Драббло-крошки, чтобы кормить ведьмачат

      Полоса света заползла в комнату. Маленькая тень прикрыла за собой дверь как можно тише, а та всё равно предательски громко лязгнула.              Слабый вздох из угла, испуганный из-под двери.              Тишина.              Чиркнула спичка.              Крошечного огонька хватило, чтобы осветить помещение. Хватило по большей части потому, что изучали его кошачьи глаза.              Мальчишка огляделся: это одна из неизведанных страшных комнат. Не такая страшная, как та, в самой глубине туннелей, с Железной Бабой, но тоже страшная. Потому что холодная. Потому что пустая. В ней нет звуков, нет запахов. Не было, пока мальчишка с кошачьими глазами не влез со своими.              Одна койка стоит в углу. Возможно, самая маленькая во всей школе. Возможно, единственная детская во всей школе.              Мальчик сделал в её сторону несколько шагов и задул спичку.              Кто-то на кровати зафыркал.              И правда: комната широкая, но вся наполнилась едким запахом серы, настолько в ней было чисто до этого.              — Эй, мелкий, ты как? — прошептал ведьмачонок в темноту.              Положил руки на одеяло и нащупал конечность.              Конечность вздрогнула.              — Это я, Гаэтан. Ты только не подумай, что мне до тебя дело есть. Просто никто не верит, что ты выжил. Аксель сказал, что раз тело не выносят — хочут тебя в суп покрошить. Чушь какая-то. Эй, ты меня слышишь?              Гаэтан сжал конечность.              Её обладатель попытался освободиться, но смог только слабо потянуть на себя.              — А я, получается, проиграл. Я ведь три кукуших яйца на тебя ставил… Ну, на труп. Да и бурда была бы понажористей, а то одни корешки с грибами, ну чё это такое… Слушай, а ведь не поздно ещё. Может, придушить тебя?              Конечность дёрнулась настойчивей. Гаэтан вцепился сильнее.              — Знаешь, я когда первые травы проходил, меня Коль пытался подушкой прижать. Помнишь Коля? Глупый такой, из прошлого помёта. Он же раньше нормальный был, это после трав дурачком стал… А ты ведь и не знаешь, куда он делся, и никто не знает. Только я знаю и старшие. Хочешь, расскажу? Я знаю, потому что видел, а старшие потому что… потому что… Бреген меня его кровью залил. Испугался, говорит, не знал, что делать, и щёлкнуло что-то у него в голове. Говорит, обходил огород... Это он так сени называет, где после первых мутаций лежут, ну, ты только оттуда. И заметил, говорит, как Коль душит кого-то, — Гаэтан сжал младшего под тихий стон. — А это я был. Я и двинуться не мог, и не видел ничего. И вдруг — раз — и увидел. Прямо когда Бреген Колю горло резал. А в зенках у него совсем не испуг был. Я ещё подумал, что меня он следующим порежет, а оказалось вон как — спасает. Кто-то, говорит, забыл Коля запереть в ту ночь, вот он и забрёл в огород, — Гаэтан шмыгнул носом. — И зачем я тебе это рассказуваю? Не знаю. Наверное, страшно мне одному это знать. Только ты не говори больше никому эту историю, ладно? Мне, вот, молчать наказали, а я... Ну, тебе я больше доверяю, ты же молчун. Может, и не вспомнишь даже. Я тут подумал, — ведьмачонок ослабил хватку. — Нет, не буду тебя подушкой душить, а то вдруг Бреген меня тоже порежет. Яйца жалко, конечно. Не стоишь ты всё-таки трёх яиц. Ты слушаешь?              Молчание.              — Я тебя тресну, если не слушаешь.              Мычание.              — А ты не стал как Коль? Скажи что-нибудь, а то тоже тресну.              — Н-н, — скрипнуло из темноты и затихло.              — Не считается, — возразил Гаэтан, но ударять не решился. — Ты сам-то понял, что выжил? По-моему нет. Если бы понял, быстрей бы подымался. Самое страшное-то оно позади уже. Ну, то есть мы, конечно, умрём в муках, когда нас чудище какое жрать будет, но это совсем не так страшно, как травы, мне кажется. Поэтому давай, приходи к завтраку. Я тебе это советую не потому, что мне дело есть, а потому что на рожи остальных хочу посмореть, не только же я проиграл… Чёрт!              Последнее Гаэтан почти выкрикнул, но тут же прикрыл рот руками. Ребёнок на кровати болезненно застонал.              — Чёрт, — повторил он шёпотом. — Айден один, получается, выиграл. Вот, кто все мои яица сожрёт, гусье гузно, ай-ай. Чтоб они стухли... О, слушай, а ты не ослеп?              Не дожидаясь мычания, Гаэтан пополз руками вверх по конечности.              — Ой, так это нога. Рано я решил, что ты не сдох… Такой худый, точно на грибах копыта отбросишь. Есть их уже не могу, а большего не дают. Готовься, братик…              Наконец он нащупал лицо. Как и ожидал — перевязанное.              — О, значит, не ослеп. Значит, я тебе кой-чё показать могу. Хочешь?              Это, разумеется, был не вопрос.              Гаэтан взял осторожно под мышки и потянул.              — А-ай... Во-о…              — Потерпи, оно того стоит. Хочу, чтобы ты первым от меня увидел.              Он усадил младшего, подложив за спину подушку. Сам ребёнок позвоночник не держал, благо кровать стояла у стены.              — Твой какой знак любимый?              Тишина.              — Отвечай давай.              Гаэтан ткнул пальцем в сидящего.              — Не… уме…              — Да знаю я. Скоро научиться. Ну, представь, будто ты уже взрослый ведьмак. Какой?              Тишина.              Гаэтан затрещал недобро пальцами. Здесь и сейчас очень громко, хотя обычно они хрустели почти беззвучно.              — И-и…              — Ирден?              — Н-не… И…              — Игни?              — А…              — Не, Игни я сам не умею. Другой скажи.              — А-ах…              — Аксий тоже не умею. Скажи лучше, что Квен твой любимый.              — Н-не…              — Ударю сейчас.              — А…              — Другое дело. А я тебе его покажу!              Принялся развязывать сидящей кукле глаза. Она кряхтела и дышала срывисто, но Гаэтан не обращал на это внимания. Он знал, потому что полгода назад был на месте этой куклы, что её обжигает каждое прикосновение. Но оно правда того стоит, думал он. Уж его-то ночная вылазка точно стоит.              — Не открывай, пока не скажу, а то там ярко вначале.              Гаэтан стянул с брата бинты и отшагнул. Выдохнул, вдохнул, снова выдохнул… Закопошился: помог пальцам правильно согнуться другой рукой, встал в стойку. Вдохнул, выдохнул…              Вспышка.              Она ослепила на мгновение Гаэтана, ослепила ребёнка на кровати, хотя он и зажмурился, насколько хватило сил. Так темно и пусто было в камере, так чувствительны были глаза одного и ещё чувствительней второго.              — Получилось! — шёпотом прокричал Гаэтан. — Разивай зенки!              — Ольно…              — А ты потихоньку.              — А-а!..              Нет, свет был вовсе не яркий. Он не освещал комнату даже для кошачьего зрения. Но таким он казался. Вспышкой молнии, бьющей ровно в глазные яблоки, сжигающей нервы, будто свечные фитильки, давящей изнутри черепную коробку.              — А-а…              А ещё это был самый красивый свет в мире. Он лежал в воздухе, медово переливаясь, едва касаясь Гаэтана, будто тот стоял в потоках ветра. Полупрозрачные волны ходили золотистым свечением, обнимая мальчишку, и вибрация от них дрожала в воздухе.              — Так выглядит магия! — во весь голос сообщил Гаэтан. — Ну, или почти. Теперь ты видишь её! Красиво, да?              Она плясала вокруг него, но будто по всей комнате. От неё не хотелось отводить взгляд, но она выжигала глаза.              — Ай… а-а…              — Плакать хочется, да? Всё, не можется. Погоди, не закрывай! — Гаэтан подскочил к кровати вместе с сиянием, ребёнок заскулил. — Я тебе вот что принёс, чтобы ты посмотрел.              Он сунул в руки сидящему что-то холодное, тяжёлое и острое. Осколок зеркала.              — Спёр, — констатировал гордо.              Поняв, что поднять руки, как и опустить голову, брат не может, Гаэтан взялся за зеркало сам и приподнял вместе с ледяными руками. Подставил младшему под нос.              — Смотри, ты теперь тоже ведьмак.              Мальчик сморел. Смотрел всего мгновение, а казалось, что смотрит вечность. Что целую вечность в нём, где-то там, внутри, под одеялом собирается сгусток мрака. Терпкий шар ужаса и тоски. В нём, но как будто чужой. Но ведь и глаза на мальчишку смотрели чужие, чужое лицо. Он же не скелет с горящими глазами, который глядит на него из осколка…              Кольнуло, снова прошибло лоб, виски, затылок. Мир потемнел и залился вдруг белизной. Страшным грохотом. Визгом Гаэтана. Горячей болью в ушах, в руках.              Это дверь бесшумно распахнулась, это свет ударил по комнате. Это Гаэтан увидел, кто пришёл за ним, и сжал на осколке чужие пальцы.              — Н-нет!              Крикнул он, и это было последним, что услышал его младший брат. Для него все звуки, картинки, запахи и ощущения смешались в одну болезненную кашу.              — Не кричи, идиот, — зашипел Бреген в дверях.              — Ты не порежешь меня, я под Квеном!              Бреген сделал шаг, и Гаэтан вздрогнул. Не телом, а разумом. Квен погас. Вспыхнул ужас, занял комнату, забив дух серы.              Гаэтан согнулся, чтобы рвануть, открыл рот, чтобы закричать, но Бреген был быстрее. Секунда, и он волок брыкающегося ребёнка прочь, прижимая к груди, заткнув рукой рот.              — Угомонись, паскуда, не убивают тебя.              Ребёнок перешёл на истошные горловые скрипы.              — Ты какого к нему полез? Ты его ослепить мог, оглушить. Он и так еле, курва, дышит.              Гаэтан не слушал. Уже в коридоре, под светом факелов, он изо всех сил боролся за свою жизнь, боролся с ведьмаком. Проигрывал.              — Успокойся, хватит.              Мальчишка не успокаивался. Он извивался и бился, сумел развернуться, и Бреген сцепился с ним взглядом. Нет, не ведьмачьи глаза смотрели на него тогда, это были глаза чудовища. Пустые и в то же время полные темноты.              Затылок Брегена лизнула мягкая бирюзовая вспышка. Прокатилась по чёрным глазам Гаэтана от поверхности до самого дна, мрак не колыхнув. Растворилась где-то там, в глубине. Мальчишка одеревенел и тотчас обмяк в руках старшего. Тот обернулся, сам отгоняя сонливость.              — С... спасибо, Ыян. Я не… Он…              Ведьмак приложил палец к губам. Бреген поспешно кивнул. Отвел взгляд от мёртвых глаз.              Старый ведьмак ничего не сказал, не смерил детей вопросительным взглядом, не придал лицу осуждения. От этого ведьмака, впрочем, и не ожидалось. Он прошёл мимо, в комнату, из которой только что зверёнок вытащил зверёнка поменьше.              Бреген взял заснувшего Гаэтана удобней.              — До постели тебя что ли тащить? Только проснись у меня… Твою-то. Когда ты успел порезаться?