В том месте и в то время II: «На звёздном перепутье»

      Глубокая ночь. Стрелка часов дошла до половины второго и продолжала своё мерное движение, чересчур громко тикая в воцарившейся в доме густой тишине. Серебро луны заливало полы комнат сквозь стекло незанавешенных окон, в рамах гулял студёный ветерок. По краям причудливым узором рисовался тонкий слой инея.       Если выйти на задний двор поместья, на лужайку, укрытую ковром замёрзших, некогда багровых сочащихся духом осени листьев, поднять голову, да так, чтобы в голове загудело и шея от напряжения заболела, то можно увидеть мерцающий песок, рассыпавшийся на полотне чёрного зимнего небосвода. Звёзды. Они улыбались, выглядывая из-за клубящихся как дым туч, что медленно расползались, проясняя небо, загадку любого астронома, — ветер делал своё нехитрое дело. Так понаблюдаешь за сменой настроений атмосферы, вдохнёшь полной грудью морозный, холодный, свежий воздух и поймёшь, что не долго ещё зима будет стелиться, неловко переступая с ноги на ногу на пороге середины декабря. Пора. Уже давно наступила её пора. Осень же изо всех сил вцепилась в руль смены сезонов, напускала на улицы лёгкие заморозки, противные ветра, затяжные дожди, но никак не позволяла белому серебрящемуся в солнце покрову лечь на тротуары и закованные в синий иней лужайки.       Дом Харгривзов, огромный особняк с сотнями комнат, приняв очередное празднество — день рождения Джейн — спал. Время было позднее. Камин приятно трещал, маятник часов в холле мерно метался от одной стенки стеклянной коробки к другой, ветер легко завывал за окошком, убаюкивая видящих который сон близнецов. Вернее, четырёх из них. Джейн, Клаус и Пятый, решив непременно продолжить банкет в честь семнадцатилетия Эриксон, с комфортом обустроились у бара: из винтажного плеера раздавался один из хитов 80-х, над головами абажуры удерживали слепящий глаза свет, делая его жёлтым и приглушённым, поленья в камине неподалеку устало трещали. Мир вокруг троих домочадцев будто перестал существовать. Да и зачем, если они находились в своём — ламповом, атмосферном и тёплом?       Клаус и Джейн сидели на высоких стульях недалеко друг от друга. Эриксон, щурясь, что-то искала в телефоне, а Четвёртый же, подперев кулаком щёку, с обожанием смотрел на брата. Тот с усердием исполнял волю своих компаньонов. Маргарита. Пространство заполнил резкий звук лопастей блендера, перемешивающих лёд с остальными составляющими коктейля. Джейн дёрнулась, будто перед лицом только что разрезал воздух острый клинок, но вмиг пришла в себя, глянув на стакан с зеленоватой амброзией.       — Готово.       Пятый покончил с коктейлями, разлив свой шедевр по трём одноимённым бокалам. Погрузил в лёд, смешанный с алкоголем, трубочки и в один зонтик-украшение. Подал один Клаусу.       — Твой.       — О, спасибо, — оживился Клаус, забирая «Маргариту» из рук брата.       — И тебе, — Пятый отдал Джейн бокал, на краю которого крутилась миниатюрная версия пляжного зонтика.       — Эй, а мне?       — Что?       — Зонтик.       Пятый закатил глаза, но всё же выполнил просьбу брата — вставил в бокал чёртов бумажный зонтик, вертящийся на шпажке во льде коктейля.       — То-то же, — Клаус довольно улыбнулся, поднёс трубочку к губам и сделал первый глоток. Ощутил прохладу и свежесть коктейля, уносящую в далекие летние деньки, бодрящую разум и тело. Стало хорошо. Клауса передёрнуло от удовольствия, он глянул на Джейн. Та по глоточку высасывала «Маргариту», по лицу её ползла тень наслаждения.       — Что у нас на повестке дня, господа? — обратился Пятый к своей «банде», будто обращался к членам какого-то тайного клуба. Ло́ктем он опёрся о мрамор барной стойки, во второй руке держал бокал, по трубочке из которой втягивал плод своего нехитрого труда.       — Мой день рождения? — предположила Джейн, ничуть не смущаясь прямоты вопроса. Это был её день, её вечер и ночь. Эриксон обернулась на Клауса и Пятого: в компании именно этих джентльменов она хотела бы завершить праздник. В голове словно вихрем пронеслись свежие вспоминания.       