Как можно было быть настолько слепым? Каким глупцом надо было быть, чтобы не замечать такой простой истины? Неужели все здесь настолько глупы? Неужели все настолько глухи? Неужели никто теперь не видит, что может скрывать за улыбкой человек? Как можно не видеть чужой боли, которая выливается в тысячи шрамах, холодным лезвием оставленных на теле? Неужели ни осталось никого, кто видел бы столь явную фальшу? Или же все стали настолько черствыми, что им стало плевать на то, как утопает в страданиях человек? Неужели мир настолько прогнил? Неужели теперь вокруг одни эгоисты, которые плюют на чужие страдание? Какими монстрами надо быть, чтобы не видеть, как человек, почти всегда находящийся рядом, просто убивает себя?.. Неужели все стало настолько плохо?.. Почему… почему ему никто не помог?!
Двери не закрыты на ключи, окна же открыты на распашку, в пустой однушке воровать нечего, из ценного тут только телефон старой кнопочной модели и дорогие
абсолютно бесполезные антидепрессанты. Бутылки из под палёного коньяка расставлены по всей хате, которую и квартирой нельзя обозвать, лишь кое-где есть более крепкая водка, но всё такая же дешёвая, купленная в ближайшем алкомаркете. Наверное, мешать психотропы и алкоголь очень плохая идея, но не ему об этом говорить, не тому вы будете читать морали о возможных побочках, которые он испытал на себе.
Пачки из под сигарет ближайшего ларька валяются по всей комнате, в окурках и пепле от них же. Пепельницы как таковой, в этой залупе никогда и не водилось, только пивная банка без верха служила неким ее подобием, да и то не тронутая. С таким запахом табака, что въелся в стены этой.. комнаты… можно подумать, что хозяин скончается от рака лёгких
но вы совсем не правы . Не ему вам читать морали о вреде курения, он и так об этом знает, так что не калечьте в очередной раз его душу ненужными советами и своим якобы искренним беспокойством. Как музыканты определяют фальшивые ноты, так и он определяет фальшь вашего голоса.
В доме нет ни крошки еды, только засохший и чёрствый, как сердца бывших коллег, хлеб, что лежит на столе. Больше половины посуды побито, но никто не стремится убирать осколки с пола
некому , прямо по ним и ходят, если судить, по засохшими пятнами крови и следам босых ног. О том, что эти стены, пол и потолок никогда не убирали и говорить не стоит. В углах паутина, которая свисает вниз, толстые слои пыли покрывают все поверхности, на столах стоят кружки с недопитым трехнедельным кофе, на котором уже появилась первая плесень, тараканы уже даже не разбегаются в стороны от шагов босых ног, только когда прозвучала новая, тяжёлая поступь, оглушительным звоном каблуков разрешающая тишину, они спрятались под гарнитуру. Он знал о том, что так нельзя, но поделать ничего с собой не мог. Не вам кричать на него за такой хаос, вещь вы ничего не знаете.
Воняло тут просто отвратительно: затхлость, сырость, плесень, медикаменты, бинты, кровь, пот, порох, сигареты, самокрутки, перегар – всё это было здесь, в залупе, размером, по ощущениям, пять на шесть метров. Слишком много запахов горя и тоски было на такое маленькое расстояние, тут слишком тошнотворно воняло бессилием. Новоприбывшего едва не вывернуло наизнанку, когда тот открыл дверь и на него, как волна, нахлынул весь этот "аромат", сгибая с ног и погружая в свои пучины отчаяния. Вы не имеете права обвинять его хоть в чем-то, ведь вы не знаете его историю.
