Палачи Ленинграда

Перед ним стоял Ян. Дуло ТТ отодвинулось, перестало холодить лоб, и Валентинов, все еще держа Лангана на мушке, приказал: — Раздевайся. У Андрея Януарьевича дернулась щека, и он медленно, чтобы не пристрелили, расстегнул пиджак и рубашку и бросил их на пол. Под рубашкой ничего не было. Ствол пистолета качнулся вниз. Ланган расстегнул ремень, и с него соскользнули брюки. — Он чист, Людмила Иосифовна. Ильиченко бросила равнодушный взгляд на майора: — Можете одеваться. Ян, прощупай у него пиджак. Если Валентинов сейчас передаст ей пистолет, то еще не все потеряно. Можно одним ударом врезать по его запястью, потом в глаз. Но Ян Леонидович отошел в сторону, и майор едва не скривился — Ильиченко расстегнула сумочку и направила на него браунинг. — Что вы ищете? Оружие? — Нет. То, что вы без оружия, это я поняла сразу. — Чист, — Валентинов протянул Лангану пиджак и на всякий случай отошел в сторону. — Искали шнур с микрофоном, — Ильиченко опустила пистолет и кивнула на печь: — Если бы нашли, то вы были бы там. Андрей Януарьевич молчал. Тогда она обошла его кругом. Он напряг слух, но женщина всего лишь щелкнула зажигалкой и закурила. — Ловко, однако, вы обдурили нас, Андрей Януарьевич. Не ожидала. Похвально. Вы только подумайте — честный майор милиции оказывается не менее честным человеком… Как мы. — Кто это — мы? — хрипло спросил Ланган. — Мы, палачи Ленинграда. — Тоже приводите приговоры в исполнение в пятом подвале? Ланган усмехнулся. — Вы слышали про суд Линча? Впрочем вы сами застрелили Потапенко, руководствуясь не нашим милосердным советским законодательством, а революционной совестью. Так? — Верно, Людмила Иосифовна. А вы позволили пристрелить вашего коллегу и даже закрыли на это глаза. Это благоразумие. И я не о Потапенко. — Вероника Алексеевна рассказала мне. Потом я сразу поняла, кто этот неизвестный палач… — А Полуэктов шепнул мне, кто отстреливает бандитов в Ленинграде, — парировал Андрей Януарьевич. — Выполняете миссию высшего правосудия, помогая таким образом милиции. Она не успевает трупы за вами подбирать. И это вы меня будете упрекать в жестокости? — Я не говорила о жестокости, — мягко заметила она. — Вы все делаете правильно. И я тоже хочу извиниться перед вами, Андрей Януарьевич. Не буду чинить вам больше никаких препятствий. И мне хотелось бы, чтобы мы работали вместе. Людмила Иосифовна протянула ему руку. Майор на секунду помедлил, раздумывая, но потом крепко стиснул ее пальцы. Мир между ними был заключен. Валентинов опустил пистолет, и воцарилось молчание. Только печка немного потрескивала. Первым молчание нарушил Андрей Януарьевич. — Но что делать с расследованием? — Закрыть дело за неимением преступника. Не справились, в нашей работе всякое бывает. — Вы служили в милиции? Ильиченко кивнула: — Да, совсем девчонкой работала там. Вы легко повысите показатели по другим критериям. И вы, Андрей Януарьевич, зря заговорили про увольнение и рапорт. Не нужно это. — Не нужно лишь потому, что вам нужен свой человек в ОББ. Кто ж поможет вам тогда выискивать новых жмуров? — Вы правы, — Людмила Иосифовна нисколько не смутилась. — Но и вам нужно прикрытие от проверок сверху. Поэтому не беспокойтесь — я все обеспечу. Это будет взаимовыгодным сотрудничеством. — И генерал Иванцев дал согласие на эту операцию, — сказал со своего угла Ян. Вот же прохвост Мишка! — охнул про себя Ланган, а вслух переспросил: — Значит, это операция МГБ? Ему никто не ответил, но все было ясно без слов. Его провели как последнего щенка и затянули на горле тугую вожжу — раз дернешься, и все, задушат. Ловко все сделали, очень ловко. Значит, они теперь все под петлей ходят. Но доказательства… Он на Ильиченко вышел, повинуясь только доводам рассудка, и лишенный