Просьба вождя

Есть одно неоспоримое преимущество в том, чтобы быть правой рукой вождя: если вождь решит, что ему нужно помыться, то и у тебя появится такая возможность. Расхожая байка о том, что викинги моются по субботам, к слову, является правдой. Но правдой не для всех. Ватага Аскеладда предпочитала чистой воде медовуху или вино, а соблюдению традиций – погоню за наживой. Кому придет в голову тратить целый день на то, чтобы окунуть ляжки в реку, вместо того, чтобы налечь на весла и плыть к своему богатству? А зимой, на стоянке – какая река? Однако колодец в деревне был. Английская зима – мягкая, сырая, в целом – не кусачая зима стелилась грязным притоптанным снегом вокруг деревни, кострища дымили тут и там, уцелевшие дома темнели открытыми дверями. Они теперь стали, так сказать, дружинными. Аскеладд нес два ведра сам, и еще два нес Бьёрн, потому что… Да потому что пить и разговаривать о будущем может порядком надоесть. Общество командира, возможность его послушать – вещь ценная. И не всякому по уму. В доме старейшины, безымянного, убитого одним из первых – стояла печь во всю стену, в которой можно было накалить камни, на ней же погреть воду – и ей же протопить сумрачное помещение до почти что летней жары. У Бьёрна по шее тек пот, пока он на пару с Аскеладдом таскал тяжести. Пришлось открыть узкое окно над печкой, и из него упал клочок красноватого закатного света, но свежего воздуха не прибавилось. Аскеладд прищурил голубые глаза, отразившие свет, потянул с плеч рубашку и бросил ее на кухонный стол. – Помойся тоже. Просьба вождя – почти приказ. Аскеладд был невысок. Если сравнивать его с остальными. Но, несмотря на это, всегда был похож на правителя. Даже среди кухни, голым, жилистым и ухмыляющимся. Он прежде всего намылил щеки и несколько раз прошелся по ним лезвием, ровняя бороду, пока Бьёрн стаскивал ватник, прилипшую к телу одежду, сапоги и штаны, пока косился недоверчиво и одобрительно. У Аскеладда были короткие волосы, и он знал, что такое ножницы. А Бьёрн просто был рад возможности промыть бороду. Пока оба сидели по скамьям, стараясь тряпкой соскрести с кожи ороговевший слой, достать и отмыть загривок, оттереть ступни, кожу между пальцев и ногти – с каким-то особым ожесточением – свет из маленького оконца перестал идти, в него залетали и тут же таяли пушистые снежинки. Пар наполнял кухню, дышать, выпрямившись, было совершенно невозможно, а Аскеладд попросил облить его из лохани, чтобы окончательно смыть мыло. Крякнул, заулыбался и двумя руками убрал мокрые волосы назад. Лицо у него покраснело, он выглядел довольным. Бьёрн смотрел сверху вниз, но поймал себя на мысли, что всё-таки ждет распоряжения, стоит с лоханью в руках. Ополоснуться хватило и ему, но для этого пришлось сесть, как охотник, на одно колено – иначе Аскеладду было не достать. Каштановые волосы заструились по плечам, сзади раздалось хмыканье, потом поленья полетели в печь, а вождь сделал еще одно волеизъявление. – Нужно обсохнуть. Духота и во второй комнате была страшная. Жар добрался уже, кажется, до костей, одеваться не хотелось. Аскеладд завернулся в льняную простынь, закинув один конец через плечо, наклонил бочонок вина и с кубком устроился на жилой скамье. – Ложись, у тебя рожа вся красная, – махнул он рукой в сторону кровати. Бьёрн улегся, и под ним просела перина, из своего угла он пробурчал с полуулыбкой: – Ты в этой тряпке похож на королей, тех, которые мраморные, Аскеладд. На тех, которых мы видели в Эссексе. – На романских? Да, похож. Только их всех свалили. Рассмеялся и отпил. – Они и правда ходили в тряпках? – В тогах. – И это удобно? Без штанов. – В Риме жарко, Бьёрн. Так что да, ходили. А еще у них была развита культура физической красоты. Как же хорошо, когда вождь знает на всё ответы. – Я бы не смог, – Бьёрн стер со лба капли пота и вздохнул. – Слишком жарко. Хотя, если есть, что показать – почему не показать? Лежать, раскинув смугловатые ноги с огрубевшими ступнями, выставляя хозяйство напоказ и говорить такое было… вновинку. – Да, я бы тоже не смог, – отозвался