***
— Смотри, — тормозя передо мной в коридоре, зовёт зажмурившийся Сан и пальцем показывает на повязку с котиком, которая висит на его шее. Обыкновенная повязка для сна. Светлая. — Она похожа на тебя, правда?! Тебе нравится? Смотри. — Идиот, я не вижу, какая она. — Она бе-же-ва-я, — не открывая глаз, по буквам произносит Сан. — Это цвет немного ярче и холоднее оттенка моей кожи. Если хочешь, я мог бы… — Не хочу. Не хочу видеть, как выглядит «бежевый», не хочу видеть, как выглядит сегодня Сан. И его самого не хочу видеть. Но он прячет глаза, не даёт себя видеть и вроде не втягивает меня в новые неприятности, поэтому я позволяю себе спросить, чем эта повязка может быть на меня похожа. — Очевидно, тем, что она безумно милая, хоть на ней и нарисована угрожающая мордочка. Милый, значит? Так вот каким он меня видит? Не то чтобы это была действительно интересная информация… Не хочу знать почему. Не хочу знать, как долго. Не хочу видеть, не хочу знать, не хочу! Возможно, я его толкаю? Определённо толкаю в плечо, чтобы он освободил дорогу, и сам спешно ухожу, чтобы не встречать его растерянный взгляд. Сзади слышу чей-то отборный мат и следующий за ним звук падения. Я не хочу оборачиваться. Сан, прости. Я не хочу на тебя смотреть. — Ты оглох, говорю?! — П-простите, нет… Извините. Я не могу понять, что вы сказали… Просто сегодня не твой день, Чхве Сан. А я — не твой моно. Вернее, не тот моно, который тебе правда нужен.***
Из-за того, что глаза были закрыты, я пропустил «вспышку» и врезался в какого-то парня. Кажется, он не был сильно доволен мной и толкнул. Глаза пришлось таки открыть, но Сонхва, к счастью, уже сверкал пятками в другом конце коридора. Теперь я могу взглянуть на своего обидчика и «послушать», что он щебечет. Похоже, говорит мне быть осторожнее? С перебивками на жалобы о плохом дне, чёртовом семинаре и том, какой я плохой, да. Признаться честно, мне этого парня даже жалко, поэтому я ему улыбаюсь и протягиваю ладонь, а ухватившись за неё, опрокидываю на пол рядом с собой. — Я совершенно не понимаю, о чём вы там говорите, когда вы вот так сидите сбоку, поэтому можете ругаться сколько хотите. Хоть до завтра, мне не сложно «послушать». Пока он будет жаловаться на жизнь, подумаю о Сонхва и том, как доступно ему объяснить, что я купил эту повязку как раз для того, чтобы не донимать его больше своими неуместными взглядами. Натягивать на глаза, превращаясь в слепого и полуглухого котёнка, и слушать, что он там говорит — такой вот у меня идиотский план. Потому что я не думаю, что быть «слепым котёнком» согласится он сам ради того, чтобы не видеть мои глаза. Неужели я настолько неприятен своему моно? «Мы его ищем, ищем, а он на полу рассиживает! С Минги. Ты хоть здоровался с ним?» — поднимаю глаза на появившиеся передо мной ноги, встречаю взглядом осклабившегося Уёна, опускаю взгляд обратно в телефон, в котором этот придурок быстро печатает новое сообщение. «Нам отменили вирусологию, так что у нас второе окно подряд. Хотели тебе сказать об этом». — Видели Сонхва? Даже не понимая смысла произносимых им слов, я прекрасно понимаю, что Уён матерится. Ты не понимаешь, Уён, не понимаешь. Я ему нужен, я знаю. Он сам говорит обратное, отталкивает меня во всех смыслах слова, но я же вижу, как счастливо он тянется на свет… У меня, кстати, шишка благодаря ему и «Минги». Но это, клянусь, не больно. Я, едва узнав в нём моно, приготовил себя если не к боли, то к самоунижению ради его улыбок. Тогда, правда, он мне не казался таким ранимым и брошенным… Он казался безумно красивым, уверенным и одиноким — гордый степной волк на чёрно-белой тропе. А теперь он словно маленький и взъерошенный воробей, настойчиво клюющий кормящую его ладонь. — Уён, я нормально спросил… Вы видели Сонхва? Мне кажется, у него проблемы сегодня… «Минги спрашивает, не тот ли это парень, что толкнул тебя в него… Сонхва-хён тебя толкнул?» Он не специально. Не монстр же Сонхва, в самом деле… Ха-ха, ха. Я не должен себе позволять мыслей, даже в шутку, что он может быть мне опасен, нет. Иначе он уйдёт. Станет ещё более одиноким и, может быть, правда поедет крышей… нет! Я сверну для нас горы. Ха-ха. Сонхва иногда шутит, что я горнолыжник, когда я рассказываю про солнечную систему и экзопланеты. Так боюсь обижать его, что не хочу даже думать об этом. — Сан, приём, — Уён присаживается на корточки и, тычась в меня лицом, произносит по буквам. — Ты этому «хёну», к счастью, нафиг не сдался. Он тебе, очевидно, тоже. Чего ты за ним таскаешься, как ящерица за жертвой? Никто не говорит, кто на самом деле жертва. Никто не говорит, кто на самом деле я. — Всё хорошо, я споткнулся об него. Всё в порядке. — Вроде бы я говорю именно это. Но, быть может, я просто шумно дышу. Или кричу. Или плачу. Иногда я не понимаю, как умудрился вырасти с таким-то «даром». Неужели кому-то продал душу? Едва ли — моя для Сонхва. Я стану сильным для нас. Для него. Закрою от кого и чего угодно, кроме себя. Но ему можно сажать меня на цепь, я не