Бунта сидел в тени высокого каменного здания, спасаясь от полуденной жары. Переспелая хурма, служившая ему обедом, вязала рот, но другой еды с собой не было.
Последние полтора года подработку не получалось найти ни ему, ни Амиру с Хареном, и всем троим пришлось сосредоточиться на обчищении чужих карманов. Воровство давно потеряло свою щекочущую нервы новизну, и это волновало Бунту.
Если так пойдет дальше, кого-нибудь из них рано или поздно поймают. Возможно, им стоило попрощаться с Ариане и уйти вглубь страны. Там будет меньше людей, сложнее будет воровать, не вызывая подозрений, но в полях всегда нужны лишние руки. Насколько ему удалось узнать, большинство деревень вскладчину покупало
да’коваледля особо тяжелой работы, но и свободных ищущих работу парней никто не разворачивал.
Если бы только его не грызла совесть при мысли об уходе!
— Удивительно жаркий день, нет? — внезапно спросили его.
Бунта поднял голову. Рядом с ним стоял полный мужчина средних лет, по-тарабонски одетый в светлые мешковатые штаны и длинную светлую же куртку с узкими рукавами, доходящую до колен. Его светлые пышные усы смешно торчали из-под прозрачной вуали, а круглая высокая шапочка красного фетра приятно напоминала о детстве, когда увидеть человека в тарабонском костюме было значительно проще, чем в шончанском. Белый фартук возвещал всему миру о том, что мужчина был хозяином постоялого двора.
Бунта мысленно перебрал причины, по которым мужчина мог к нему обратиться. Выходило не слишком много. Быть может, кому-то из постояльцев требовался проводник или посыльный. Для охранника Бунта выглядел слишком молодым, да и те, кто путешествовал без личной охраны, обычно нанимали кого-то из трактирских вышибал.
— Да, жара немилосердная, — согласился он.
— Я весь день посматриваю на улицу, и заметил, что ты сидишь тут совсем один. Ждешь кого-то, да?
У мужчины был приятный голос и благодушное лицо. Впрочем, самый вежливый человек, которого Бунта знал, промышлял убийством шончанских сборщиков податей. Правда, его быстро поймали, но даже по дороге на плаху он казался безобиднейшим из людей.
— Жду, ага, — сказал Бунта с непринужденной улыбкой. — Мы с братьями месяц как приехали из Маракру, на заработки. — Он вздохнул.— Весь Танчико исходили. Но удача не с нами, нет. Сегодня слишком жарко, так что я ничего и не ищу. Они, правда, все равно решили попытать счастья.
— И вы договорились встретиться здесь? — понимающе спросил трактирщик. Бунта кивнул. — А я вот тоже ищу, да. Мне нужен человек, побелить потолки в людской, стены в кладовой и в части жилых комнатах. Работы там, конечно, всего на пару дней, но это лучше, чем ничего, нет?
Бунта был с ним абсолютно согласен.
Борал Маленри оказался щедрым работодателем: он не только заплатил за побеленные потолки, и кормил Бунту два дня, но еще и вручил с собой большой пирог с самым настоящим мясом. Угостить братьев, пояснил он.
И сказал, что у него могут найтись и другие поручения.
Бунта не хотел радоваться раньше времени, но это предложение походило на постоянную работу больше, чем все, что ему приходилось делать со времен Истинных Тарабонцев.
Через полгода он мог признаться самому себе, что они действительно работают на постоялом дворе. Высокий и ладный, Амир отлично вписался в стайку разносчиков. Харен был без ума от лошадей: Борал предложил ему место помощника конюха. Бунта же выполнял самые разные работы, от разгрузки приезжавших раз в неделю продуктовых телег, до прочистки водостоков и печных труб.
Борал даже дал им маленькую комнату в деревянной пристройке, где жили некоторые из по-настоящему приехавших из глубинки работников двора.