Аскеладд. – Моя родина отличается суровым климатом. Даже летом не жарко. – Но мы же как-то показываем. И при этом в штанах, – сказал Бьёрн, приподнимаясь на локте, и ответом ему был смех. Аскеладд пошел за новой порцией вина – и ему тоже подал. – Воинскую доблесть, да. В Греции же бились голыми. Или почти, – задумчивая, хитрая улыбка задержалась на его лице. – А еще у них были разные виды любви. Любовь к наставнику. Любовь к старшему товарищу в походе. Такая любовь воспевалась. Ахилл и Патрокл. Или Одиссей. Бьёрн поднял взгляд над кубком, свел к переносице брови. – Читал Илиаду? – спросил у него Аскеладд как ни в чем не бывало, поднявшись со скамьи и подойдя к кровати. – Я плохо читаю. Тем более про каких-то греков, которые жили невесть когда и еще и любили – один мужик другого. – Разве бывает такая любовь? – спросил Бьёрн, озвучив только конец своей нехитрой мысли. Вино в теле разошлось приятной тяжестью, а на язык запросилась всякая дурь. – Бывает ли? – будто бы Аскеладду нужно время подумать. – Бывает ли… А что, Бьёрн, когда крестьянин живет с крестьянкой, и у них шестеро детей просят каши – это любовь? Ведь тяжело же, ему пахать, а ей прясть, глаза ломая при лучине. Или у королей, которым дается женщина – лучшая по статусу, а они берут себе наложниц, пока та беременна? Или вот девки, которые у нас уже визжать перестали в амбаре – это любовь? Настал черед смеяться Бьёрну. – Девки это девки. С девками просто надо. Хочется – и всё. Если так посмотреть, может, к товарищу по оружию и правда больше любви. Сказал – и испугался. Хотя не боялся ничего в этой жизни. Отвык бояться, когда первый раз положил на язык пахнущий сыростью гриб. Мог бы ведь подохнуть. Но не подох. Сейчас на языке сладко, а Аскеладд улыбается, будто мысли подслушал. – Я слышал, кто-то берет в рабы мальчишек, – голос у Бьёрна охрип. – Берут на юге, не у нас. – Так может… Вот хоть Торфинн, ему сейчас сколько? Четырнадцать? – А я ему не наставник, – Аскеладд отставил кубок и дернул кадыком, глотая. – Не люблю этого. Мне пока по душе отношения двоих сильных. Первый раз… не было толком ничего. Аскеладду пришлось объяснять, как мужчины это делают, подливая притихшему своему заместителю вина. Речь лилась спокойно, словно нет в словах ничего сверхъестественного, словно он пересказывает стратегию боя. И как Бьёрн доверял его планам – доверился и сейчас. Под сильными руками было неожиданно хорошо. Никакая девка, не будь она только куплена за деньги на час-другой (в землях Франков такие были, но стоило ли тратиться?) не стала бы трогать его член руками, придавая твердости, тереть ладонью головку, вызывая в теле мурашки – да еще и яйца перебирать. Тяжелые, покрытые влажноватыми после мытья волосами. Аскеладд смеялся над ним. Спросил, устроившись в итоге нос к носу: – Зубы чистил? И к счастью Бьёрна – ответ был «да». Оттер, размахрив палочку, так что теперь можно было языком проводить по гладкому. Зубы у него были хорошие. И поэтому не стыдно было целоваться. Целоваться. Запредельное, нереальное что-то. Он никого не целовал с тех пор, как покинул деревню, отправившись на заработки. Не хотелось. И то, как губы Аскеладда растягивали его, как язык проникал в рот, а русая борода колола над верхней губой – отличалось от затершихся уже воспоминаний. Член стоял до боли, и выплеснуться не удавалось только потому, что всё было донельзя дико. Рыки с губ срывались, бедра дергались, улыбка Аскеладда начала раздражать, зато его тело так славно притерлось к боку, а голая нога коснулась его бедра. Хрипловатая ругань слилась с тихими смешками командира, уложившего голову на подушку. Он обтер руки и живот той же простыней, тогой, в которую был одет. Хотел, наверное, что-то сказать, но его настиг зверский, глубокий поцелуй со всей страстью, со всем негодованием, на которые Бьёрн был способен. И после взглядов, заменивших им осмысленную речь, Аскеладд дал переложить себя спиной к груди, освободить от ткани, обнять сзади. И ему не нужно было говорить больше. По тому, как опустились веки, было понятно – именно