Новый год

— Мотька! Не спи, замёрзнешь! Алекс ловко тормознул возле него, толкнул в плечо. Они возвращались с ярмарки, карманы были приятно тяжёлыми от чужого добра: кошельков, часов, дорогих портсигаров, которые глупые «денежные мешки», как брезгливо называл Алекс богачей, совали в собственные карманы, совершенно не думая о том, что такие вещи надо беречь. А вот Матвей, в отличие от этих напыщенных, одетых в тёплые шубы, много думал. В голове у него крутились шестерёнки, однако, хотя он с таким увлечением погружался в мыслительный процесс, он всегда был начеку. Поэтому, едва Алекс ткнул его в плечо, незамедлительно вернул тумак, сбив извечную чёрную шапку с затылка Алекса на его глаза. — Это ты не спи, — фыркнул он. — А то, вон, вокруг белый день, а у тебя ночь. — Гад ты, — широченно улыбнулся Алекс, поправляя шапку. — Ну, пойдём, посмотрим, какой сегодня улов? На фрегате уже вовсю шла оценка награбленного. Муха, Граф и Чингиз склонились над столом, где горой возвышалось всё то, что им удалось экспроприировать. — Так во всём Петербурге не останется часов! — с молодецкой удалью воскликнул Граф, топорща острые усы и сверкая глазами. — И ни одной копейки, — вторил ему Муха, криво улыбаясь толстыми губами. — Так-то все они на нас работают, а? Остолопы! — О, нет, Муха, — Алекс напустил на себя серьёзный вид, строго покачал головой, как учитель, ругающий нерадивого ученика, — не говори так! Неужели ты хочешь, чтобы в Петербурге не осталось ни одного идиота? Это совсем не дело. Он схватил початую бутылку шампанского, вскинул её высоко над головой: — Я пью за них, этих кретинов, дубин, простофиль, чтобы у нас не переводилась нажива! Под громогласный рёв, Алекс сходу влил в себя четверть бутылки, потом принялся доставать награбленное из карманов, голодно смотря на Матвея. Тот выдерживал этот серый взгляд, видел шторм в нём, и выворачивал как будто карманы, а на самом деле выворачивая саму душу. Алекс видел его насквозь, Матвей это чувствовал и знал, потому что сам позволил ему это: жрать взглядом, проделать дыру в рёбрах и поселиться прямиком в сердце. Тогда, когда после своего блистательного дебюта пил вместе со всеми за небывалый успех, и Алекс вот так же хлестал из горла, а потом поил таким же образом и Матвея. После этого всё и случилось, с того момента он и научился читать этот фирменный Алексов взгляд, прекрасно понимая, что он означает. И сам Матвей был не прочь, когда кровь кипела, а сердце стучало не только в груди, но и в голове, в желудке и ниже живота. Особенно ниже живота. Нельзя было просто остановиться после быстрого и долгого бега, надо было немного походить, чтобы сердце не разорвалось от того, что тело внезапно перестало совершать активные действия. Так было и в этом случае, после такого удачного дня, богатого на улов, нельзя было просто мирно посидеть, попить шампанского и цивилизованно завалиться по койкам. Нет, в койку, конечно, надо было завалиться, но отнюдь не для того, чтобы спать. Алекс только успел закрыть дверь, как они с Матвеем бросились друг к другу. Стукнулись зубами, грудными клетками, коленями, рассмеялись в мокрый поцелуй. — Пьянь, — смеясь, прошипел Матвей. — У тебя хоть встанет? — Можешь проверить, — низко рыкнул Алекс. Ну, разумеется, у него встало. Во-первых, он выпил всего ничего, а во-вторых, даже у этих могучих суровых атлантов в портике Нового Эрмитажа подскочил член, если бы Матвей встал перед ними на колени с весьма определённой целью. Алекс в самом деле поплыл, как будто фрегат вдруг магическим образом избавился от всех пробоин и двинулся вперёд, разламывая ледяноё покров Невы. Чтобы не упасть, вцепился в кудри Матвея, сжал, вырывая глухой стон. Матвей всегда тащился от этого, и от пальцев в волосах, и от члена в глотке. Конечно, сосал он не слишком умело, Марго в этих делах была куда опытнее, но разве Алексу вообще нужна была какая-то Марго? С ней было, безусловно, приятно, но так же приятно было Алексу и от самоудовлетворения; а с Матвеем он с головой окунался в самое настоящее наслаждение. Разве Марго отсасывала с такой безграничной любовью? И в том, как он пытался взять глубже, расслаблял горло, в том, как сопел носом и вибрировал стонами, во всём этом Алекс растворялся, позволяя волне счастья окутать себя с ног до головы. Но сильно увлекаться не стоило, всё самое лучшее было ещё впереди. Хотя, если Алексу нравился сам процесс, Матвея больше прельщало то, что было после него. Тогда они лежали совсем близко, Матвей прижимался к Алексу, мягко целовал его в щёку и линию челюсти, хотя Тарасов, вытерпев от силы полминуты, тут же отмахивался и быстро засыпал. Так было и в этот раз, он только вытерся тряпкой, которая