Все работники постоялого двора одевались в старом тарабонском стиле, меню состояло из традиционных тарабонских блюд, и Борал принципиально не использовал
да’ковале. Как он однажды сказал Бунте, в Танчико и так слишком мало свободных, чтобы заставлять их продавать себя в рабство отсутствием приличной работы.
Бунта разрывался между благодарностью и подозрительностью. Но время шло, а дела все не спешили разворачиваться к худшему.
Когда Бунте было двадцать два, он начал видеть слабое свечение за своей спиной. Раньше, когда они жили в заброшенных домах и Бунта работал, где придется, он не замечал, что за его спиной притаилось маленькое солнце. Теперь, в хорошем доме со множеством светильников и необходимостью периодически работать в узких, темных помещении, он понял, что видит в темноте лучше, чем должен.
Для него больше не существовало кромешного мрака.
Бунта не знал, что и думать.
Бунта боялся, что знает ответ.
В свои шестнадцать, Харен был выше, чем Бунта, но ниже, чем Амир. Он любил лошадей, был вдумчивым работником, умел ориентироваться почти в любой ситуации и знал, что и когда безопасно говорить. Быть может, он, думал чуть медленнее, чем большинство, зато все его поступки были выверены и точны.
Поэтому Бунта был очень удивлен, когда однажды днем Харен громко вскрикнул и побежал через улицу, уворачиваясь от лошадиных копыт и плеток возниц.
Не раздумывая, Бунта бросился за ним.
Пусть Бунта был самым коротким из братьев, бегал он быстрее, так что сравняться с Хареном не составило труда.
— Ты чего? Нам же на базар надо, за иглами и новой кадушкой, а не все патрули собрать, нет? — спросил он.
— Мне показалось, я заметил Ариане,— пробормотал Харен, озираясь по сторонам. — Ну, я думаю, это была она. Очень на тебя лицом походила, только глаза темные, да.
Бунта со стуком захлопнул рот. Когда шончане посадили на ошейник сестру, Харену было пять. Сам Бунта почти не помнил, как выглядел их отец, только самые общие вещи. Рост, темные усы, топорщащиеся под старой вуалью, теплые руки, глубокий смех. А ведь Бунте тогда было восемь.
Бунта старательно уводил братьев от тех патрулей, в которых должна была находиться Ариане. Не хотел, чтобы мальчишки видели ее на цепи.
Было больно осознавать, что Харен не помнит ее лица.
С Амиром дела обстояли совсем по-другому. Смешливый, охочий до женского внимания парень, отчаянный лгун, он быстро подстраивался под любую ситуацию, но меняться ради кого-либо не собирался. Амир любил риск, любил осознание собственной неуязвимости. Это тревожило Бунту.
Больше всего его беспокоило то, что Амир отказывался оставлять свои воровские привычки.
— Подумаешь, стянул кошель у шончанина, — говорил он в ответ на очередное замечание Бунты. — У него наверняка таких еще штук двадцать.
— Нам это больше не нужно, — хмурился Бунта. — У нас есть стол и кров, в тайнике не переводятся деньги, зачем воровать?
— Раньше тебя это не слишком беспокоило, да? — фыркал Амир.
— Раньше у нас был выбор между смертью от голода и смертью на плахе,— говорил Бунта.
— А теперь у меня есть выбор отбирать у шончан их деньги или смотреть, как они заставляют голодать тарабонцев.
— Но ведь еды хватает на всех, нет?
— Странно, я помню, как мы умирали от голода.
Что ж, по крайней мере, Амир никогда не воровал у постояльцев их гостиного двора.
Бунта менял подгнившие доски обшивки подпола. Вместе с парой таких же подсобных рабочих, как и он сам, они стаскали вниз доски на замену, а потом, вооружившись масляными лампами, пошли проверять каждый свою стену, выискивая изъяны в старом дереве. Отодрать порченную доску и приколотить на ее место новую можно было и в одиночку.
