юность

Атаринкэ собирает из мелкой самоцветной мозаики цветы. Атаринкэ складывает тонкую золотую проволоку в изящные листья. Атаринкэ прилаживает аккуратный яркий букет к нефритовому гребню, аквамариновые лепестки мягко переливаются гранями. Атаринкэ оборачивает гребень вощеной бумагой и прячет в карман. Атаринкэ ужасно смущается его подарить. У Турко глаза серые и будто бы даже лучистые, Атаринкэ часто бывал у Древ и без тени сомнений сравнивает брата с Тельперионом, серебристые волосы звёздной дорожкой вьются за ним по ветру. У Турко улыбка озорная и в то же время ласковая, а от уголков глаз веером разбегаются морщинки, словно лучики. У Турко смех из всей семьи самый заразительный, совсем как у мамы, даже если шутка глуповатой кажется. Турко должен скоро вернуться с охоты. Атаринкэ старательно сминает металл на подсвечники для дядюшки Нолофинвэ в подарок, останавливается, утирает пот со лба и вслушивается, не трубят ли рожки. Среди всей свиты Оромэ он, не слишком преуспевающий в музыкальном искусстве, различает рожок брата, а перед глазами всякий раз плывут мелкие узоры собственноручно скованной оправы. Турко нравятся птицы, потому на роге раскрыто множество крыльев. Засиживается за работой до поздней ночи. Атаринкэ, если бы знал, очень расстроился, что пропустил возвращение брата, но присел на топчан немного отдохнуть и уснул. Кто-то заглядывал к нему, затушил угли и принес одеяло, но будить не стал. Курво, наверное, когда проснётся, будет злиться, что ему дали поспать вместо приятной вести. Турко пробирается в кузницу на цыпочках, хотя это ни к чему, младший крепко спит, обнимая старую подушку. Он уже успел перекусить с Амбаруссар и смыть дорожную пыль, он ужасно удивлён, что кое-кто не вышел его встречать, но не удивлён ничуть, что не застал его в доме. Атаринкэ часто хмурится, то во время работы, то от каких-то своих размышлений. Улыбается тоже часто, особенно когда они куда-то уезжают вдвоём, но и в кругу семьи, и на праздниках тоже. Не открыто и белозубо, как привыкли это делать сам Турко и Нельо с младшими, не с хмыканьем, как у Кано или Морьо. Просто и порой даже немного застенчиво, иногда отец делает так же и тогда они похожи ещё сильнее, чем обычно. Сейчас Курво спит, выражение лица у него расслабленное и умиротворённое, Турко с тёплой улыбкой рассматривает его, присев на корточки — не хочется случайно потревожить, садясь рядом. Брат во сне смешно, совсем по-кроличьи дергает носом и чуть трется об подушку щекой, Тьелко тихо-тихо фыркает и наконец отводит от него взгляд. Внимание привлекают изящные серебряные подсвечники, он осторожно проводит пальцем по холодному металлу и думает, сколько же времени ушло на создание такой красоты. Одеяло с Курво сползло, он зябко ведёт плечами и Тьелко с замиранием сердца, со щемящей какой-то радостью наблюдает, как вздрагивают длинные ресницы и брат открывает сонные глаза, без должного освещения тёмные, а на самом деле синие-синие. Турко невыносимо хочется устроить шалость и, пока брат часто-часто моргает, не сфокусировавшись на чём-то конкретном, он с едва слышным шорохом отодвигается за топчан, скрываясь из поля зрения. Курво шорох тем не менее слышит и вскидывается: — Кто здесь? Тьелко зажимает себе рот ладонью, чтобы не захихикать, и задерживает дыхание. Атаринкэ вздыхает, не заметив ничего необычного, кутается сильнее и, будучи уверен, что он здесь один, с тоской спрашивает в пустоту: — Когда же ты, звёздочка, вернёшься?.. Рука у Турко сама собой опустилась, но он не издал ни звука, продолжая сидеть в своём укрытии. Курво тем временем ещё раз досадливо вздохнул, выглянул