Драббло-крошки, чтобы кормить ведьмачат

      Идарран не пришёл на его похороны. Впрочем, ждали этого только те, кто помнил Идарранна модели очень, очень далёких лет. Остальные, видевшие, цитируя Маласпину, «угасание последней в мальчике (давно не мальчике) человечности», не удивлялись его отсуствию.              Удивлялся Эрланд. Он и сам был пятьдесят на пятьдесят неожиданным и самым ожидаемым гостем в глазах знающих. Но таких как Эрланд, привидений былой ненависти, растерянных, будто забредших сюда «по случайности» (ноги сами завели), пытающихся скрыть смущение, оправдать присутствие сведёнными бровями и недовольно гнутыми губами, здесь шаталось много. Эрланду среди них было легче всего. Он, может, ещё и не дорос до осознанного признания, да и не перед кем было признаваться, но давно (всегда) и честно понимал, кому обязан. Эрланд, как не все из его породы всё же зачем-то пришедших, по щелчку пальцев затушил в себе чёрный огонь по душу Альзура-еретика. По крайней мере, на этот день.              И Эрланд удивлялся. Почему не пришёл Идарран? Конечно, ведьмак знал, что ждать этого «мага» (давно потерянный статус) на собрании старых чародеев, дворян, ведьмаков, наёмников, бардов… в общем всех, задетых (нелетально) когда-то магической молнией, не стоит. Не стоит искать его глазами, слушая ностальгичные монологи смутно известных лиц, забыв в последнюю минуту свой, писавшийся холодными руками всю ночь, а теперь собиравшийся из новых, других букв, слогов, слов, предложений и даже мыслей на ходу. Не стоит искать его, обмениваясь с хорошо знакомыми незнакомцами короткими, не столько озвученными, сколько невербальными репликами. Нет, эти реплики не в движениях, не в физических контактах (которых нет вовсе в силу специфики собравшихся будто из разных миров людей и нелюдей), это волны в воздухе, взгляды, мысли, не выходящие за пределы шепчущих их самим себе голов. Всеобщее понимание, взаимопонимание в тёмной пещере без огня, без плясок теней на стенах.              Большинство из собравшихся могло читать мысли. Большинство в любой другой день гудело мыслями, шумело психически и магически, но сейчас, это чувствовали даже далёкие от магии, воздух был чист. Пуст, как не бывает в Местах Силы, а это было оно.              — Магия сегодня затаила дыхание. Магии тоже нужно осознание, — кто-то озвучил одну из вариаций, одно из возможных восприятий явления. Если это было явлением, а не массовым миражом.              Магия сегодня умерла, вдруг подумал какой-то чрезмерно сентиментальный (его, видимо, молния прошибла когда-то с особой меткостью) чародей, и мотнул головой прежде, чем что-то неподобающее чародею произошло на его или её лице.              Он ошибался и преувеличивал, если в ошибках вообще возможно преувеличение. Но он верил в это, поэтому это было правдой.              Для остальных, если бы магия умерла вместе с Альзуром, она бы умерла несколько дней назад. Или дух его ждал вас, «гостей», и удобного вам, живым, времени попрощаться? Ждал, пока вы прошерстите в поисках тела руины целого города, чтобы хозяин его мог «умереть» именно сейчас? Глупости. У Альзура нет на подобное времени.              А если бы было, он бы нашёл лишнюю секунду и способ материализоваться. Ударить каблуком, скорее всего, беззвучно, засмеяться без вибрации и осудить вас всех, Друзья, за то, что кинули свои силы, таланты, красоту и ужасы на потрошение каменного трупа. Силы, таланты, красоту и ужасы, которыми можно было поднять море, расколоть Луну. Обернуть, в конце-то концов, время вспять и выдать Альзуру, стоящему на центральной площади Марибора, пощёчину.              Галантея улыбалась. Она светилась. И хоть крохотные жемчужины замерли в уголках её глаз, прикрытые ресницами, хоть смех и считался в подобных ситуациях защитным механизмом, она была искренней. Чистой открытой книгой о чём-то хорошем в этот день. Потому что она была не в этом дне. Она была Галантеей, Подснежинкой, чёрт знает, кем ещё, во всех своих днях до этого, до того. И казалось, под руку она тянула его за собой от собеседника к собеседнику. Эрланд почти видел его рядом с ней. А ведь он никогда не видел их вместе.              Галантея, гладь молочного моря без дна, как и заблудшая душа Эрланд, была такой не одна. Может поэтому и не казалась странностью.              Странностью не казался никто. Ни призраки, ни рвущиеся хохотом сгустки света, ни мрачно забившиеся в углы одинокие (многочисленные) тени.              Фестиваль жизни во всех её проявлениях, музей личностей, темпераментов, профессий и интересов. Не похороны.              Да и что за похороны без тела? Нет, глупости. Большинство из собравшихся знало, что тело на похоронах — последнее дело.              Ведьмаки и чародеи, думал Эрланд, знали лучше других. И где же этот «чародей»? Он, впрочем, вероятно, не понимал похорон пустоты. Он понимал тела лучше.              Его не было на сожжении (так написано в завещании: «жгите, как подобает жечь ведьмака. никакой жертвы науке. только не в этот день! хватит, хватит!»), его не было, когда Эрланд остался у стынущих углей наедине с притихшей Галантеей, когда остался один, потому что Галантея замёрзла. А ещё никого не ждала.              Идарран не пришёл на его похороны.              Идарран… если… если это был он… если это был он когда-то, смотрел на язычки огня где-то далеко, где-то в глубокой темноте и тесноте, которая ощущалась простором. Белоснежное пламя плясало на поверхности чёрных озёр, если это были глаза. Не тонуло, не грело. Заставило улыбнуться. Без «если», правда улыбнуться. Если это был Идарран, если было ему в тот момент дело подумать об этом, если он мог думать, то сам бы удивился. Улыбка — инструмент людей. Разве Идарран не отказался от неё?              Идарран, если это был он, улыбался огню (как улыбаться ему способны только люди) давно проданным, сменянным на что-то куда более ценное человеческим лицом. Он всё-таки жёг Альзура сегодня, как жгут мертвецов, да, порой без тела, люди и нелюди. Он улыбался, потому что видел в язычках пламени его улыбку. Или это Альзур сидит за костром? Идарран не мог разглядеть, если мог видеть.