Вот Пятый вдрызг напивается с ней, доводит до искреннего смеха, начав рассказывать немудрёный анекдот про пресловутых евреев. Вот они с Клаусом лежат на лужайке, зажав в зубах горькие на вкус травинки, и, мотая ногами, смотрят на фигурки из облаков, которые гонял ветер. Вот Пятый ведет её за руку к стенду с сахарной ватой, о которой она весь мозг ему выела, говоря на каждом шагу заевшее, словно пластинка: «Сейчас бы сахарной ваты из парка аттракционов…» Вот Клаус завёл её в китайский городок, в один из районов необъятного Нью-Йорка, где все органы чувств взрывались фейерверком от многообразия запахов, вкусов и впечатлений — повсюду дымились благовония, готовилась необычная еда, говорили на неродном языке. Вот Пятый помогает ей с отчётами, читая в ночи лекции о том, как стоит делать дела в Комиссии, а как — нет. Вот Клаус заставляет её, поймавшую грустинку, засмеяться — чуть ли не силком вытаскивает Пятого из библиотеки, увлекая всех гулять. За рожками мороженого, среди деревьев цветущего парка — вперёд, за новыми впечатлениями!       И не было в этом маленьком прошлом боли, былых горьких слёз, прожжённого сердца с глубокими кровоточа́щими язвочками, что как метастазы расползались по всему внутри, отравляя эмоции, чувства, разум. Все раны, благодаря должному уходу, сумели затянуться — на их местах оставались лишь шрамы, рубцы — маленькие напоминания больших потрясений.       И не было сожалений, замеченных Джейн за этот год. Она могла бы сказать, что это был лучший год в её жизни, но что-то подсказывало, что лучшее ещё впереди.       И ей было, ей будет что вспомнить. Джейн улыбнулась. Из размышлений её вырвали слова Клауса.       — Кто как, а я здесь за компанию. Вы-то ребята — лучшая партия, поверьте на слово, — он закивал сам себе и, не выдержав искушения, потянулся к миске с оставшимися от общего стола канапе.       — Почему я не удивлён? — спросил Пятый. — И, о, — он изобразил на своём лице расстроенную гримасу, — кто закусывает коктейли так?       — О, о, — Клаус в повторяющемся движении потревожил ладонью плечо Джейн, — смотри-ка, сестрёнка, нас сейчас ассасин в шортиках будет учить выпивать, — он коротко посмеялся.       А Пятый лишь изогнул бровь, переводя взгляд на Джейн. Она улыбнулась, пожимая плечами.       Прошёл час. А может и два. Три товарища сидели, сплочённые общим событием, делом и мотивом, находились в полусонном состоянии. Кто-то обмяк, склонив голову через руку, которой подпирал горячую щёку. А кто-то мерил компаньона испытующим взглядом, лёжа на холодном мраморе барной стойки, упираясь подбородком.       Клаус, отняв кулак от лица, мгновенно проснулся, будто что-то выдернуло его, схватив за шкирку, из сладкой дрёмы. Рука потянулась к карману — вскоре мирок «взрослой» банды начал медленно заполняться пахучим дымом начатой папиросы. А Джейн и Пятый продолжали сверлить друг друга взглядами. Будто играли в бессмысленные и беспроигрышные гляделки.       — Ты, — вырвалось из уст Джейн.       — М-м? — прикрыв один глаз, ответил Пятый.       — Анекдот рассказывал. Помнишь?       — Удивительно, что помнишь ты. Про евреев который?       — Он самый.       — Ну так и что? Чем всё закончилось?       Пятый улыбнулся.       — Слушай.       Он прочистил горло и отнял подбородок от столешницы. Распрямил спину, выгнулся, потянулся. Сладко простонал, смежив веки и почувствовав, как мышцы приятно потянулись.       — Сидят в окопе два еврея, — Джейн уже широко улыбалась, а глаза её горели звонким смехом, — одному, Изе, только что прострелили зад.       Пятый вошёл в роль, начав подражать каждому из персонажей:       — «Абрам, пристрели меня! Так больно, сил нет терпеть!»       — «Нет, Изя, не могу…»       — «Пожалуйста, Абрам!» — жалобным голоском взмолился Пятый, влившись в игру. Да так хорошо, что Джейн уже сейчас начала заливаться первым смехом. — «Не могу, Изя! Патроны кончились».       — «Так купи у меня!»       Клаус, отведя в сторону папиросу, раскатисто рассмеялся несуразности и тупости анекдота. Вслед ему поспешила Джейн.       — Старик, ну ты конечно, — Клаус помотал головой. Потянулся к брату, чтобы одобрительно хлопнуть по плечу, но промахнулся и чуть не потерял равновесие, что могло привести к падению со стула. — Ай-ай-ай.       — Примечательно то, что я на четверть еврейка, — отдышавшись, но не убирая с раскрасневшегося лица улыбку, сказала Джейн.       — Клаус, а кто у нас кто? — спросил Пятый. — Мы ведь не учили иврит? *       — Не учили. Помню испанский, французский, русский, чешский…       — Значит, евреев среди нас нет.       — А кто есть? — вклинилась Джейн.       — Ваня из России — так что русский учили все. С переменным успехом. Сквозь огонь и воду проходили… Какой же сложный всё-таки язык.       — Да ну! — прыснула Джейн. — Ничего сверхъестественного!       Пятый поджал губы, искривив их в усмешке.       — «А шутку не могу придумать я другую, как только отослать Толстого к…»**       — Пятый! — Джейн вновь залилась звонким смехом. Ломаный русский Пятого изрядно пострадал от отсутствия практики и принятого алкоголя. Но, даже несмотря на это, оставался различимым, причём на очень неплохом уровне. — Это матерные стишки, кажется, Пушкина?       — Отец заставлял учить много его стихов. Зачем только? Зачем нам, детям, зубрить семь языков, оригиналы Гомера, Шекспира, Пушкина или Толстого? Мне приходилось вливаться в ритм зубрёжки, но делал это через раз и крайне неохотно. Не хотел угождать всем и каждому в этом доме и становиться полиглотом.       Джейн всё ещё смеялась, исторгая из себя крохи оставшихся за вечер эмоций. Клаус, улыбаясь до ушей, докуривал папиросу.       В комнату вошла Ваня.       — Что вы здесь устроили? — не до конца проснувшись, пытаясь разлепить приставшие друг к другу веки, поинтересовалась она. Вид у Седьмой был помятый — волосы клочьями, на коже лица и шеи следы от складок подушки, под глазами залегли лёгкие тени.       Все затихли. Даже дымок от оригинальной сигары стал клубиться с меньшим размахом. Три затуманенных взгляда обратились к невысокой девушке, появившейся из темноты и заставшей их посиделки врасплох.       — Время видели? Четвёртый час, — прошипела она. — Ну что вы как дети… — Ваня покачала головой.       — Вообще-то мы всё ещё дети, — возразила Джейн.       — Я духовно ребёнок! Ребёнок судьбы! — Клаус развернул открытые ладони, что смотрели вверх, и скрестил их у своего лба — изобразил закрепившийся привычкой знак его секты в далёком Далласе.       — Клаус! — Ваня вздохнула, опустив плечи. — Расползайтесь по комнатам, хватит… пить! И гоготать на весь дом!       — Ваня, у нашей Джейн сегодня…       — Вчера.       — …вчера был праздник, — исправился Пятый. — Может, мы доведём дело до победного конца?       — Какого «конца»? Расходимся! — вспылила Ваня. Она сложила руки у груди, с укором посмотрела на троицу и кивнула в сторону выхода. — Живо.       — Ладно, всё-всё, не расстраивайся только, сестрёнка, — виновато сказал Клаус, затушив в пепельнице остаток папиросы.       Элегантно скинув с лица пару вьющихся прядей, он сполз со стула и, картинно расправив плечи и приподняв подбородок, шаткой, медленной, виляющей походкой покинул место действия.       Ваня проводила его пытливым взглядом.       — Кто следующий? — развернулась к оставшимся она.       Два уже почти не подростка переглянулись, едва различая лица друг друга в завесе дыма потухнувшей сигареты. Разумы, принявшие её дурман, окончательно покосились, как хлипкий карточный домик. Тому, помимо всего прочего, способствовал и эмоциональный фон последних часов, измотанность, а также градус спиртного в крови. И если привыкший к подобному организм Пятого ещё мог без труда справляться с такими скачками удовольствий, то Джейн же, выжатая, как лимон, уже начинала смыкать глаза и клевать носом.       Но только стоило поймать на себе озорной взгляд Пятого, как тело мгновенно открывало дополнительный фронт обороны с сонливостью. Её как рукой сняло — открывалось второе дыхание. Глаза раскрывались, наваждение и сладкий шёпот, твердящий «спать», снова и снова брал штурмом пьяные мысли. Парень так и говорил: «Хочешь продолжения?». И могла ли Джейн отказать? О нет, это было выше её разыгравшегося интереса.       Джейн улыбнулась уголком губ. Кивнула. Две головы с хитрющими взглядами развернулись в сторону застывшей сонной Вани.       — Давай попробуем договориться? — казалось, изо рта Пятого льётся не набор слов, а приторно-сладкий кленовый сироп.       — «Договориться»? — уже бодрее спросила Ваня, оживившись. Поза из усталой превратилась в более уверенную: она изогнула бровь, вновь сложила руки у груди и перенесла вес на правую ногу, демонстрируя, что находится вся во внимании. — О чём договариваться-то?       — О нашей отсрочке к капитуляции, — Пятый глянул на Джейн, ожидая подтверждения. И получил его, выражающегося в кивке. — Я могу рассказать анекдот.       Джейн еле сдержала смешок. Ваня заинтересовалась как минимум тем фактом, что из уст её братца вылетело такое специфическое и вредящее его имиджу слово. Анекдот.       — Удиви меня.       Пятый, как ранее делал, прочистил горло. В мутном от пелены спирта взоре сверкнул огонёк. Та смешинка, что раззадоривала и побуждала делать немыслимые, несуразные вещи.       — Сидят в окопе два еврея… — послышалось в пустоте холла спящего дома.       Глубокая ночь. Мерное тиканье часов. Завывание ветра.       В холле раздался искренний смех Вани и Джейн. Где-то сверкала самодовольная улыбка Пятого.       За окном пролетели первые хлопья долгожданного снега.