –Помогите… Тихо-тихо шепчет он, ведь если скажет громче, то голос просто сорвётся, из горла вырвется лишь тихий, невнятный хрип и он снова замолчит, глотая ком собственного бессилия, слёзы срываются с щёк и падают вниз, в воду, неслышно ударяясь о нее и исчезая, растворяясь в ней. Скоро он полетит следом за ними. А люди просто игнорируют, никто не обернулся, они продолжают идти по своим делам, ходя своими тяжёлыми ботинками по мостовой, хотя кажется, что только что несколько десятков этих эгоистов прошлись по его сердцу, нещадно растоптав остатки, как маленькие хулиганы торчат цветы на клумбах. Такие нежные и хрупкие. Во рту горько, противно, начинает тошнить, тошнить от их холодности и отрешённости, тошнить от их сгнивших сердец и мыслей: "кто-то другой ему поможет". И где же этот "кто-то"?... Тошно. Или это от таблеток, запитых виски?Уже не важно.
Не на что надеяться.
Он разжимает пальцы и летит вниз, как подстреленная птица, камнем прямо в водную гладь, закрывая глаза. Последнее что он видит, равнодушные лица остальных, лишь единицы из которых взглянули на него и тут же отвернули, словно им показалось, словно не на их глазах произошла трагедия, которую, скорее всего, не повернуть вспять. Осаму больно ударился о поверхность, отбивая себе грудную клетку. выбивая из легких часть воздуха, словно знакомая тяжёлая рука снова ударила под дых, даже, кажется он услышал за спиной знакомое “Дазай!”, подняв в воздух тучи брызг, взлетевших в воздух. Вода тут же начала давить на грудную клетку, словно ее сдавили какими-то тисками, жидкость неприятно застила глаза, вокруг всё было мутное, но не настолько, чтобы не видеть солнце, пробивающееся сквозь толщу, но не достающее до дна, где клубилась темнота, и куда уже вполне реально, без всяких поэтических прикрас падал Осаму. Чем глубже он опускался, тем дальше был свет и тем меньше шансов на спасение. Он закрыл их, не желая видеть свою смерть, не желая чувствовать, что он, оставаясь на “светлой стороне”, всё глубже погружаясь туда, откуда сам уже не выберется, отдаваясь полностью в волю реки, позволяя унести себя дальше. Одежда промокла насквозь, стала тяжелой как камень, и теперь тянет его на дно, где черно как во тьме, в его душе и разуме. Он не против снова окунуться в туда, отдать себя ей, позволить убить себя, взять свою жалкую, бесполезную жизнь в свои цепкие лапы, а после передать в сладостные объятия смерти, хотя, скорее всего, он тем или иным образом выживет, может спасут рыболовные сети, или его вынесет на берег, что угодно.Он даже смерти противен.
Насколько же надо быть отвратительным, жалким, ничтожным и ненужным человеком, чтобы даже то, что так охотно забирает жизни других людей, дарует им сладостное, но ими нежеланное покаяние, так яростно отвергала его, не желая принимать к себе, заставляя страдать, продолжая это бренное существование? Видимо очень, раз его ненавидят все, даже нематериальные существа, высшие силы природы. Бинты намокли, потяжелели, и неприятно липли к телу под одеждой, один из узлов на руке ослаб, белые ленты начали разматываться, словно змеи-альбиносы соскальзывали с конечности и плавали вокруг него, открыв скрытые под ними израненные запястья, словно оголяя покалеченную душу. Коросты, которые только-только образовались из запёкшейся крови, оторвались. Тёплая кровь, которая из-за холода реки тут же охлаждалась, стекала по рукам и смешивалась с окружающей её водой, раны неприятно щипало, но шатен уже не обращал на это внимания. Теперь он тонул в воде, смешанной со своей кровью. Как иронично. Хочется закончить это поскорее. Он сделал судорожный вдох, но не потому что закончился воздух, специально, потому что всё так заколебало, в легкие попала вода, инстинктивно он закашлялся, будто желая убрать её, но стало только хуже, и он был рад. Его лёгкие уже полны воды, он чувствует, что задыхается, чувствует, как близка смерть, и это самое приятное, что он мог испытать в этот момент. Хотя, нет, самое приятно - крепкие объятия одного рыжика. Но он сам всё испортил. В груди неприятно горит, словно разожгли огонь и пламя медленно сжигает его изнутри, но нет, это прямая противоположность, он тонет, медленно отпуская все, забывая все проблемы и горечи, оставляя там, на поверхности, все свои сожаления, а тут хорошо, тут тихо и спокойно. Приоткрыв глаза, чтобы запечатлеть в своей голове картину, которая станет последней, он снова закрывает глаза, погружаясь в блаженную негу сна и забвения, лишь на грани сознания усмехаясь тому, что уже видит галлюцинации. Последний пузырёк воздуха всплывает на поверхность, покидая истощённое тело.Это конец?
Последнее что он видит, прежде чем потребить сознание, как к нему протянули руку, облаченную в черную перчатку.