Бунта поднес поближе лампу, и довольно ухмыльнулся, увидев гниль на доске потолка. Четыре движения выдергой, и отслужившая свое деревяшка отправилась на пол. Бунта отошел к центру подпола за новой доской и вернулся к стене. И только забив первые два гвоздя, понял, что запас гвоздей в кармане подошел к концу. Доска держалась хлипко, не хотелось бросить ее и испортить дерево, если она все-таки упадет под собственным весом. Кричать напарников тоже не хотелось: мерный стук молотков говорил, что они все равно заняты.
Бунта вздохнул и повернул голову к коробке, полной запасных гвоздей. Далеко, не дотянуться даже ногой.
Легкий, приглушенный свет за спиной запульсировал, словно приблизился. По телу волной прокатилось знакомое тепло. Обычно именно так Бунта понимал, что удача на его стороне, и счастливая случайность вытащит его из очередной переделки.
Призрачный жгут чего-то сияющего нагреб из коробки горсть гвоздей и неспешно поднес их Бунте. Оторопев, Бунта одной рукой взял два гвоздя, отошел к другому концу доски, все так же придерживая ее второй рукой. Прибил доску на место. Проверил, хорошо ли держится.
Все это время он, не отрываясь, смотрел на чуть сияющую во мраке горсть гвоздей, все так же висевшую в воздухе.
Аккуратно положив молоток, Бунта, пятясь, отошел к лестнице. Оглядываясь через плечо, выбрался из погреба. Из лаза входа до него донесся легкий звон падающих на пол гвоздей.
Бунту мутило.
Он мог направлять Единую Силу.
Он хотел бы сказать, что такое ужасающее известие оглушило его, ошарашило, низвергло в глубины отчаяния.
Вместо этого он чувствовал мрачное удовлетворение. Страх, преследовавший его три года, подтвердился. Он направляет Единую Силу. Как Ариане.
Амиру восемнадцать, Харену шестнадцать, оба — взрослые парни, знающие все, что им необходимо для выживания. У обоих хорошая работа, хозяин гостиного двора Борал — хороший человек, выгонять их на улицу не станет.
Что же до Бунты…
Да, он сойдет с ума, сгниет заживо. Да, он попытается убить всех, кто ему дорог. Но как только он станет по-настоящему опасным, шончане найдут его и подарят легкую смерть.
Пусть даже им и придется снимать с окрестных деревьев его фигурно разлетевшиеся кишки.
Бунта не знал, смеяться ему или плакать: он ненавидел шончан, сама мысль о рабынях-
дамани была ему противна. Но он верил, что шончан найдут его и защитят окружающих от безумия мужчины, способного направлять.
Но погибать раньше времени ему все равно не хотелось. Он вознамерился скрывать свой изъян ото всех.
Его дни сочтены, раз так, он проведет их с пользой для окружающих. Бунта с головой погрузился в работу, старался больше времени проводить с братьями. Старался использовать свое проклятье им на благо.
Иногда он задавался вопросом, так ли думала мать в последние месяцы своей жизни.
Время шло, а безумие все не наступало. По крайней мере, Бунта не думал, что сходит с ума.
Постепенно Борал Маленри начал давать ему меньше работы, связанной с применением грубой силы, чаще отправлял его покупать необходимые для гостиного двора вещи. В обязанностях Бунты появилась проверка помещений и предметов на предмет необходимых починок, составление черновых списков необходимых покупок.
Бунта не задумывался над этой переменой, просто делал то, что от него ожидалось. Ему платили больше? Прекрасно. Тем больше Амиру и Харену останется, когда он умрет.
Когда Бунте было двадцать семь, он устал ждать. Он знал о своей способности направлять уже четыре года. Он направлял, часто. Он подозревал, что в сумме направляет семь-восемь лет.
В историях направляющие мужчины сходили с ума через год-два года, от силы, шесть.
