Палачи Ленинграда

Окна на втором этаже горели ярко. Сегодня Людмила Иосифовна сама сняла плотные синие шторы, свернула в тугой узел и положила в шкаф. Валентинов стряхнул пепел с сигареты в пепельницу и еще раз спросил: — Ты уверена в этом, Люда? — Абсолютно. — Но они копают под Ленжет! И не мне тебе рассказывать, что такое проверка из Москвы, что такое негласное расследование и чем оно обычно заканчивается. — Ян, Ленжет — это Полуэктов и люди Чеснокова. Это не мой уровень. И я не занимаюсь теми хищениями, которые вижу в отчетах. Меня больше волнует то, почему отдел по борьбе с бандитизмом заинтересовался клеевым заводом. И почему ты, — она подчеркнула это слово, — не доложил мне все подробности. — У меня нет такого допуска. — У тебя? Нет допуска? Ильиченко фыркнула и покачала головой: — Не ври мне, Ян. Ты мне просто не хочешь ничего рассказывать, потому что боишься, что это повредит твоей карьере. Так что же знает УГРО? — Ничего. Их заставили переделать отчеты и закрыть на это дело глаза. Женщина села на край дивана и медленно налила себе в стакан чай. Размешивая ложечкой сахар, тихо заметила: — Не тяни, Ян. — Эксперты выявили в пепле человеческие останки. — Однако далеко шагнула судебная медицина, — Ильиченко коснулась пальцами края стакана. — Может, еще и поименно каждого сожженного назвали? Она усмехнулась и поднялась с дивана, отряхивая плотную синюю юбку. Прошлась по комнате, покачиваясь на каблуках, от окна до двери и обратно. Ее высокий лоб прорезала продольная морщинка. Людмила Иосифовна заговорила резко, отрывисто: — Значит, мы кого-то пропустили. Или мелкая сошка проболталась. — Это невозможно. Мои люди допрашивали каждого, до последнего сопливого хлопца. — Коты? Домушники? Дергачи? Ты о них, об этих вольных художниках подумал? — Да. Их расстреляли всех. А остальных, мелочевку вроде проституток и босяков этим надолго припугнули. Новые мазы не сунутся. Им своя шкура дорога. Ян смял окурок в пепельнице и вздохнул. — Не вздыхай, — Ильиченко улыбнулась. — Свяжись с МВД, по служебному делу попроси досье на московских. Кто там верховодит, сколько их там человек. Мне нужно знать все, чтобы найти трещинку в их банде. — Нам не удастся очистить район в короткие сроки. Да и нужно ли это? Она резко, стремительно, как змея, склонилась к его лицу: — Ты на что намекаешь? — Ланган. Людмила Иосифовна медленно выпрямилась и прищурилась. Скрестила руки на груди и сказала холодно, с металлическим привкусом в голосе: — Разберемся.

***

Шалман гулял так как гуляют в последний раз в жизни: со скрипом патефонной пластинки, с самогоном, трофейным шампанским, с песнями про жизнь-кручинушку и тюрьму казенную. Ланган потоптался на пороге, но дальше — к столикам, к девкам, смеявшимся с размазанной по губам трофейной помадой, к небритым хмурым типчикам «не подходи, дядя, зарежу» — не пошел. Не пошел не потому, что забоялся, а потому что цель его визита прошла мимо него, вихляя бедрами и вешаясь на шею какому-то переростку в кургузом черном пиджачке. Она шла, спотыкаясь, хватаясь за своего спутника, а Андрей Януарьевич шел сзади и пару раз грустно улыбнулся своим мыслям. Ночь была холодная, а она, дура, в своем шелковом платье. Ланган сунул руки в карманы своего черного пальто и чуть отстал, замедлил шаг, однако не теряя их из виду. На траве за сломанной решеткой кто-то лежал, и он, ради конспирации, а не из чувства сострадания, склонился над лежащим. Труп. Видимо, саданули по голове тяжелым, потом удар финки в печень, вон на серой рубашке темное пятно. Склонился вовремя, потому что впереди идущие обернулись. Раздался женский смех, затем возня. Ланган искоса поглядел на них, но фонарь не горел, и разглядывать там было нечего. Сзади хлопнула дверь, кто-то свистнул, и Андрей Януарьевич ладонью нащупал холодную сталь ТТ. — Браток, курева не найдется? Ланган не курил, но для таких вот встреч всегда