***
Бреген неохотно открыл глаза, когда тень загородила ему солнце. Фыркнул, как только кошачьи зрачки считали тщедушный силуэт. — За добавкой пришёл? Держи. И Бреген пнул Йольта по ногам. Во как, даже предупредил — значит, настроение у него сегодня хорошее. После оплеухи на завтрак-то. Но даже с предупреждением, мальчишка не попытался увернуться — припал на колено и тут же завалился на бок. Молча, как и всегда. Бреген не спешил возвращаться к безделью, потому что повторно подбитый за утро не спешил уползать. — Не хватило, немой? Немой, уже давно говорящий, но всё ещё достаточно редко, чтобы отвечать старой кличке, протянул Брегену руку. В ней — фигурку. Соломенного человечка. — Это что? Немой протянул его ближе и сложил пальцы в Игни. Не для знака, для ответа, и огонь не вспыхнул. — Перерос я эту забаву, жги сам. Йольт опустил руку. Конечно, он знал, что Бреген перестал охотиться на поделки Гаэтана. Ведь Бреген перестал прижимать Йольта в пустых коридорах и спрашивать миролюбиво о том, о сём, а Йольт перестал добровольно, порой даже предваряя светские монологи, указывать, не роняя ни слова, на заселённые соломенными жителями щели. И всё же он принёс Брегену игрушку, потому что больше предложить тому было нечего. А ведь зачем-то он предлагал. И косился зачем-то на старшего, увидев за завтраком. — Что надо, мелкий? Бреген всматривался в Йольта, заметно подросшего за последние годы, даже слегка окрепшего, но всё равно соответствующего и этой кличке. Тот открыл рот и задвигал губами, но вслух ничего не сказал, потому что даже ведьмачьи уши не уловили ни шёпота. — Вещай или проваливай. Йольт сделал вторую попытку — Говорят… — прошептал-выдавил из себя, — ты сломал Валери ногу… — Все знают, — процедил Бреген, приподнимаясь, — что это он сам. Спроси у него, если так интересно… Или ты мне не веришь? Бреген навис над Йольтом, но должного эффекта это не произвело — мальчишка всё также, с одеревенелым своим лицом, с широко распахнутыми глазами, глядел на… старшего. Бреген нахмурился. Нет, обычно он смотрит не так. Не в глаза. — Сломай… сломай мне ноги, Бреген! — сказал по-человечески Йольт, выпалил, в сравнении со своей обычной речью. — Что?.. — Что угодно проси. Только сломай. — Рехнулся? Йольт замотал головой и снова уставился прямо на Брегена. Точно рехнулся. Ещё там, в зале, когда, возможно впервые в жизни не просто пялился и смотрел, а высматривал. — Что угодно. Сломай. Скажу — сам. Бреген за все годы, что мелкий успел прожить в крепости ещё не слышал от него столько слов. И все — ему. — Зачем? Взгляд Йольта тут же потух, глаза упали к земле. Сорвался малёк. Старший ощерился. Он знал, как действовать с Гаэтаном в моменты приступов и с Лехом в периоды мании, как говорить с Даеном в панике и Валери в истерике, с любым пацанёнком в этой крепости. Кроме этого, потому что сейчас был первый раз, когда этот заговорил с Брегеном. — Эй, мелкий? — старший потрепал его по плечу. Кукла, которую пальцы-соломки даже не пытались держать, выпала. — Сломай, прошу, — зашептал Йольт себе под нос. — А может и сломаю, ты только скажи, на кой? Йольт, на секунду поднявший взгляд, снова его уронил. Задрожал, забулькал, так в лице и не меняясь. — Только посмей заплакать, гадёныш… Бреген вскочил и поставил мальчишку на ноги, дёрнув за шкирку. Колени того будто уже были сломаны — Брегену пришлось схватить снова, чтобы не уронить. Осиновый лист затрепетал в грифовой хватке, но дрожал он, к досаде грифа, не из-за него. — Не сметь, я сказал! — Бреген позабыл, что эта плакса плакать больше не может. Говорить теперь тоже — мальчишка открывал рот, будто бормотал, но оставался беззвучным. Сколько Бреген его не тряс — это не давало больше ничего. Всё, мелкий ушёл из реальности. Вот только сделал это в не то чтобы тайном, но уж точно исключительно брегеновском закутке, что хозяина, мягко говоря, не устраивало. Достаточно, чтобы он потрудился притащить Йольта туда, где тот предположительно должен был быть — на урок Щуки. Щука, старый ведьмак, на груди которого зубами поблёскивал не кот, а змея, не проснулся ни когда скрипнула дверь, ни когда в комнату ввалился пышущий раздражением