Быть может, шончан врали. Быть может, мать не знала точных цифр и в своих рассказах невольно повторяла то, что ей сказали захватчики.
Бунта ждал конца. Но вместо безумия его охватывала злость.
***
Конец наступил. Но не для него.
Харену было двадцать два. Последний год он беспокоил Бунту: то озноб, то жар, то обычно спокойный и уравновешенный Харен затевал драку с бродягами, то откалывал фокусы вроде прыжков с крыши конюшни.
Бунта вспоминал себя в девятнадцать, и ему становилось страшно за брата.
Харену было двадцать два, и лихорадка его убивала. Бунте было двадцать девять, и проклятая Сила, которую он направлял, не могла Исцелить Харена.
Приглашенные Боралом целители ничего не могли сделать. Знахарка, которую по старой памяти позвал Бунта, тоже.
Харена ломало изнутри, страшно, с хрустом, с неестественно вывернутыми конечностями. С криками.
Амир то влетал в комнату, то с портовой руганью выскакивал за дверь.
Бунта сидел на полу рядом с кроватью покрытого потом Харена и сверлил стену напротив невидящим взглядом. Он старался не вслушиваться в бред, льющийся с губ брата.
Получалось паршиво.
В самый темный час ночи Харена не стало.
Лишь без малого век спустя Бунта узнал, что его брата убила врожденная способность направлять.
***
Наутро после смерти Харена Бунта и Амир в первый раз по-настоящему разругались. Оба были подавлены, оба — на нервах, и простое замечание вызвало самый настоящий взрыв. Они орали друг на друга, Поминали друг другу все проступки и просчеты чуть ли не с младенчества. Обвиняли во всех смертных грехах.
Бунта впервые влепил брату затрещину. Амир не остался в долгу, и дело дошло до самой банальной драки. Правда, рост Амиру не помог, потому что разъяренный Бунта, забывшись, первый и единственный раз применил к нему Силу, прижал к полу остро сияющими ремнями того, что он научился распознавать, как Воздух. Наорав на Амира, Бунта вылетел из комнаты, оглушительно хлопнул дверью.
Уже в коридоре Бунта понял, что не помнит, из-за чего они разругались. Кто начал первым.
— Никогда не слышала, чтобы вы так друг на друга кричали, — сказала одна из разносчиц, когда он шел мимо нее. — Мне казалось, вы хорошо ладите, да. Что ты сделал, чтобы твой старший так на тебя взъелся?
Бунта только рукой махнул.
Через полдня он понял, что его зацепило его в этой фразе. Для разносчицы он выглядел младше Амира.
Они помирились, но держались на расстоянии друг от друга.
Для Бунты, боль от потери Харена наложилась на чувство вины по отношению к Амиру и опасение того, что он, наконец, начал сходить с ума. Он инстинктивно прятался в ровном доброжелательном необщении. Что до Амира… Бунта полагал, что отчасти тот оплакивал Харена, отчасти сторонился умеющего направлять Силу брата.
Борал пытался их помирить: седеющий хозяин гостиницы всегда помогал своим работникам. Но со временем он смирился, по всей видимости, найдя утешение в том, что работать хуже они не стали.
Бунта взялся за гостиные дела с остервенением проклятого. Благо, дела шли в гору, а постояльцы — потоком, и работы было — хоть отбавляй. В последнее время Борал возложил на него обязанности недавно почившей кастелянши. Бунта следил за состоянием выдаваемого постояльцам белья, чистотой комнат, распределял ежедневные обязанности девушек-горничных и выговаривал нерасторопным. Работающий в обеденной зале Амир удобно не попадался ему на глаза.
Три года спустя Амир попался на краже.
Когда он, бледный и ошарашенный, ввалился в их комнату, Бунта даже говорить ему ничего не стал. Только смотрел во все глаза на привязанную к шее Амира кисть руки, скрюченную, мертвенно-бледную, с синими ногтями, уже почти не капающую кровью на его простую, тарабонского кроя серую куртку.