так ему нравится. На боку, с возможностью положить затылок на плечо, притереться спиной и задом к паху, спокойно дать дрочить себе большой и не очень умелой руке. Потом они спали. И всей вопящей, гуляющей толпе было плевать, почему заместитель вождя отсутствует. И тем более плевать, почему сам вождь не водит к себе девок. А Бьёрн начал что-то понимать. Из той деревушки он снялись быстро: прошел слух о целой цепочке торговых суденышек, проходящих через пролив. Бьёрн сражался, исподволь наблюдал за Аскеладдом и всё думал – изменится ли что-то теперь? И изменится ли его отношение к командиру. На удивление, ни того, ни другого не произошло. Ничего не изменилось. Аскеладду доверяли, удача была на его стороне, грог, изъятый у мореходов-англичан, грел глотки, ближе к началу весны они высадились на материк – и жизнь пошла своим чередом. Девок и раньше не хотелось. Брало ненужное отвращение, Бьёрн и раньше замечал за собой, что ему не подходила абы какая девка, всегда нужна была почище и желательно спокойная, иначе весь процесс превращался в еще одно… насилие? Чем он еще мог быть, по сути? Рисуя себя в голове вопящую и хнычущую мордашку, Бьёрн понимал, что не хочет еще насилия среди насилия. Странно. Но больше хотелось отдохнуть. В таких недостойных воина мыслях – а также удивительно ярких воспоминаниях о той ночи с вождем – он провел год. И, когда тащил два здоровенных, обитых железными кольцами ведра вслед за Аскеладдом, понимал, что пропал. – Прости, что попросил тебя. Корчмарь и работники с ног сбиваются, чтобы всех накормить, пусть лучше делают свое дело. А мне поможешь ты. Удалось только согласно хмыкнуть. Деревня была другая. В этой деревне и девочки были сговорчивее, и Аскеладду достались почти царские покои, где для мытья была отдельная комната с кадками, щетками, вениками, и… С прилипшим к щеке листом и с полным вина рогом в руке – Бьёрн был отправлен пить и ждать в спальню. Ожидание довело его до состояния такого крепкого стояка, что было больно. Просто ожидание. Ожидание длиною в год. И ожидание в тишине спальни, до которой доносились, словно через толщу воды – затихающие голоса в другой части дома. Аскеладд пришел в цветастой тряпке на бедрах и при виде стоящего члена изломил брови тем особым образом, которым умел только он. – Очень хорошо. Но позволь мне самому управлять процессом в этот раз. Хочу, чтобы всё получилось. Если Аскеладд хочет, чтобы всё получилось – оно получается. Оставалось только обнять его за талию, ощущая крепкие мышцы, ребра под кожей, раздумывая ошпаренным от желания рассудком о том, как необычно видеть это тело, не скрытое броней. Видеть Аскеладда не ожидающим удара в спину, доверяющим. Ему доверяющим. Залезающим сверху, убирающим ненужную ткань. Видеть шрамы, гладить их подушечками пальцев, ожидая, пока любовник (слово не укладывалось в голове, разрывало картину привычной действительности, как хищник добычу) приведет себя в боеготовность, беззастенчиво растирая кулаком член. Взглядом и движением попросив разрешения, Бьёрн его получил – и заменил кулак на свой. И помимо того, что от желания потемнело в глазах, он отметил, что это еще и чертовски удобно. Аскеладд покачивался – и сам подавался навстречу руке. А потом оседлал его. Головка члена ощутила тугое, скользкое и горячее. Дыхание сперло. Недавно отмытое тело тут же покрылось испариной. Член всё погружался, сдавливаемый со всех сторон, Аскеладд щерился, а потом спросил: – Приятно? Это было слишком приятно. Приятнее, чем что-либо. И еще приятнее стало, когда спустя время – ему позволили двигаться самому. Перевернуть Аскеладда на спину, смотреть в его лицо, на сведенные брови и приоткрытый рот. Входить длинными, размеренными толчками, не желая причинить боли – и выбивая каждым движением согласные стоны. Лицо горело, как у мальчишки, от стыда за то, как их голоса звучат вместе. Но возможность кончить в любимое, обожаемое тело – и потом видеть ласковую ухмылку, слушать, как Аскеладд тихо ругается, оттирая семя с бедер – отпечатывалась в памяти, ломала в голове невидимые стены, в