Бреген. Тот, растерянно оглядев учителя, махнул и оставил Йольта, где отпустил. — Твой день, ущербыш, — шепнул, толкнув мальчишку к скамейке. — Но только потому, что ты прекрасно знаешь, что Валери сломался сам. После ухода старшего, не в пример тише, чем был приход, дети за длинным столом в открытую уставились на осевшего Йольта. Говорить, как и вставать, не решались, потому что, не смотря на то, что Щуку не разбудило грохочущее появление Брегена, незадолго до этого он проснулся от одной только попытки Айдена привстать и заглянуть в лист с готовыми переводами на учительском столе. Айден теперь сидел тише и неподвижней всех, а буквы наречия сильванов выводил так аккуратно, будто мог отменить этим назначенное ему наказание. Отсутствие Йольта за столом Щука, к удивлению детей, заметить не успел, потому что, отвесив Айдену замечание вместе со шлепком, тут же провалился обратно в сон. Записки с предположениями о том, что с ним сегодня, успели покружить между детьми ещё до внезапного побега немого. Наконец, Йольт пришёл в себя сам и закрутил головой. Ему ничего не оставалось, как встать и прокрасться к оставленному месту так тихо, как он только умел. Стоило ему сесть и получить от Гаэтана многозначительный тычок локтем, по комнате разнёсся глубокий зевок и хруст суставов — потягивался Щука, вынуждая детей в срочном порядке уткнуться в записи. Он поглядел прямо на Йольта и поинтересовался своим скрипучим, без выражения голосом: — Как там, хороша погодка?***
— Ну и зачем ты ходил к Брегену? — спросил Айден, оттирая с пола чёрное, бывшее некогда бордовым, пятно. Йольт ему не ответил. Он со своим обычным, отсутствующим выражением скрёб Когтеточку — самый неприятный тренажёр в школе. Назывался он так не потому что ученики точили об него «когти», а потому что он об учеников. — Это из-за того, что тебе батька вчера шепнул? Йольт даже не покосился на Айдена, как тот рассчитывал, ведь то, что батька что-то Йольту шепнул, было, как ему казалось, секретом. Айден отстал с расспросами и забормотал полушёпотом заговоры против грязной крови. Несмотря на то что он был единственным, кто сдал ведьмачьи недуги с первого раза, он продолжал напевать себе под нос защиту от кучи всего, что уже не могло ему навредить. Вдруг в залу вошёл Гаэтан, обмотанный овчиной и содрогающийся в ознобе. Осоловело, будто не бывал тут уже раз шесть, он оглядел просторный, почти пустой зал, прошитый канатами от механизма Когтеточки как паутиной. На негнущихся ногах проковылял мимо ойкнувшего Айдена и сел в грязный, явно промахнувшись мимо чистого на который целил, пятачок пола между ним и Йольтом. — Что сегодня? — спросил Айден, щурясь в полутьме на серое, раскрашенное чёрными венами лицо Гаэтана. — Плацента беса, — промямлил тот, еле шевеля опухшими губами и не до конца закрывая рот, — ртуть и… и… не помню, поган… ки какие-то… Но это только мне. Мням-ням… Завидуйте. Айден не сдержал облегчённого выдоха. Завидовать тут было, конечно, нечему — даже по неподвижно сидящему Гаэтану было видно, как ему больно, хоть мышцы лица, временно потерявшие упругость, и не искажали его. Но так Гаэтан, а может, и кто-то до него, придумал: делать вид, что принятие дополнительных отваров — привилегия, а не пытка. — Я не хва… статься тут, — Гаэтан повернулся всем коконом к Йольту. — Ну как? Йольт на секунду перестал ковырять лопасть тренажёра, но ничего не сказал. Секунды этой было вполне достаточно для ответа. Айден, тоже понимающий язык немого, подполз с тряпкой к ним поближе. — Про Брегена? — Уху, — кивнул Гаэтан, с трудом подняв голову. — Раз Бреген — нет, придё…тся мне… Но что-то я… — он затих, откинувшись. Закружило его, наверное. — Вы о чём? — с надеждой спросил Айден, понизив голос, и они с Йольтом одновременно оставили свои занятия. Йольт поглядел на него внимательно, знал Айден, даже если с виду не скажешь. — Ноги, — вдруг прошептал, — надо сломать. У Айдена дух перехватило. — Кому? — тоже шёпотом спросил он. — Мне, — ещё тише отозвался Йольт. Айден уставился ему в глаза. Йольт последние недели ходил особенно заторможенный, а оно вот как оказывается. Задумал что-то. Возможно, впервые