Кто-то из шончанских целителей обработал обрубок руки после экзекуции, так что Амир не истек кровью по дороге домой.
Бунта ежедневно промывал место сруба (язык не поворачивался назвать это — ранением), менял перевязки и просил прощения за то, что когда-то пустил брата воровать.
Амир горько смеялся, и говорил, что виноват в своем увечье сам.
У Бунты не было смелости его переубеждать. Он боялся, что последняя соломинка может окончательно сломать Амира.
На удивление, Борал не выставил их с работы, даже когда узнал, что все эти годы держал в услужении вора. Он заперся с Амиром в библиотеке, долго что-то с ним обсуждая. Бунта усиленно старался не подслушивать, даже нашел себе занятие в другом конце гостиного комплекса. Во избежание.
В конце концов, Амир — взрослый человек и может вести свои дела сам.
Пусть даже и одной рукой.
Когда по окончании разговора Амир его нашел, Бунта сидел в предбаннике прачечной и смеялся. По лицу его потоком катились слезы.
***
Теперь Амир помогал Бунте с работой по гостиному двору, там, где он не мог попасться на глаза постояльцам. Амир старательно записывал то, что диктовал ему Бунта, просматривал списки, следя за тем, какая комната когда должна освободиться, пересчитывал имеющееся в распоряжении двора белье и вовремя отправлял необходимые вещи в прачечную. Получив эту неожиданную помощь, Бунта смог больше времени уделять работе с прислугой.
Бунта неожиданно понял, что Амир действительно вырос. Он стал тише, спокойнее. Он больше не заигрывал со всеми работницами подряд, пристыженный своим увечьем. Амир и раньше был внимательным, но теперь его внимание было направлено на работу, а не на мелкую месть шончанам.
И это было заметно.
Сам Бунта, казалось, перегорел. Ему было не важно, что творится во внешнем мире, что делают шончане за воротами гостиного двора. Он почти забыл о самом существовании шончан.
Он направлял почти четырнадцать лет, и никто не замечал за ним ни признаков безумия, ни начала гниения. Никто не замечал в нем опасного, властолюбивого зверя.
Истории лгали.
Иногда Бунта думал об Ариане. Она провела в ошейнике больше двадцати лет. Без семьи, без поддержки, только дрессировщицы и патрули. Единая Сила.
Бунта хотел бы знать, помнит ли Ариане лицо Харена, узнает ли выросшего Амира.
Узнает ли самого Бунту.
Наверное, нет. В конце концов, когда ее забрали, Бунте было двенадцать. Он вырос с тех пор.
Годы сменяли друг друга, пролетали, как вчерашний сон.
Стареющий Борал все внимательнее приглядывался к Бунте, будто что-то прикидывая. Но сообщать о результатах своих наблюдений не торопился.
Бунта не спрашивал его. Он вел почти половину дел гостиницы, и ему вполне хватало проблем.
Бунте было почти сорок, когда однажды вечером в людскую, где собрались на ужин работники гостиницы, влетел один из вышибал.
— Сюда идет большой отряд, городская стража, — встревожено сказал он.
— Эдир, с чего ты взял, что они идут именно сюда? — спросил Бунта, как самый старший по рангу из присутствующих. Его голос прорезал поднявшийся по появлении вышибалы гомон.
— Я слышал, как они спрашивали у прохожего, на какой улице стоят наши «Три Странника», да.
По людской пробежал всеобщий взволнованный вздох. Шончанское внимание в неположенный час означало проблемы. Бунта удивленно покачал головой:
— Что им от нас нужно?
— Я полагаю, у меня есть ответ, — устало сказал от двери Борал. — Бунта, сынок, нам нужно обсудить, как спровадить патруль. Амир, пойдем с нами. Эдир, будь добр, возьми остальных вышибал, и задержите — вежливо! — патруль до нашего возвращения.