на улицу и решил-таки возвращаться в дом, желудок настойчиво требовал еды, да и доспать хотелось с каким-то более ощутимым удобством. Тьелко же, вовсе не рассчитывавший прятаться до конца, а теперь уже понимавший, что выбора нет, забеспокоился, что сейчас его запрут, потому улучил момент, когда Атаринкэ отвлёкся сложить готовые подсвечники, и стремглав вылетел наружу, притаился за углом, пропуская Куруфинвэ, и домой направился через конюшню, чтобы обеспечить себе такое прикрытие. Вошёл в столовую, когда Курво уже в одиночестве — все легли спать — ел остывшую запеканку с морсом, подошёл неслышно и выхватил из руки стакан, лишь чудом не расплескав ничего. Курво обернулся в недоумении и тут же расплылся в улыбке, но сразу взял себя в руки и нахмурился сердито: — Ах, явился! Тьелко рассмеялся, сел рядом с ним и потёр пальцем точку между грозно сдвинутыми на переносице угольно-чёрными бровями. Как бы Атаринкэ не хотелось показаться рассерженным, противостоять он не смог и быстро сдался, отодвинул тарелки и обнял брата. Говорить дальше совсем не хотелось, вместе убрали со стола, потушили свечи и вышли на веранду. Смотрели на притихший мир и общались через осанвэ, чтоб не нарушать тихие птичьи трели и шелест трав. «Давно приехал?» «Не очень. А ты спать очень хочешь?» «Пока нет. А ты?» «И я пока что» «Тогда посидим ещё?» «Давай» «Что делали в этот раз?» «Погоняли оленей немножко, потом нам Оромэ медвежат показывал, потом с белками заигрались, потом ещё рыбу поскакали смотреть, Хэлькараксэ начало самое видел почти вот так близко, как тебя сейчас» «Здорово. Вместе в другой раз поедем?» «Обязательно! А ты чем занимался?» Курво нащупал в кармане гребень, помялся, бросил короткий неуверенный взгляд и снова отвернулся к городу. «Подсвечники хочу дядюшке к празднику подарить, ему нравятся. Хочешь, покажу утром?» «Очень хочу!» Турко частенько уезжал на день или два, а в этот раз не был дома целую неделю и очень соскучился по всем, с близнецами на кухне обнимался с четверть часа, когда приехал, с Морьо успел обменяться парой дружеских щелбанов, а со старшими просто сидели, закинув руки друг другу на плечи. Курво ему хотелось увидеть больше всего, у него карманы были набиты всякими растениями и перьями, потому что Курво любил таким вдохновляться, а из речки, где на рыб смотрели, Тьелко наловил немного жемчуга. Стоял, перебирая это в карманах, и жалел, что теперь к утру, вероятно, хрупкие цветы совсем потеряют вид. Можно было, конечно, показать всё прямо сейчас, но видно было, что брат устал. — А что ты в карманах мнёшь? — вдруг спросил хриплым шёпотом Тьелко, заметив, что не он один рассеянно таким занимается. — Ты первый покажи! — с вызовом посмотрел в глаза Атаринкэ, скрывая так своё смущение. Гребень был очень красивым, он знал об этом, да и украшения родным дарил часто, но как-то… слишком уж о многом думал, пока его делал, хотя о многом ли? О серых лучистых глазах и улыбке весёлой. Турко уступил и протянул на ладони несколько уже привядших стебельков и мелких жемчужин. Курво разжал руку со свёртком. Бумага шелестнула, покидая его ладонь и разворачиваясь. Светловолосый нолдо в безмолвии вертел в руках украшение, любуясь отблесками мелких лепестков в серебристом свете. Ему было невдомёк, почему вдруг брат так смущался показать поделку, ведь он и ранее всех их одаривал своими творениями без тени стеснения, просто преподносил и с улыбкой смотрел, как родичи надевают украшения, восхищаются их красотой, благодарят его и красуются на улицах Тириона. Курво и сам понять не мог, почему вдруг именно этот гребень был каким-то