Морфей

Солнце садится над обширным и пустынным пространством, абсолютно сухим, где ни один ручей не берет свое начало, где ни одно растение не может вырасти. Можно было бы подумать, что здесь, в этом месте, всё умирает. Мечты и надежды всё шепчут о том, что мы должны забыть про их существование в пользу жажды к победе, к жизни. В этой пустыне - это всё что имеет значение. Ограничиваем себя в еде, чтобы было чем подкрепиться, чтобы эта поездка не закончилась преждевременно. Солдатам, армии Александра Великого, суждено было следовать за ним, если ему так нравилось. Все знали, что его самая заветная мечта – это просто завоевать мир. Как долго еще эти люди протянут? Сколько еще пройдет пока не всполохнется восстание? Александр добрый и щедрый, но уж очень часто он забывает, что не один он в этой большой игре. У этих людей есть семьи, они хотят с ними воссоединиться… но по воле своего господина их голоса не учитываются, или слишком редко берутся во внимание… Мой царь стает всё более безумным, подобно Хроносу, распространяет свою власть на нас и на мир… Но я следую за ним куда угодно, следую за ним до конца света, как я ему и обещал. С вершины этой скалы, возвышающейся над частью лагеря, я наблюдал за непрерывным движением людей, которые уходят и приходят, наслаждаясь последней ночью, перед тем как ужас битвы их не настиг. Они смеются, пьют, разговаривают. Попросту веселятся. Я сам рад видеть их в таком хорошем расположении духа. Но… Да, тень легла на мое сердце, как и каждый раз, когда гул нового столкновения распространяется перед моим взором. Каждый раз та же тревога сжимает сердце, ужасая меня. Чем быстрее Аполлон отдаляется в своей колеснице, спуская завесу ночи, тем больше это плохое предчувствие душит меня. Я хотел его игнорировать, спрятать далеко в памяти, в душе, закопать его, выбросить подальше, но чем больше меня манил этот подвиг, тем больше это дурное предчувствие росло. Я могу быть только жертвой власти своих тревог, этой растущей уверенности в том, что завтрашний день выдастся черным. Что-то ужасное случиться и главным актером в этой драме будет ни кто иной, а сам Александр. Как сказать ему не идти на битву? Как объяснить сыну Зевса, что если он завтра пойдет, то больше не вернется? Он посмеется надо мной, объяснит, что мой страх необоснован, но так… красив. Эта тревога, как и всегда, тронет его, и, как и каждый раз, он возьмет меня за руки, подарит нежное объятие, перед тем как наши губы соприкоснуться в поцелуе, пытаясь тем самым скрепить всякий неуместный ужас. Страх руководит людьми, сказал он. Так почему бы не пойти на битву в таком случае? В один прекрасный день каждый из нас должен умереть, так почему бы не пойти против своих врагов? И прежде всего… зачем бросать поиски сейчас? Он станет трусом дважды. Он не хочет себе такой образ. Непобедимый Александр! Я не могу не сердиться, думая об этом. Он считает себя столь могущественным, сыном богов, что стал забывать – прежде всего, он человек. Смертный. Какой идиот! В день, когда меч поставит его на место, будет слишком поздно. И я уверен, что этот день придет намного раньше, чем ожидается. Я должен ему сказать, доверить ему это предчувствие, даже если я буду выглядеть глупеньким влюбленным. Он должен знать. Я опять смотрю на этот шар, спускающийся за горизонт, зажигая тысячи цветов тысячами огней. Я нахожу его таким красивым. Однако вскоре мои думы были нарушены тихим голосом. - Я знал, что найду тебя здесь. - Ты знаешь меня, - ответил я, не оборачиваясь. - Конечно. Ты любишь смотреть на закат. Как и на рассвет. - Это доказательство того, что я всегда рядом с тобой, Александр, - пробормотал я, снисходя до того, чтобы повернуться к нему лицом. Он мне улыбнулся, как всегда. Я знаю, что он ждет от меня чего-то, жеста, объятия, как мы и делали зачастую до битвы, будто это объятие может быть последним. Всё это так иронично, так глупо! Он говорит, что не боится смерти, и все же своими действиями и решениями он доказывает мне обратное. Он боится Аида. - Я боюсь только того, что он тебя унесет. Я мягко вымучил подобие улыбки смешанную с другим, более темным, чувством. Он знает меня слишком хорошо. Ему не нужны слова, чтобы понять, что беспокоит меня. Или, по крайней мере, это стало настолько идеальным, что он не может обмануться. Я имею ввиду… он знает, что накануне каждой битвы, я боюсь за него. Поэтому он не злоупотребляет словами. И я не считаю его телепатом. - Ты слишком много размышляешь, Гефестион. Прекрати терзаться и проведи эту ночь так же хорошо, как и остальные. - Ты не сможешь заставить меня перестать за тебя волноваться. - Правда, это меня и огорчает: видеть, как любимый военачальник мучается. Успокойся, мой милый друг. Я нахмурился. Эти слова, столько утешительны, вовсе не успокоили меня. Напротив. Он меня не слушает. Он приблизился ко мне, положив руку на мою щеку. Я позволил ему… - Твоя забота глубоко меня трогает, моя любовь. Но ты знаешь, что