твердых улик. Никакое преступление ей инкриминировать было нельзя. Но и ему, Лангану, тоже. Все свои убийства он совершал ночью, соблюдая все меры предосторожности. Единственное — это его ТТ. Вспомнив о ТТ, Андрей Януарьевич похолодел. Пистолет он тогда оставил в кабинете у Иванцева, а этот сукин кот мог снять отпечатки пальцев и прочее, чести Лангану не добавляющее. Какой же ты, Андрей, кретин! Разумеется, что сухим из этой передряги при всем желании не выйти. Но, главное, зачем им это? Зачем весь этот маскарад? Он так и спросил, глядя Людмиле Иосифовне в глаза: — Зачем все это? — Лаврентий Павлович заручился поддержкой… — эти слова прозвучали у Яна скупо, но майор кивнул и ничего спрашивать не стал. Было не до слов. Нужно было обдумать все это болото, в которое он влип по своей собственной глупости. Застегнув пуговицы, Андрей Януарьевич вышел во двор и прислонился к бамперу своей «эмки». Подставил разгоряченное лицо под дождевые капли и глубоко вздохнул. Эта нехитрая гимнастика помогала ему прийти в себя и освежить мозг. Медленно досчитал до четырех, выдохнул. Он стоял так долго, не меньше получаса. Мимо него медленно проехал ГАЗ-11-73, приветливо мигнул фарами и растворился в утренних сумерках. Медленно, но верно начинало светать. Сначала у горизонта справа за деревьями краешек неба стал светло-серым, а потом быстро-быстро все начало розоветь. Андрей Януарьевич, не отрываясь, смотрел на него, расчерченное косыми бледно-желтыми лучиками. Солнце вставало быстро, и резко выделились своей чернотой по-осеннему голые деревья. Неожиданно повалил снег, и майор, сразу почувствовавший, как ветер проник под незаправленную рубашку, открыл дверь и сел в машину. Он уткнулся лбом в руль, стиснул его так, что побелели костяшки пальцев и ругнулся сквозь зубы. Теперь нужно было что-то делать. Неожиданно вспомнилось желтое платье Оксаны, и в голову сами полезли дряные мысли. Вспомнилась их скромная свадьба, и от этого на душе стало еще муторнее. Он потерял всех, и теперь его загнали в угол. Но загнанный в угол Ланган не собирался сдаваться.

***

— Он ничего не скажет, — Ильиченко повернулась к Яну и улыбнулась: — Это наша маленькая победа. Мы будем одной командой. — Кажется, ты слишком быстро забыла, кто расстрелял твоего первого и глубоко любимого мужа. Людмила Иосифовна некрасиво прикусила нижнюю губу и, отвернувшись от белеющей в лучах утреннего солнца дороги, хлестко ударила Валентинова по щеке. Всю оставшуюся дорогу до Лесного проспекта они просидели молча, и она ушла, даже не попрощавшись. Женщина поднялась по лестнице, отперла своим ключом дверь и вошла в полутемную прихожую. Сбросила неудобные туфли, расстегнула жакет и в одних чулках прошла в ванную, где села на пол и разрыдалась. Ян затронул самое больное — ее первую и единственную любовь. Но милый, милый Саша был уже как десять лет мертв. Его убили в Югославии, обманом выманив на советскую территорию и там прикончили. А она осталась с разбитым сердцем, беременная и совершенно одна в чужой стране. Тогда ничего не хотелось делать. Хотелось только лежать, свернувшись калачиком, и ощущать, как каждая клеточка тела становится безвольной, слабой. Она лежала целыми днями в номере отеля в Белграде. Официантка из ресторана на первом этаже приносила завтрак. Еще в вазе были фрукты. Людмила ела только их и с головой накрывалась одеялом. Именно тогда она научилась курить и пристрастилась к портвейну. А еще не спала ночами, выходила на балкон, прислонялась к шаткой ажурной решетке и смотрела на небо. А потом неожиданно съехала. Нет, нет, силы не появились. Появилась холодная расчетливая жестокость. Хотелось мстить. И она вернулась в Советский Союз. Отсидела полгода в тюрьме как жена дипломата-шпиона, пока