носил с собой папиросы и спички. Протянул белый коробок с голубой волной, шутливо осведомился: — У паровоза дрова кончились? — Да пошел ты, — брякнули из темноты. — Свои обронил, когда склад ломанули. Ты чей будешь? — Ничей, дядя, — майор, снова сунув руку в карман, обернулся на уходившую парочку и резко ударил мужчину финкой в печень. Тот охнул, и, качнувшись, завалился на Лангана. Андрей Януарьевич выдернул нож и, вытирая его о край пальто, бросился в ближайшую подворотню. Успел как раз вовремя — желтое платье скрылось за дверью парадной. Дверь было видно в арке соседнего двора. Ланган быстро, чуть пригибаясь, прошел чугунную решетку и прикрыл за собой калитку, задвинул защелку. Выход теперь был только один — на Первую Южную улицу. В темном подъезде ориентировался уже только по звукам. Шел нарочно медленно, чтобы не услышали, но, судя по женскому смеху, им было совсем не до этого. Эх, Оксана, Оксана… Два силуэта — темный и светлый на фоне двери. Она не попадает ключом в замок, противно скребет так по нему. Андрей Януарьевич поморщился, замерев у стены на две ступеньки ниже их. Наконец, скрипнула дверь, и он в один прыжок очутился рядом с ними. Оксана взвизгнула. — Ты что, фраер? — сипло вякнул подросток и тут же замычал — удар кулаком пришелся аккурат в солнечное сплетение, а рот Андрей Януарьевич зажал ему ладонью из предосторожности. Ланган толкнул женщину в прихожую и, схватив пацана за шиворот, втащил его в квартиру. — Сядь, не мельтеши. Щелкнул выключателем, подтащил не сопротивляющееся тело к стулу. Оксана за спиной охнула. Узнала все же, Андрей Януарьевич усмехнулся. — Андрюша… — голос робкий-робкий, но сейчас было не до нее. — Ярика не тронь. Ярик, значит. Встал напротив неподвижного с выпученными от боли глазами Ярика, нарочно присел на корточки, чтобы быть ниже. Так душевнее получается. Оксана ойкнула, вцепилась ему в плечо, но Ланган отмахнулся: — Найдешь себе нового хахаля. Сядь и заткнись. А ты, малец, давай, шевели языком. Рассказывай. — Шо рассказывать, дяденька? — Что за Ханша такая? Откуда взялась? — Не знаю я ничего! По глазам видно, что брешет. Смотрит как нашкодивший кот и взгляд отводит. — Я тебя в последний раз спрашиваю — кто такая Ханша? — сказал Андрей Януарьевич ласково. — Дальше буду глаза выкалывать. Ведь так она делает? — Андрей! — Оксана вскрикнула, потому что Ланган вытащил из кармана финку. Щелкнуло раскрывшееся лезвие. — Только пол юшкой не запачкай. — Не бойся, жмура у тебя на хате не будет. Ну что, вьюноша? — Баба есть какая-то, страшная, — затараторил Ярик, поглядывая на нож. — Страшная — это как? На рожу или по повадкам? — По повадкам. Она кодлу Ворона положила. — Это я знаю. Где живет? Кто при ней? — Не знаю. Кабы знали, то на лапшу настрогали бы. — Это верно, красавчик, — Андрей Януарьевич поднялся и нож убрал, защелкнул лезвие пальцем. — Да не жмись ты так. Я свой. Меня вот что интересует. По какому поводу Митька Северный с вашим Царьком сегодня бодягу жрал? — Ворона поминали. — Не похоже было на поминки. Скорее, на свадьбу. Вот, Ярик, расскажи — вы весной когда в последний раз трупы в печах сжигали? В «Клейкости». — Ну… — тот замялся. — А зачем это? Жмуров все равно потом мусора и медики подбирают. А пока подвезешь, соберешь этих, туда привезешь… Морока одна. Мы хренью этой не занимаемся. — Молодцы хлопцы, — будто себе под нос шепнул Ланган, потом уже громко добавил: — Все, вали отсюда. — Э, мужик, если баба твоя, то сразу так и сказал бы. А то чуть душу не вышиб, — Ярик хлопнул носом уже в коридоре. — Брысь! — фыркнул майор и тяжело опустился на стул. — Ну, здравствуй, Оксана. Та сидела на диване, закинув ногу на ногу, и посасывала пустой мундштук. Молча окинула его взглядом с головы до ног и лишь откинулась назад. Платье задралось, обнажив резинку чулок. — Забыл, что без этого, — майор вынул из внутреннего кармана бумажник, отсчитал