Бунта нахмурился, но ничего не сказал. Они с Амиром быстро вышли за хозяином гостиницы. Как ни странно, он повел их в отведенную им комнату.
Как только дверь комнаты захлопнулась, он развернулся к Бунте и быстро сказал:
— Сынок, вам надо уходить, да.
Объяви он себя Драконом Возрожденным, Бунта бы удивился меньше.
— Почему? Нет, нам надо придумать, что делать с патрулем! — ответил он.
— Нет необходимости. Они тут из-за тебя, да, — уверенно сказал Борал. Его добрые, обрамленные густой сетью морщин глаза смотрели печально.
— Почему из-за меня? — удивленно спросил Бунта.
— Из-за меня, вы хотели сказать, нет? — подал голос Амир. — И прежде чем ты спросишь, Бунта, я больше не воровал.
— Они здесь из-за Бунты, из-за того, что Бунта может направлять, — покачал головой Борал.
Если бы он назвал себя самой Императрицей, да живет она вечно, Бунта не был бы поражен сильнее.
— Как ты догадался?.. — спросил он, в голове — звенящая пустота.
— Я видел, что ты иногда делаешь, — признался хозяин гостиницы. — Ничего особенного, так, мелочи. Летающие предметы, зажигающиеся сами собой лампы, полирующаяся наложением ладоней бронза. Такого рода вещи, да. Я не думал, что об этом стоит говорить.
Амир закрыл глаза.
— Кто еще видел? — глухо спросил Бунта.
— Да, пожалуй, никто, — ответил Борал. — Никто не бежал ко мне с жалобами, да и не увольнялись внезапно. Опять же, городская стража сорвалась только сейчас.
— Тогда почему…
— Сколько тебе, тридцать пять? Ты не выглядишь на свои годы.
Бунта ошарашено покачал головой:
— Если ты про россказни о том, что направляющие Силу не стареют, то шончан лгут. Нельзя им верить.
— Я слышал такие разговоры и до шончан, — негромко сказал Борал. — Айз Седай живут столетиями. Да что там, возьми хоть
дамани. Ты смышленый парень, ты ведь заметил, что они почти не меняются!
Бунта подумал об Ариане, у которой на лице не было ни морщинки, на голове — ни седого волоса. О старушке-
дамани, которая была старушкой, сколько Бунта ее помнил, и которая все эти годы легко запрыгивала в седло. О маминых рассказах и о своих страхах. Он поднял голову.
— Если ты знал, то почему не донес? Я ведь животное, — горько, очень горько было признавать это вслух.
Амир издал протестующий звук.
— Сынок, я знаю тебя почти двадцать лет. Ты ни разу не причинил вреда ни мне, ни кому-то из работников гостиницы. Ты не пытался разрушить город, не пытался выпустить Темного у меня на заднем дворе. — Борал вздохнул. — По правде говоря, я думал передать тебе гостиницу, когда придет время. Мои дети умерли, кто во время захвата города, кто перед Великой Победой над Темным, когда люди мерли, как мухи. Жена моя тоже умерла, да. А ты всегда был хорошим парнем, и заправлять делами у тебя талант. Жаль, что Колесо распорядилось иначе.
Бунта только и мог, что изумленно молчать.
— Будь ты животным, я бы заметил. Ты человек. Просто другой. А теперь собирайтесь, я вам денег принесу и лошадей дам. Уйдете с рабочих ворот, они как раз в проулок выходят. Уезжайте из города, хоть в свой родной Маркару, хоть за границы Империи. И усы свои сбрей: они добавляют возраст. Походи без них сначала, потом отрастишь, сможешь потянуть время, да. Да осияет вас Свет, ребята. Доброй дороги.
Бунта кивнул.
Он надеялся, что у Борала и его «Трех Странников» не будет проблем из-за того, что они долгое время укрывали у себя направляющего мужчину.