обижусь. Просто… пока его жизнь имеет цвет, моя буквально имеет смысл, не так ли? И звук. Звук его голоса, на удивительную звучность которого он сам не обращает внимания. Он и низкий, он и высокий. Он и хриплый, и мягкий. Он почти самый родной, оттого что понятный, и самый далёкий, потому что Сонхва не говорит со мной так охотно, как я прошу. Хочешь, я тебя украду? — Ты добегаешься за ним когда-нибудь, честное слово. Я надеюсь. На самом деле мои друзья знают язык жестов. Я говорю на нём на людях, чтобы не привлекать внимания к своей глупой проблеме. Я говорю на нём дома, чтобы не напоминать всем, что вообще-то всё понимаю. Только не через ухо, а по губам. И я бы никогда, клянусь, не подумал, что буду говорить с кем-нибудь так же просто, как пытаюсь говорить с Сонхва. Понимать смысл, не читая с губ. До слёз в глазах наслаждаться каждой нотой, что он произнёс. Когда-нибудь, быть может, завтра (или никогда), я расскажу ему об этом. На всякий случай напишу записку и положу в карман. Или приклею к пачке с печеньем «знаешь, я типа глухого» и брошу в сумку. Глупость какая. Зачем мне жаловаться ему на такой пустяк? Когда-нибудь, а может быть, никогда, я ему открою весь мир, расскажу про каждый цвет. Составлю памятку на всю тетрадь, принесу цветовой атлас и скачаю Pixolor¹. Подарю всё, что мне принадлежит, пусть знает, как он мне ценен. Ёнджун присаживается напротив и виновато улыбается, протягивая пустые ладони. Он мне часто пишет «записки» на костяшках пальцев: «привет», «как дела», «сегодня жарко», но сегодня явно не тот день, когда со мной будут говорить без слов. Ёнджун говорит, что чувствует себя плохо, общаясь со мной так же, как со всеми. Но печатать текст и не смотреть мне в глаза он любит ещё меньше, чем это ощущение вины в груди. Поэтому улыбается. — Я видел Сонхва сегодня. Я тоже. — Он выглядел… помятым? Что-то случилось? Уён не хочет… ты знаешь, Уёну не нравится, что ты бегаешь за своим моно. Мне никто не желает зла — я уже выгляжу достаточно обделённым, — но своими поступками или словами кто-то обязательно гадит. И так уж вышло, что нередко этот кто-то — Уён. Не нравится ему, видите ли… Простите, забыл уточнить, кем и с чем мне родиться, у вас, мистер Чон. — Кажется, Сонхва меня сегодня нечаянно толкнул. — Никто не жалуется на такие мелочи, я лишь объясняю что-то, что понимаю сам. Почему — не знаю, но сам факт осознаю. Возможно, когда-нибудь он мне расскажет? — Сильно ударился? — Не сильнее, чем он стукается при всплеске. Я знаю кое-что такое, о чём Уён с его нежеланием смотреть на мои таскания и не догадывается. Что-то особенное, прекрасное, сокровенное. И это даже не моё желание тянуться к Сонхва. Я знаю, что Ёнджун — моно. Наш лучший друг ещё со средней школы, наш золотой мальчик и гордость класса с толпой обидчиков за спиной. И Ёнджун сам не в курсе, что я действительно знаю это. И что мне так жаль, что я не смог стать его лучом преломленного света. Но его реагент хороший, он его понимает. Однажды, ещё в школе, я увидел, как он пытался учить цвета, сидя на на полу библиотеки и придерживая за руку кого-то на год или два младше. Ёнджун показывал на разные части картинок в книге, спрашивал, что там за цвета, а в ответ слушал: «Э-э, я не знаю? Вроде бы синий? Или голубой… Хён, я не понимаю разницы, правда». И они оба смеялись. Его реагент его понимает, и я хочу, чтобы Сонхва знал, что и я его понимаю. Не чтобы он кричал об этом на весь университет, не чтобы он рассыпался мне в благодарностях или извинениях — просто знал. Буквально ничего, кроме как понимать его, я и не могу. Ну и дарить капельку тепла и света в его жизнь? Для этого, правда, нужно открыть глаза. Нам обоим. — И Уён в курсе, что именно Сонхва тебя стукнул? — Да не стукал он меня, боже. Я дурак и упал на какого-то парня, как только меня толкнули. Я же… извинился? Определённо я произносил что-то, содержащее в себе эти слоги. — Уён в курсе, что я об этом думаю. А думаю я предельно ясно: пока могу пытаться помочь Сонхва, буду пытаться. Даже если он против. Я так хочу. Какой отвратительный эгоист. Какой страшный собственник. Давай, Ёнджун-а, поругай меня за лишний энтузиазм. — Думаю, ты прав. — Из-под моих ног уходит земля, я чувствую слабеющее притяжение своего недуга от этих слов. Пусть я их не слышу — только читаю, — они откладываются мёдом на моей потрепавшейся за этот месяц душе. Кажется, я лишь теперь понимаю, что она болит. За Сонхва болит — вот он, Ёнджун, так же глядевший на вспышки всю среднюю школу, мучающийся от цветов и их осознания, ещё маленький и такой беззащитный — это он со мной говорит, — даже ему кажется, что я прав, что Сонхва понравится мир, оттенки в котором нельзя сосчитать по пальцам. — Сонхва пока даже не представляет, от чего отказывается. — Спасибо, Ёнджун. Дело даже не в том, что ему виднее, а в том, что он говорит как истинный друг, у которого сегодня задалось чуть больше, чем у меня. Спасибо, что протянул мне руку. Возможно, я бы сам не заметил, как вскоре сдался.