ее не освободили по личному приказу Берии, который похлопотал за нее перед товарищем Сталиным. Людмила в одно время была любовницей Берии. Ей он отказать не смог. Ему она была благодарна. Когда пришла в Ленгорисполком, ее никто не знал, и всего она добилась сама, сначала став главным инженером химического комбината «Красный Треугольник», а потом директора нового химкомбината «Лесной». Лесной разбомбили в блокаду и, когда Ильиченко, тогда по первому мужу — Тамарина, вернулась в Ленинград после эвакуации на Урал, то снова осталась без работы. Спас ее тогда Ленгорком, и снова товарищ Берия похлопотал за нее. Она возглавила отдел по химической промышленности Ленинграда. А в сорок пятом, незадолго до дня Победы, Людмила Иосифовна вновь вышла замуж за академика, химика Ивана Дмитриевича Ильиченко и получила новую квартиру в Доме специалтстов на Лесном. Хищения в химической промышленности достигли невероятных размеров, особенно после того, как промышленность была перестроена на военный лад и стала выпускать динамит для нужд фронта. Тот же товарищ Полуэктов руками бандитов организовал серию налетов на свои собственные предприятия, а затем потребовал компенсации. Это было толчком для того, чтобы наверх к Берии ушло длинное письмо. Там все правильно поняли, а свои соображения Людмила Иосифовна изложила очень подробно. И ей дали санкцию. Идея зачистить город от бандитов пришла спонтанно, когда она ездила в Москву в детский дом к своей дочери. В коридоре мальчишки играли в милицию, и, когда она ждала, когда нянечка приведет ее Валю, Людмила Иосифовна подслушала их восторженные вопли: «Бандитам — смерть!» Действительно, бандитам — смерть. Но на милицию она полагаться не стала, а подключила к этому Министерство государственной безопасности. Они растворились в огромной массе криминального Ленинграда, став своеобразными минами замедленного действия. В волчьей стае она сама становилась волком. Начиналась борьба за выживание, в которой не было и не будет победителей. Но больше всего Людмиле Иосифовне не хотелось, чтобы каждый отщепенец, подобный Полуэктову, Смолову, прибрал государственные деньги к своим загребущим лапам и обрек город, не оправившийся от блокады, на вторые страшные муки. Начинать приходилось с бандитов. Первые зачистки, произведенные одетыми в штатское сотрудниками МГБ, показали потрясающий результат — в городе резко упала волна преступности. Ханшей она назвала себя непросто так. В этой кличке сквозила отсылка к самому Чингисхану, славившемуся холодной математической жестокостью. Да, она была жестока, но что поделать — другими путями цели не добиться. Людмила Иосифовна прижалась головой к холодной кафельной стене, вытащила из сумочки сигареты и коробок со спичками. Закурила, жадно вдыхая дым. Первый приступ истерики прошел. Это все были нервы, истощенные за годы войны и лишений. Вот отстроят Ялту, нужно будет поехать туда, тоскливо подумала она, пачкая мундштук алой губной помадой. В первый раз убивать было очень тяжело. Рука не поднималась в прямом смысле. Она уговаривала себя (представь, что это кукла, Люда), и только на шестой раз страх прошел. Появилось опасное остервенение, и Людмила Иосифовна старалась держать себя в руках, хотя хотелось бить, бить и бить… Ян не осуждал, но и не поддерживал. Его глаза были холодны как всегда. Он всего лишь выполнял приказ. Все они, мужчины, какие-то бездушные. Ильиченко поднялась с пола, отперла задвижку белой двери ванной комнаты и пошла в спальню, иногда спотыкаясь и хватаясь за стены. Ее трясло. Трясущимися руками она расстегнула молнию юбки и села на свою кровать, спрятав лицо в своих ладонях. К счастью, ее слезы никто не услышал. Муж спал в другой комнате, и супруги не делили постель вот уже третий год.