особенным. Турко посмотрел ему в глаза и улыбнулся широко-широко, обнажая ровный ряд зубов. * * * Турко в последнее время всё чаще дома: упражняется в каллиграфии с младшими, играет с Нельо в мяч, вместе с Морьо отплясывает под самые весёлые мотивы брата-менестреля, помогает матери стирать бельё, занимается с Хуаном. По утрам на несколько часов исчезает — практикуется в выездке лошадей вместе с Ангарато и Айканаро, время от времени выбирается на короткую охоту — отец смеется, как же хорошо иметь сына, что исправно приносит к обеду свежую дичь. Турко всё чаще дома и с ним можно было бы проводить много, очень много времени, но Курво уходит в мастерскую и сидит там иногда, даже не занимаясь ничем, просто читает или наблюдает за работой отца. Подсвечники давно уже готовы и только ждут удобного случая. — О, вот и Атаринкэ, — мама приобнимает за плечи, от неё приятно пахнет ванилью и ещё чем-то пряным, так что он восторженно вдыхает полной грудью, — Теперь наконец все в сборе! За столом свободно его обычное место — сразу по левую руку от Тьелко, и тот улыбается, похлопывает по сидению, пока близнецы тащат без его строгого надзора кусок побольше. Курво садится и неловко смотрит в тарелку. Потому что Тьелко тоже пахнет пряностями, потому что, вероятно, помогал с этим обедом и наверняка сам же это восхитительно румяное жаркое сегодня подстрелил. Курво относится к той части их семьи, которые в готовке совершенно бесполезны, Нельо даже время от времени подкалывает, мол, вы с одним огнём так здорово управляетесь, а другой подчинить не можете. Курво просто ужасно хочется это видеть. Как Тьелко перехватывает волосы лентой и связывает их в пучок. Как засучивает рукава, как ловко вертит ножом, как загорелые его пальцы исчезают в баночке с перцем, как он вытягивает трубочкой губы, пробуя горячий бульон… На мысли о губах Курво сбивается и поднимает взгляд, заметив, что совершенно не прислушивался к какому-то весёлому обсуждению. Некоторое время сидит, стараясь не смотреть вправо, где брат, комкая салфетку, весело смеётся над очередной шуткой Кано. Не смотреть на губы эти блестящие, полные, коралловые. Турко только делает вид, что не замечает. Он провёл рядом всю жизнь, чтобы помнить — Курво никогда от него не отворачивался. Смеялся вместе с ним, иногда хватал за локоть, призывая дать всем наконец спокойно и в тишине допить морс. Толкал коленом, когда Турко пытался скормить вопреки родительскому запрету пробравшемуся под стол Хуану лакомые кусочки. Даже воровал с тарелки любимые лакомства и ел прямо на глазах с самодовольной ухмылкой. Что ещё важнее — Курво никогда не прятался. С ним всегда можно было посидеть в кузнице, а когда оба бывали свободны — не отходил ни на шаг и всегда играл в мяч в одной с Турко команде, так что они непременно побеждали всех возможных соперников. Не просил передать, чтобы не тревожили. И не отгораживался незримой стеной, так что и через осанвэ не спросить, что случилось. А ещё Турко помнил про звёздочку. Зато про обещание вместе посмотреть на Хэлькараксэ — позабыл. По пути к Таникветиль Курво тоже молчит, лишь треплет гриву коня, даже не следя за дорогой. Турко гарцует, демонстрируя всем, чего они с серым в яблоках жеребцом смогли достичь — Курво на миг засматривается на это непозволительно прекрасное сочетание разных оттенков серебра -, и ворчливо повторяет, что с такой кислой миной ехать на праздник как-то неприлично. Подъезжает поближе, склоняется в седле и говорит так, чтобы больше никто не слышал: — Ты ведь так чудесно улыбаешься. Ну, ради меня? У Атаринкэ нет выбора, потому что… Потому что он свободолюбив, как