в жизни. За последние годы уж точно. И Айден даже подозревал, что. На дворе стояла ранняя осень — хороший сезон для охоты. А ещё для скорого возвращения с тракта тех, кто наслушался историй ведьмаков других школ и не хочет зимовать на Пути. Осенью чаще всего ведьмаки берут с собой учеников. И хотя поколению Айдена ещё года три о полевой практике можно было не думать, Йольта уже вытаскивали из крепости две осени подряд. Тот же ведьмак, что привёз его сюда. И возвращал он его в том же состоянии. Теперь Айден не сомневался, что дело в том, что вчера Йольту сказал батька. И даже знал, что именно. — Ыян едет? Йольт отвернулся. — Чёрт. Гаэтан забормотал что-то явно не относящееся к делу. Айден оглядел его, поджав губы, оглядел Йольта. Да, Бреген был не худшей идеей после истории с Валери. Но ведь он даже злой бьёт так, как будто не бил, чтобы не мешало ничего взрослым пытать детей дальше. Болит живот и болит — привыкай, плюёшься кровью — а кто тут не плюётся в твоём возрасте? А с Валери что-то там неправильное произошло, не по планам, лучше и правда верить, что он сам. Может, поэтому Бреген и отказался, стыдно ему, может, жалко? Или взрослые его прищучили, наконец. Из старшаков мог бы, наверное, ещё Далиш, а вдруг бы остановиться не смог? Про него даже Бреген страшилки рассказывает не улыбаясь. А ещё мог бы Рюнка, да он на охоте… Нет, больше некому, чтобы одним движением, и без вопросов, и без доносов. Айден положил ладонь Йольту на грудь, сжал пальцами плечо. Развернул к себе. — Я тебе ноги сломаю, — сказал, а сам окоченел, сдержав порыв содрогнуться. Йольт поднял на него глаза, и, Айден готов был поклясться, в них что-то было. Жизнь какая-то, странная, непривычная на этом лице, неправильная. Айден отдёрнул руку. Этот огонёк смутил его даже больше, чем собственные слова. — Нет, я… я передумал. Прости. Я не смогу. Он стушевался и стыдливо уткнулся глазами в тряпку. То, что он физически смог бы, усомниться никто не успел. — Качели, — пробормотал Гаэтан, растирая виски. — Качелями можно… Если… — Если спилом об ноги, — закончил Айден, потому что Гаэтан жевал слова слишком долго. — Главное к стене стать, тогда точно раздробит. С Качелями не задалось. Как бы не пыталась троица подловить их пустующими, сегодня это было невозможно, потому что на них занимались сосланные за неудачи старшие, а это было надолго хотя бы потому, что чем дольше они отрабатывали старые долги, тем позже их отправят зарабатывать новые. Среди них был Ной, а Ной ни за что бы не позволил одолжить тренажёр даже на минуту, даже (особенно!) в обмен на представление и самокрутку с леденцом сверху, потому что Ной был крысой, а не котом. Сам он считал себя голубем. «Ах, прости, небесная крыса», — поправлялись достаточно наглые старшаки. Пока Айден и Йольт крутились вокруг внешнего двора якобы мимоходом, не считая того, что их официальные пути на сегодня вообще не пролегали в его стороне, они успели получить каждый по два предупреждения, а Йольт ещё и продлить наказание. Гаэтан получил только одно замечание, потому что после первой же вылазки слёг окончательно, как Мурра и просил. Блевать Мурра не просил, но за это Гаэтан ничего не получил, а был заперт на всякий случай в чародейском лазарете. Качели остались без присмотра только к ужину, который мальчишкам пришлось пропустить, чтобы успеть до разбора тренажёра. И тогда их план рухнул окончательно, потому что Айден обнаружил, что не может оттянуть перекладину достаточно, чтобы она не то, что ударилась о стену, а хотя бы её коснулась. Подслушав и подглядев, чем они весь день занимаются, Лех догнал их по дороге в лаборатории. — А мне Бреген рассказывал, как у Далиша ноги отнялись, когда он не так Шквал намешал. — А Шквал это вообще что? — спросил Айден, оглядываясь. — Что-то про мышцы. — У тятьки моего тоже ноги отнимались, — добавил плетущийся за ними Горек, как всегда уши разложивший на пол коридора. — От водки. — Как найти Шквал я не знаю, — сказал Айден. — А вот спирта полно на батькиной кухне и в погребах чародеев. Йольт покачал головой. Как лошадь из стороны в сторону — так он ей качал, когда точно знал, о чём молчит. Айден