два рубля и бросил их на диван, — ты говорить не будешь. — Скотина. Голос был низкий, прокуренный, с гнусавинкой. И где же тот прекрасный сопрано, потрясающий душу до самых печенок? Андрей Януарьевич снова усмехнулся. — Не узнаю тебя, моя родная. А где же поцелуй в щечку? Борщи? Дети? — Пошел вон, — протянула она устало. — Или ты не наиздевался надо мной еще? Так я твоя. На! Она выпятила вперед грудь и внезапно разрыдалась. — Ладно, Оксан, тихо, — майор встал, отошел к окну. Тощая фигура подростка темнела у соседней парадной. Светился огонек папиросы. Тишину прорезали два выстрела. Потом длинная автоматная очередь. Ярик бросился к воротам, потряс их, метнулся к пустой проходной. Там зашумел мотор, вспыхнули фары. Андрей Януарьевич прищурился. Полуторка. Грохнул выстрел. Силуэт Ярика в желтом свете качнулся как надломленный и рухнул на колени. В желтом свете фар уплыл бело-черный номер — ЛЕ 35-40. Справа обдало дешевыми духами и перегаром. Оксана привстала на цыпочки, вгляделась в темную пустоту двора. Ланган взял ее за плечи, развернул к себе лицом. — Ты, когда с этим шкетом шла, видела полуторку? — Ну, да. Я еще из-за нее платье запачкала. — Кто в кабине был? — Мужик какой-то. Он там базарил с кем-то. — Голос второго слышала? — Баба вроде бы. Как мы подошли, они сразу заткнулись. — Заткнулись… Спасибо, что не прикончили, дура, — он отпихнул ее от себя. — Проспись лучше. — А что, — Оксана провела подрагивающими пальцами по вырезу платья и расстегнула две пуговицы, — у меня не останешься? — Мне еще сифилиса не хватало. Спасибо, обойдусь. Она встала, неестественно рассмеялась: — Тогда проваливай. Ланган обошел труп Ярика, вздохнул. Хорошо, что не мучился парнишка. Другим повезло меньше или не повезло совсем. Заглядывать в шалман он не стал — насмотрится завтра, сейчас светиться было совершенно ни к чему. Вдали противно завыла милицейская сирена. Ланган дворами вышел на проспект Сталина и поймал позднюю попутку. Дома он рухнул, не раздеваясь, на продавленную тахту и закрыл глаза. Если бы передумал и вошел в шалман, то завтра бы его труп отнесли бы в морг. Погиб на боевом посту, написали бы. Очень иронично. Значит, Московский уже все, отвоевался. И Кировский тоже. «Клейкость» за ленинскими, но раз пошла такая драка, то и Ленинский район давно уже не того, не криминальный. Значит, печки «Клейкости» снова будут принимать жмуров по полной топке. Значит, Немцева Марина Александровна снова будет на стреме. Забавно. Значит, можно проводить вторую облаву. Утешающие и одновременно пугающие выводы. Немцева ничего не скажет на допросе, это раз. Обломают зубы с Ленжетом, это два. Горком и эта Ильиченко настрочат как минимум две телеги, это три. Интерес МГБ обеспечен, это четыре. Придется действовать своими методами, это пять. Потом в голову, ломая математическую стройную логику, втесались мысли об Оксане. Дура она, дура. Поженились они в тридцать четвертом. Дочь умерла через три дня, из роддома Оксана вышла со свидетельством о рождении и смерти. Потом он пропадал в заграничных командировках, Халкин-Гол, Катынь. Она в шутку называла его штатным палачом Ленинграда, а потом во время войны развелась, закрутила роман с морячком и уехала вместе с новым мужем на Дальний Восток в сорок пятом. Мужа убили в Китае, вот она в Ленинград обратно и вернулась. А дальше по наклонной — проституция, пьянки, бандиты с Лиговки, но без приводов в милицию. И то хорошо, а то нечего бывшего мужа, сотрудника органов, позорить. Если не сопьется, то вышлют на сто первый километр. Если сопьется, то… Предположить, что будет, если Оксана сопьется, Андрей Януарьевич не успел. Зазвонил телефон в прихожей. Он поднялся, прошел в коридор и снял трубку. «Товарищ Ланган, вас вызывают. Седьмая парадная», в трубке незнакомый молодой голос. По привычке майор бросил взгляд на часы. Три часа и сорок шесть минут ночи. Пора ехать.