и все нолдор, и ненавидит власть над своими действиями, но Турко так близко, Турко пахнет мятой, Турко улыбается и от уголков его глаз веером бегут мелкие морщинки, а ещё прядь волос Турко соскальзывает по плечу и касается ладони Атаринкэ. Курво на миг смотрит в глаза и наконец улыбается, перекидывает этот серебристый локон опять за спину брата. Курво некоторое время сидит с отцом и дядюшкой Нолофинвэ, уже успев вручить свой подарок, говорит о чём-то, потом наконец улыбается, словно извиняясь, и присоединяется к остальной молодёжи, передаёт вместе с другими по кругу кувшины с вином, водит хоровод и приплясывает с незнакомой нолдиэ под задорные моряцкие мотивы кузена Финдарато. Потом от кого-то доносится слух, что, дескать, Ириссэ уже целовалась с Тьелко, тут же взбудораженно вскакивает на ноги стайка девиц и юношей, встречая самих виновников — те всего пару секунд назад распрощались с леди Анайрэ — беззлобным «жених и невеста!». Турко шипит, скалясь по-доброму, мол, куда, что вы треплетесь. Ириссэ со смехом чмокает его в щёчку, и Турко видит — Атаринкэ отворачивается. — Признайся, — хватает за рукав ближайшего к себе парня, толпа на это придвигается ближе, не оставляя Курво шансов прорваться и уйти, — Ты просто тоже хочешь с кем-то из нас поцеловаться? — и уже громче — Вы все хотите целоваться! — Да! — звучит многоголосый хор в ответ. Игру, однако, придумывает Финдекано, сам же для примера первым становится в центр круга, закрывает глаза и кружится едва ли не волчком, наконец выцепляет среди всех протянутых к нему рук одну, осторожно открывает глаза и вытягивает счастливицу к себе, та смущенно улыбается, но прижимается губами к губам, совсем невинно, а большего никому и не хочется. И у Курво сердце не на месте. Потому что поцеловать — хочется. Но не кого-нибудь, а только Турко, а вокруг Турко вон сколько народу, разве есть вероятность, что повезёт именно ему? И разве не будет это выглядеть странно? И всё же круг немного расступается, пропуская его к себе, никто даже не придает значения, кем они друг другу приходятся. Турко замечает, улыбается весело — всем и никому, глаза его в смешанном свете Древ еще прекраснее обычного. И Курво чувствует, тоже зажмурившись, как указательный палец будто бы случайно скользит по его руке, по металлу массивного кольца и — хватается. Курво благодарен, что по правилам закрывать глаза должны все, потому что это было бы заметно. А ещё, когда его за руку уже тянут в центр, Курво отчаянно ловит ртом воздух, потому что это не должно быть так — на глазах у всех. Тьелко косит шальным взглядом и целует в щёку, вызвав у остальных вздох разочарования, но следующим в круг выскакивает кто-то другой и всё забывается. Не для Атаринкэ, потому что брат сжимает его локоть и отводит в сторону, где под кронами деревьев не горят разноцветные фонарики, где тихо и немного сумрачно. Потому что брат через осанвэ сообщает: «Я всё же не выполнил правило» Курво хочется что-то сказать. Хочется сказать всё. И лучше вслух, но в горле застревает комок, он смотрит на траву под ногами, на носки сапог. Тьелко держит ладонь — большую, тёплую — у него на плече и никуда не торопит. Курво сдаётся, льнёт к его серебряному блеску, к теплу, к широкой груди, на которой так натянута яркая ткань камзола. Тьелко без слов прижимает его голову к своему плечу, гладит по волосам, по спине, позволяет сжимать в кулаках одежду. Позволяет тихо, без слов, без всхлипов даже, заплакать. Гладит и шепчет, что он рядом, что всё в порядке. Курво совершенно не в порядке. — Ты, — Курво нервно кусает нижнюю губу и наконец смотрит в глаза, прогоняет