вздохнул. Он, конечно, не был в курсе, что у Йольта от водки чего только не отключалось, но не ноги, но что-то такое и понял. И даже на пробе ночных эликсиров, сваренных и перегнанных детьми за последние пару дней, не нашлось ничего, что могло бы в теории отнять Йольту ноги. У него самого и Леха были Кошки. У Айдена, Горека и Иуры — Теплыни. На полке Гаэтана не дождался хозяина Холодень. Всё это, даже слитое в одну чарку, точно выжгло бы Йольту глаза и кровеносную систему, о глотке и печени речи не шло, но никак не ноги. Оно, может, и подошло бы с натяжкой, вот только никто из детей не слышал, чтобы глаза и кровеносная система, убитые эликсирами, восстанавливались. После проб единственным, кого Йольт смог растолкать, был Лех. Но Лех при этом так красочно и грамматически правильно послал его куда подальше на смеси сиреньего и латыни, что было ясно — он не помощник. Идея, предложенная Айденом ещё до того, как его накрыло отходняком эликсира, теперь тоже не была исполнима. Тяжёлая дверь в крыло чародеев выглядела радушно для всех желающих прищемить об неё конечности, но Йольт не представлял, как мог бы в одиночку захлопнуть её достаточно сильно. Оставалось только два варианта, оба из которых полагались на удачу: Тропа и окно. Но до Тропы он бы дойти не смог — от Кошки, даже после трёх из рекомендуемых двух глотков Белого Мёда, глаза горели так, что и с закрытыми хотелось лезть на потолок. А вот до окна идти всего-ничего, даже по стеночке можно — келья младших, из которой их группу перевели два года назад, выходила окнами во внутренний двор. И Йольт пошёл. Поплёлся, как через воду, еле разбирая путь и неловко ныряя в тень при приближении шагов. Удивительно, что среди этих шумов и силуэтов, если он собирался с силами открыть глаза, Йольт узнавал только младших и старших котят. Ему не хватало сил сообразить, что коты ходят беззвучно, а теней не отбрасывают. Однажды он замер, потому что услышал вблизи чужое бьющееся сердце. Прежде Йольт никогда такого не слышал, хотя многие говорили о том, как может ведьмак идти на бурления крови. Ну, или скрываться от них. Мальчишка даже не сразу продолжил путь, и не потому что силы его были на исходе, а потому что он заслушался. У кого это может так зычно стучать изнутри? У больного не пойми чем Мурры? У какого-нибудь старшего под фисштехом? У распалённой Войцехи? Наверное, только у неё во всём замке могло бы так биться сердце. Йольт не знал, что слушает собственное, шумящее в ушах. А однажды он с кем-то столкнулся. Он бы упал, не подхвати его и не удержи чьи-то цепкие птичьи пальцы. Йольт намеревался выдавить, что идёт отчитаться к батьке, но и подумать-то это толком не смог. Видимо, это был кто-то совсем безразличный, потому что Йольта не только никуда не потащили — даже не обругали и не дали подзатыльник. Когда он рискнул открыть глаза, никого рядом не было, да и сам он, кажется, был уже на другом этаже. Весь маршрут от кельи ведьмачат до кельи, как выражался Щука, человеческих детёнышей, занимал обычно меньше счёта до ста, а сейчас растянулся на целую вечность. Коридоры удлинялись и запутывались узлами, а полумрак слепил так сильно, что заставлял отворачиваться — тогда свет лучинок бил в спину, толкал назад, в холод и темноту спальни, где пустовало сегодня не семь как обычно коек, а восемь. Йольт уже ничего не понимал, не видел даже с открытыми глазами и не соображал, когда вполз, навалившись на стену, в нужную комнату. Он обжёг руки о шкуру и кожу, через которые, как казалось ему, полз будто червяк. Прогрызал себе путь к слепящей щёлке холодного света, которую забили негодной пушниной, чтобы кости у детей не ломило раньше, чем взрослые захотят. Йольт нащупал саднящими пальцами края расколотой бойницы, встал боком и обнаружил вдруг, что с трудом пролезает. Выпрямился, цепляясь за камень, и зачитал про себя, как смог, теряя половину слов, один из заговоров Айдена. Против сломанных костей, задом наперёд. И шагнул. И провалился в вязкую вату. Ударился головой о перины. В глаза впился медный блеск. Туда-сюда, он качался на обручах, а они качались на ухе остром, как у низушка. Йольт вдруг смотрел на Войцеху, и