я об этом думаю. Я не ответил на эту полупровокацию, не сразу. Еще пару секунд подождет. Мое лицо бесстрастно, я не даю выход любой эмоции, и это его немного сводит с толку. Вряд ли он привык видеть на мне такое выражение. Он окунул свои томные глаза в мои, еще более заманчиво приблизившись; и это бы сработало в любой другой день. Да, его губы пытались найти свое место на моих. Горькая неудача: я повернулся, прежде чем почувствовать даже легкое прикосновение. За кого он меня принимает? Неужели он и вправду думает, что мой гнев так легко ослабнет? Неужели он считает, что меня легко будет так задобрить? Не сегодня, не в эту ночь. Я был полон решимости сделать всё, чтобы мой голос был услышан. - Гефестион? - Не иди завтра. Не бейся. Ты умрешь завтра, я уверен. - Ты часто так говорил. И я все еще перед тобой, - ответил он суровым тоном, утомленный моим поведением. - Послушать тебя, то, кажется, я вообще слишком много говорю. - Гефестион… - Хочешь, чтобы я стал на колени, умоляя тебя не идти, отказаться от идеи войны? Я воплотил свои слова в действие, заранее зная, что мой возлюбленный откажется видеть меня у своих ног. Может это позволит ему понять, что я не шучу. Я серьезен с самого начала. И понимание до него приходит только сейчас. Он резко выпрямляет меня, взяв за руку. Останавливает на один миг на мне свой взор, обвивая шею руками, он мне дарит нежные объятия. - Я не могу уступить. Ты знаешь это. Как и то, что я тебя не покину. Я не умру, мой нежный Патрокл. Пока ты жив. - Пусть боги услышат твои слова, Александр, ибо, когда меч пронзит твою плоть, только скорость лекарей тебя сможет спасти. И без всяких церемоний, я освободился от него, прерывая тем самым разговор. За мной было последнее слово. Я шел долго, и вернулся в свою палатку уже многим позже после наступления ночи. Я разделся, чтобы скользнуть под тонкое одеяло, тщетно пытаясь уснуть. Я неустанно поворачивался с боку на бок, пока Морфей не соизволил навестить меня. Во всех смыслах этого слова. Он послал мне сон, кошмар неистовой силы и невероятной реальности. Мне казалось, что я переживаю битву. Мускулы болели, будто там никак не прекращалось кровотечение. Я видел всё… До страшной смерти царя. Пораженный неоднократными ударами врагов, он не был в силах подняться. В этом сне я видел лицо смерти, Аида. Я увидел пустые глаза возлюбленного, устремивших взгляд в одну точку, в место куда я вскоре тоже приду… В этом сне Александр был мертв. Сон закружился, и я оказался в своей палатке. Хотя знал, что я всё еще сплю… Да, всё это однако сон… И всё же, в этом сне, вздрогнув, я проснулся, с бешеным стуком сердца, весь в поту. И в тумане этого сновидение другая реальность проникла в мое сознание: я не был один в палатке. Со скоростью выработанной годами войны я вытащил нож, угрожая незнакомцу лезвием. У него были черты моего друга, моего царя. Он уставился на меня доброжелательным, почти нежным, взглядом. Мгновенье я стоял, подняв кинжал к его горлу, пока не опустил. Что-то мне помешало. Я окунул свой взгляд в его глаза, и сильная дрожь взяла меня. Все мое яство кричало о том, что надо бежать, немедленно уходить. Этот человек не был Александром. У него те же черты, но это не он. У моего Александра нет таких глаз. Тем более из них не мог исходит такой внутренний свет… свет почти божественный. - То, что ты видишь, есть реальность. То, что ты увидел, произойдет завтра. Твое предчувствие было верным. Александр завтра умрет. - Кто ты? Он улыбнулся, и я смог заметить все детали. Он ответил мне одной простой улыбкой. Он был божеством. Вот и всё. - Есть ли способ его спасти? – спросил я приглушенным голосом, вдруг смутившись своей наготы, даже во сне. - С тех пор как я послал тебе это видение, ты в силе поменять будущее. Только от тебя зависит его спасение. - Но… - Почему я решил тебе помочь? Ибо если умрет Александр, ты пойдешь за ним. - Я не понимаю… какую цену могли бы иметь наши жизни? Почему вы хотите сохранить их? Вы боги, и вас мало волнует выживем мы, иль погибнем. - Ты ошибаешься, Гефест. Боги любят людей с их эфемерной природой. Боги делают подарки в благодарность за их преданность. - Мне так не кажется… Я ничем не заслужил твое предсказание… Я всего лишь воин, и вовсе не оракул. Ни одна с моих жертв не была преподнесена лично тебе. Так почему же? - Не только Александр любит тебя Гефест. Ты еще любим и богами. Он вновь улыбнулся, наклонился, оставляя целомудренный поцелуй на лбу, тем самым благословляя меня. Я многое не понимал, не мог усвоить всё это. Бог явился мне во сне, Бог передал мне, показал мне будущее, тем самым дав возможность изменить его… и уверил, что боги ценят меня. Что он меня ценит. Кроме того, почему он называл меня именем бога огня, Гефестом. Слишком много для одного мгновенья… Его мелодичный голос прервал мои мысли, прошептав: - Проснувшись, ты будешь помнить обо всем. Воля твоя говорить ли об этом кому-либо. А теперь… спи праведным сном.