из голоса дрожь и неуверенность, — Хотел, чтобы так вышло? Турко кивает. Что бы его брат сейчас ни имел в виду, раз Турко так сделал, значит точно хотел. И на самом-то деле, пусть он и сказал о правилах игры, но отвёл сюда Атаринкэ, чтобы поговорить. Однако тот привстаёт на носочки и оказывается вдруг близко-близко. И так целуют в последний раз. Без яркой страсти, без соперничества, без слепого движения рук по телу. Не прикусывая губы, не выдыхая шумно. Лёгкое касание к щеке, лишь кончиками пальцев. Дрожащие ресницы. Без желания обладать. Атаринкэ верит, что этот первый раз будет последним, пусть Тьелко и размыкает губы, целует в ответ и прижимает к себе бережно. Атаринкэ отстраняется, замечает в причёске мелкую россыпь незабудково-аквамариновых лепестков. — Ты… Меня любишь? Атаринкэ вместо ответа прижимается так близко, как только может, чувствует биение чужого — родного — сердца совсем неподалёку от своего собственного. А у Тьелко в голове складывается мозаика и из «звёздочки», и всех прочих странностей в поведении младшего брата, и это его желание сбежать с праздника, и нерешительность, и мокрые от непрошенных слёз ресницы. Тьелко ещё сам не знает, чувствует ли то же самое, но не колеблется, приподнимает лицо Курво за подбородок и осторожно целует сам, мягко обхватывая его нижнюю губу, искусанную и раскрасневшуюся, своими, ловит кожей тихий вздох, загрубевшие пальцы скользят по шее, путаются, цепляются на пояс и наконец сходятся на пояснице, Курво зарывается в серебряное плетение волос, на долю секунды, на пробу лижет губы и валится в траву, споткнувшись о носок сапога Турко, тянет за собой. Тьелко инстинктивно прикрывает ладонями затылок брата, ловит губами болезненный стон от падения, смягченного густой травой. Упирается руками в землю, сминая стебли, отрывается, чтобы полюбоваться красивым лицом Атаринкэ: покрасневший от беззвучных слёз кончик носа, заалевшие от смущения высокие скулы, полуприкрытые синие глаза под влажными ещё ресницами. Губы, обычно тонкие и сухие, приоткрыты и влажно блестят. Тьелко склоняется над ним, не в силах удержаться, целует в нос и смеётся, когда брат забавно морщится. Куруфинвэ жмурится, обнимает за поясницу, осторожно касается обтянутого бархатистой тканью бедра. — Я… Я люблю тебя… Как эльдар всего раз любят, понимаешь? — сбивчиво шепчет, когда Турко короткими и почти невесомыми поцелуями касается шеи, оттягивая высокий воротник. Туркафинвэ тянется к золочёным пуговицам с мелкой резьбой, трётся щекой о тёплую кожу и думает, думает, думает. Отчего-то совсем не странно, не неприятно, он не хотел изначально от себя Курво оттолкнуть и не воспринимает это как слишком далеко зашедшую игру. Ему хочется касаться — больше, трепетнее, раскованнее, чем обычно позволено. Хочется остаться в этой траве до утра, хочется, чтобы Курво гладил по спине и волосам, чтобы тянулся за новым поцелуем. И то, что Курво хочет сказать, он понимает, не знает только, может ли с уверенностью на это ответить тем же, но и брат в ответе, похоже, не нуждается, когда распускает туго охватывающий талию пояс. Оба на том и остановились: Куруфинвэ поддел мягкую ткань, касаясь бока ладонью, Турко осторожно коснулся зубами ключиц. Замерли на несколько секунд, слушая шумное сбитое дыхание друг друга и приглушенные и расстояние, и стучащей в висках кровью голоса. Стало ещё темнее и Турко склонился ниже, заглядывая в глаза, опираясь на локоть. Атаринкэ поймал его выдох губами, не встречая сопротивления и вылизывая рот, задевая чужой язык и не смея отвести взгляд, потому что в глазах у Турко бушевало тёмно-сизое пламя, а