Войцеха смотрела на Йольта. — Добро утро, — сказала она. Он не ответил. Что он здесь делает? Он должен был открыть глаза и увидеть сине-зелёный потолок ведьмачьего лазарета, самый лучший потолок в замке и самый худший, ведь он обещал спасение от тренировок, но ещё не хранил в себе ничего, кроме памяти и обещания страшной боли. Глаза ныли, голова гудела, тошнило и мутило, но ноги… горела только одна. Этого не хватает. Она даже не сломана. — Ты мне… ноги починила? — Глупый, — Войцеха провела большим пальцем по его щеке, и хотя треугольный ноготь остро царапнул под глазом, это было приятно, потому что любое касание Войцехи было приятно. — Ты же видел мою целебную магию. Врагу не пожелаешь. Она улыбнулась, он нет — он не только видел. — Скоро подъём, тебе бы в своей постели проснуться. — А может ты… — Ещё одна глупость, малыш, — перебила Войцеха голосом не своим, холодным, ещё немного — и злым, — и ты меня страшно обидишь. Чародейка протянула ладонь за ухо Йольта и выудила из ниоткуда монетку. Она зашагала между пальцев туда-сюда, привлекая внимание мальчишки, и ему снова вдруг стало семь, или восемь, или сколько ему было тогда. Опять Войцеха отвлекала его от Ыйангыра. Йольт не заметил, как вместо монеты по пальцам начала перекатываться пластинка пергамента. — Имбирная. Положишь на язык и постпортального шока как не бывало. Она протянула свёрток Йольту, но когда тот заторможено потянулся, он выскользнул у него из-под рук и ещё раз пробежался в пальцах Войцехи, прячась за ними, как за стволами берёзок, такими же бледными и исполосованными, то и дело выглядывая то тут, то там. — Ну, подключай ведьмачью реакцию, а? Свёрток улизнул от Йольта и на второй раз, и на третий, и мутить от его юркого мелькания начинало сильнее, потому на четвёртый раз мальчишка поймал ладонями не его, а руки Цехи. Украл ещё одно касание. «Надо же, сам». — Верно. Мы не играем по правилам. — Какого… шока? — спросил Йольт, раскрывая лодочку рук чародейки — пустую. — Постпортального. Поздравляю, ты сегодня пересёк чертоги Хаоса и ничего не посеял, — Войцеха мазнула большим пальцем по его ладони, оставляя ногтем белую линию, а ещё плоский свёрток в форме монеты. — Только батюшке не говори. А вот это, — она повторила жест на другой ладони, и вторая пластинка, более тёмная, легла в руку Йольта, — спасибо для Брегена. С четвёртым петухом он заявится вас будить. Два уже пели. Ты же не хочешь, чтобы Бреген обнаружил твою кровать пустой? — Лучше Бреген… — Не лучше, малыш. Она встала. Йольт развернул полупрозрачную обёртку и отправил в рот леденец в песочных коричневых пятнышках. Второй сжал в кулаке от секундной горечи. Полегчало почти мгновенно, и хотя при повороте головы предметы двоились, он поднялся и заковылял к двери почти без неудобств. Одна нога всё же побаливала, будто её сильно ударили по голени. Жаль, недостаточно сильно, чтобы переломить. Впрочем, одна бы погоды не сделала. Он обернулся в дверях, чтобы ещё раз вдохнуть воздуха этой комнаты. Свежего, но не мёрзлого, лёгкого, переливающегося мягкой сладостью и кислинкой. Запах сгоревшего чая и сныти, вереска и карамели. Йольт не хотел обижать Войцеху, поэтому верил, что вдыхает этот запах, возможно, последний раз. — Ты всегда можешь ответить Предназначению «нет», — сказала она, крутя подвеску с котом-человечком на пальце. Йольт посмотрел на неё, и отвечать ему было не надо — они оба знали, что не может. Этой осенью отвечать не пришлось. Ыйангыр явился за чертежами, никого не забрал на охоту, и видели его во всей крепости — часовой, батька да пара старших. Позднее Йольт смог выцепить из сплетен младших, что упал он не об камни, а во внезапно разверзшуюся дыру, а из подслушанных разговоров Войцехи через какую-то магическую приблуду узнал, что открыта она была наспех и чуть правее, чем надо было, поэтому на выходящей стороне он ударился о резные опоры кровати. Ещё Йольт узнал, что чародейка до сих пор немного гордится, что он вышел из её портала целый, а не перемолотый в мясо, как было с четвёркой не то имён, не то названий зверей и растений. А в кровать он всё-таки опоздал, и Бреген устроил ему знатное мордоплюйство.