Везде стояла тишина, мертвая, звенящая, давящая со всех сторон, подавляющая, угнетающая и удручающая тишина, что висела вокруг и оглушала своей безмолвностью, своим немым привосходством. Здесь не было ничего: ни радио, ни телевизора, ни музыки, ни разговоров, ни кипения чайника, ни шагов ни даже дыхания. Даже звуки шумной улицы сюда не проникали. От этой тишины хотелось бежать туда, где есть все то, чего нет тут. Но он сделал шаг и закрыл дверь. Не вам кричать на него за то, как он запустил свою квартиру, как он изуродовал себя, ведь вы не видите этого раньше.
Это помещение резко контрастировало с окружающим миром. Его удручающий вид не соответствовал яркой улице, отвратительный запах отчаяния – цветущий сакуре, могильная тишина – гомону города. Это был другой мир, мир боли и отчаяния, страдания и ненависти, тоски и безысходности. Это его… нет, не дом, это его душа, само его существо отразилось в стенах этого места своим гниющем изнутри ликом, которое противно всем, которое он так успешно прятал за маской, как и этот дом отчаяния прекрасно маскируется под самую обычную съёмную однушку. И вы не имеете никакого права плеваться в его сторону ядом! Не имеете! Ведь… никто из вас не помог ему…
Да… да, все вы, вы, кто называл себя его друзьями, его коллегами, никто, никто из вашего чертова агентства не видел того, как он убивает сам себя изнутри! Как он гниёт в вашем присутствии! Как сгорает заживает от ненависти к самому себе! И вы видели это, видели! Но… почему?.. Вы называете себя спасателями, вы помогаете всем… так почему?.. Почему не помогли ему?! Вы было абсолютно до лампочки, когда он ушел! Когда он перегорел и уволился! Когда не выходил на связь, когда уехал из Йокогамы! Вам всегда было на него абсолютно плевать! Тогда как… как
вы можете называть себя спасителями жизней?! Вы лишь чёртовы лицемеры! Вы хуже подзаборных шавок, ведь те хоть помогают тем, кто относится к их стае! А что вы сделали для того, чтобы помочь?!
НИЧЕГО!!
При вас он утопал в собственной депрессии! При вас он сжигал себя до тла но вы не видели этого! Вы слепые идиоты! Глухие эгоисты! Бесчувственные уроды! Такие как вы должны гореть в аду!
Вы хуже мафии
Мерные шаги, спертое дыхание, звук скрипа кожи перчаток и тихо закрытая дверь. Чуя зашёл в то, что когда-то было домом. Сердце бешено стучит, кадык дёргается, глаза непроизвольно слезятся из-за смрада комнаты. Но не время думать об этом. Шаг, второй, третий. Сердце останавливается, дыхание тоже, зажатый в руке телефон падает на пол, ноги подкашиваются. Он встал на месте, не в силах двигаться, Мори на том конце трубки беспокоится, но в горле вмиг стало сухо, язык онемел, зрачки сузились, а глаза расширились. Боль, шок, непонимание, отрицание, неверие, гнев, печаль, опустошение, ужас и снова боль.
Опоздали...
В голове проносится вся жизнь, все их совместные моменты: первая встреча, первый разговор, первые сломанные кости и первые оскорбления, первое совместное задание, первая встреча в рядах исполнительного комитета, первые потери, первые ночи в компании друг друга и бутылкой вина, первое применение порчи, первое пробуждение в больнице и первый на его памяти волнующийся напарник, первое признание, первый и не последний поцелуй, первая страстная ночь… предательство… первая встреча по ту сторону баррикад, первое и последнее новое объединение двойного черного… и последний разговор перед новым исчезновением.
На глазах слёзы, в руках дрожь, в ушах звон, пелена перед взором, из горла нечеловеческий крик. Истерика. Боль, шок, непонимание, отрицание, неверие, гнев, печаль, опустошение, ужас и снова боль. Снова воспоминания и так по кругу, снова и снова, раз за разом, как во временной петле, как в ловушке, созданный его собственным разумом. Сейчас он понимает его боль, ведь стал таким же. Добро пожаловать в океан безумия, теперь это твой дом отчаяния.
На люстре висел Дазай