затем его рука просто опустилась Атаринкэ на пах. Не сжимая, не поглаживая. Просто невыносимо жгла своим жаром стесненную тканью разгоряченную плоть. Тьелко разорвал поцелуй, впрочем, не отстраняясь, и, задевая чужие губы, зашептал едва слышно, распуская двумя пальцами завязки: — Я тоже… Люблю тебя. Атаринкэ выгнулся навстречу и впился зубами в основание шеи, когда сильные пальцы коснулись нежной кожи. Сжал крепкое бедро, прекращая кусать, когда Турко болезненно застонал ему на ухо, и тут же наотмашь шлёпнул, словно коня по крупу, когда пальцы соскользнули с члена и ушли под расшитую золотыми вензелями рубаху. Турко подался назад, прижимаясь к его руке и одновременно несдержанно притираясь, прижался щекой к шее, ловя низкий гортанный стон. Ни одного не волновала мысль о проходящем совсем рядом празднике, не тревожило, что какой-нибудь разгулявшийся эльда захочет отойти подальше, к тишине и спокойным травам, что их могут обнаружить прямо вот так, когда Атаринкэ стаскивает со старшего штаны и с силой сжимает крепкие, привычные к верховой езде ягодицы, а Тьелко прижимается к нему ближе и обхватывает ладонью оба члена, поглаживая указательным пальцем головку. И уж тем более не тревожила вероятность, что их кто-нибудь неподалёку услышит, когда Курво отчаянно хрипло застонал от этого касания, Тьелко вторил ему и от жара, и от самого факта, что Атаринкэ издаёт такие полные восторга звуки под ним, и осыпал поцелуями его лицо и шею, непрестанно шепча: «Я люблю тебя, Куруфинвэ Атаринкэ, люблю, люблю, слышишь?». Курво в искренности его слов не сомневался, сжимая то оголенную кожу, то сминая ткань рубахи, откидывая голову и подставляя для поцелуев-укусов шею, выгибаясь навстречу и вскидывая бедра. Всё его сознание заполняла ликующая радость, лавиной сносящая любые сомнения и запреты. Тьелко. Любит. Его. Любит именно так же, как и он сам, любит беззаветно и бесспорно, любит горячо и трепетно. Тьелко не противно касаться его так, как он сам делал не единожды, Тьелко первым его коснулся, плоть Тьелко трется об его собственную, Тьелко загнанно дышит ему в шею, размашисто скользит по ней языком, впивается в губы, кусаясь, рыча и постанывая в поцелуй. Тьелко и впрямь ему как звёздочка — мерцающая серебром и золотом и обжигающе-горячая, Курво толкается ему в руку и всхлипывает, чувствует, как брат тут же нежными поцелуями собирает его еще не пролившиеся слёзы. А потом Тьелкормо отстраняется и Курво зажимает себе рот кулаком, впутавшись второй рукой в его волосы, потому что Тьелко обхватывает губами его ствол и полукругом скользит языком, причмокивает, отстраняясь и придерживая влажной рукой головку. Поднимает на него взгляд, улыбается тепло и ласково, почти без тени той страсти, с которой они прижимались друг к другу несколько мгновений назад, и Курво готов кончить только от одного играющего на скулах румянца. Турко вновь размыкает губы и сглатывает терпкое семя, вылизывает, сплетает пальцы и сам следует за братом, переполняемый чувствами, мыслями и невозможной, всеобъемлющей любовью, падает рядом с ним на спину. Курво прижимает его к груди и не может ни на чём сосредоточиться. Проходит несколько долгих мгновений, прежде чем оба чувствуют способность снова говорить. — Поможешь одеться? — хрипит Турко, неловко сжимая в кулаке высокие зеленые стебли. — И воды принесу. И когда уже брат возвращается с кувшином и невесть где раздобытым полотенцем, помогает вымыть руки и зашнуровывает штаны, хитро улыбается и прикусывает кончик уха: — Дома повторим? Всю дорогу до дома Атаринкэ улыбается. Так, как обычно это делают Нельо, Турко и младшие.