самое сердце ввинтилась теплым железным шипом. Однажды Бьёрн имел его у стены, удерживая на весу, чувствуя, как крепкие руки душат почти, а ногти впиваются в загривок. Несколько раз, во время стоянок, они повторяли то положение, при котором Аскеладд лежал к нему спиной, иногда в одежде – без возможности войти в горячее тело, но хотя бы так оказаться очень близко. Но только однажды Бьёрн был сзади по-настоящему. Аскеладд извивался под ним, пахнущий мылом, льняным маслом и медовухой, не давал заглянуть себе в глаза, зато крепкий, поджарый зад терся то о живот, то о ствол члена, призывая удержать на месте – и с наслаждением войти. Когда гладкие стенки сжали его со всех сторон, впрочем, оставляя место для движений, Аскеладд выдохнул: – Жестче. Можешь? Сделать это жестче. Он вцепился узловатыми пальцами Бьёрну в бедро – и резко выдохнул, когда последовал первый толчок. Вновь заволокло всё темным, кроваво-красным перед глазами, жгло в груди от дыхания. Крупное, тяжелое тело вбивало Аскеладда в топчан, и тот надсадно скрипел. А потом рука, понукающая двигаться сильнее и быстрее, исчезла. Обе ладони сжались в кулаки. И вместо движений навстречу, грациозных покачиваний, которые ему всегда так удавались, Аскеладд застыл на месте. Двигаться в нем стало трудно. Трудно было и перестать двигаться. Выдохнуть, придти в себя из тумана безумия. Сглотнуть густую слюну и, поняв, что не может покинуть тело, сжавшее его изнутри до боли, тронуть мокрые светлые волосы. – Тебе больно? Сильно? Грубые от оружия, не предназначенные для ласки пальцы погладили плечо Аскеладда. Потом надавили около позвоночника, стараясь сделать так, чтобы он опустил напряженные лопатки. Бьёрн позвал его по имени. Потом поцеловал в шею, зарылся носом в волосы, блестящие тут и там тонкими серебряными сполохами. – Прости, я себя не контролирую. Аскеладд, прости. – Нет, я сам попросил. Судорожный вздох вырвался из груди, и живот под обнимающей ладонью немного разошелся от дыхания. – Я хотел почувствовать, как это бывает у женщин. Лицо с волевым профилем и носом с орлиной горбинкой лежит на перине боком, видно один глаз. Страшный. – Почувствовал. Что сказать своему вождю, желание которого ты исполнил? И в теле которого только напряжение и боль. Вождю и единственному человеку, ради которого готов на всё. Которому боль причинишь, если попросит. Бьёрн бездумно сжимал его руку, удерживая в объятьях. Долго-долго ждал, пока там внизу немного расслабятся мышцы – и можно будет выйти из тела, оставляя между ними холод. Он перевернулся и перевернул Аскеладда, устроил его на себе верхом, взглядом спрашивая, насколько тому больно. Суровые морщины около рта были такими привычными, а мертвый взгляд – нет. – Послушай, – Бьёрн снова взял его руку и медленно переложил со своей груди на горло. – Если ты хочешь отомстить кому-то, то я готов дать тебе это. Хочешь? Тело Аскеладда белеет в свете свечей. Странный он всё-таки датчанин. Словно бы и не совсем. И лицо такое: трудно прочитать. Кажется, что он всё знает, будто мудрец из легенд. Но не говорит, держит на замке свой волшебный ларец. Казалось – Аскеладд сделает. Но он внезапно улыбнулся, пуская в глаза и на губы ту самую ухмылку с ленцой. – Нет. Ты даже на него не похож. Вздохнув, он запустил красивые пальцы в тарелочку с маслом, завел руку назад, чтобы обновить то, что успело высохнуть, а потом взял всё в свои руки. Оседлал Бьёрна, опустился, контролируя, сколько боли ощущает, и двигался навстречу, изгибался так, что выпирали красивые косточки таза, и покачивался темный налитый кровью член. Он ласкал себя сам, а потом взглядом позволил помочь закончить. И выгнулся дугой, выплескиваясь Бьёрну на грудь. Привычно цыкал и ругался, слезая, чувствуя, как между ног течет густое и теплое. А потом лег рядом. – Я говорил, что, стоит мне однажды взглянуть, я понимаю, кто передо мной? Бьёрн хмыкнул вроде как согласно. – Вот и сейчас я посмотрел тебе в лицо. И вспомнил, что ты – это ты. Не думай о моей боли. Ты помогаешь унять ее, как можешь. Спи. А просьба вождя – это приказ.