хранилась в тумбочке специально для этих целей, вытянулся и быстро уснул. Тогда Матвей тоже обтёрся, снова лёг на крепкую грудь Алекса, слушал, как размеренно бьётся его сердце и задремал, закинув руку Тарасова себе на бок. Такой вот жизнью они прожили до конца девятнадцатого века и приготовились встречать двадцатый, когда Матвей резко изменился. Он прекрасно помнил тот день, когда Алекс, не вытерпевший азарта от очередного удачно прошедшего дня, заставил Матвея влезть на балкон шикарного дома. Как много мелочей сошлось, и каждая из них не была случайной, как и говорил по-житейский мудрый Матвеев отец. Они задержались на ярмарке, не в силах остановиться, был слишком хороший улов. Поглядели на весёлых ряженых, ловкого фокусника и бесстрашного глотателя огня. Решили покататься ещё, а не сразу отправляться на фрегат, туда уехал только Граф со своим неизменным самоваром. Матвей всё-таки поддался на уговоры главаря и влез на балкон. И как раз в тот самый момент судьба Матвея решила погадать на суженого. После того события жизнь Матвея изменилась. Он частенько стал наведываться к Алисе, выскальзывая из трюма, в котором теперь спал, в каюту Алекса он больше не совался. Вообще, он стал проводить всё меньше и меньше времени на фрегате. В конце концов, Алекс не выдержал. — Втюрился в представительницу враждебного класса? Он припечатал сходу, боясь не успеть, что-то подсказывало Тарасову: вряд ли у него появится возможность ещё раз вот так поговорить с Матвеем. — Не втюрился, — сказал Матвей, спокойно выдержав нападку. — Мы любим друг друга. — И зачем ты говоришь мне это? Алексу впервые в жизни захотелось ударить человека из своей команды. Хотя, Матвей смотрел в его глаза и не мог понять, считал ли Тарасов его частью своих ребят. Любил ли он его вообще? Потому что с Алисой всё было по-другому. Она никогда не отталкивала его, не подбивала свернуть на скользкую дорожку, наоборот, за эти несколько недель она показала Матвею, что он лучше, чем он сам о себе думал. И теперь он точно не хотел возвращаться к воровству и полубродячей жизни. — Потому, что ты сам спросил. И, знаешь, я даже рад. Не знаю, как бы сам начала этот разговор… Я решил, что больше не приду сюда. Спасибо тебе за всё, но я должен уйти. — Так уходи, — вытолкнул Алекс сквозь зубы. Матвей постоял ещё немного и вышел из каюты Алекса… ...Впервые за неделю небо было чистым, высоко в иссиня-чёрном небе перемигивались серебряные звёзды, улыбался месяц. Курчавые лёгкие облака стояли неподвижно, всё в природе замерло, затихло, словно проявляя уважение к уходящему году. На дворе стоял мороз, от него на стекле разрослись витиеватые узоры. Матвей смотрел на них, вздыхал. Подумать только, прошло целых пятьдесят лет, а узоры были такими же замысловатыми и красивыми. Он прижал сухую ладонь ко рту, кашлянул. Перевёл взгляд на камин, возле которого сидел в уютном кресле, вгляделся в пляску огня. С детства был очарован ей, этой бурной стихией, которая могла уничтожить всё живое, но сейчас покорно согревала весь дом, даже не смея сунуться за пределы камина. Седой тысяча девятьсот сорок девятый год тихо уходил на покой, Матвей, казалось, мог слышать его шаги, или это всё ещё обострённый после болезни слух шутил с ним такую шутку. Нет, напомнил себе Матвей, это вовсе не год уходит, это в просторной столовой хозяйничают его дочь Лида и две невестки — Настя и Эмма, а под ногами вертятся его внуки и внучки. И, конечно, всеми верховодит Алиса, по старой привычке. Матвей пытался приобщить её к готовке, но, даже несмотря на то, что жена делала определённые успехи, предпочитала руководить процессом, а не принимать в нём участие. Хотя, сейчас она, скорее, исполняла роль отвлекающего манёвра, занимала детей, чтобы они не мешали матерям на кухне и не выскочили на двор, чтобы не испортили себе сюрприз. Матвей улыбнулся, поглядел за окно. Там, во дворе, где тихо шёл снег, последний в этом году, Петя с Лёней и Валерой, Лидиным мужем, колдовали, наряжая растущую на участке ёлку. В этом году Матвей не смог к ним присоединиться, расхворался и только несколько дней назад болезнь отступила. Не совсем, он ещё был слаб, но хотя бы смог выбраться из своей комнаты, где сидел безвылазно, чтобы не заразить никого. Кроме того, находился в здравом уме и твёрдой памяти, пусть ещё не мог настроить её на правильный лад, начать жить настоящим, чтобы потом устремиться в будущее. Пока что Матвей перебирал в памяти всю свою жизнь, все события, которых за шестьдесят восемь лет накопилось совсем немало. Однако его не сильно интересовали моменты из детства, скорее, он вспоминал о юности. Тяжело было не вспоминать именно о ней, когда в доме собралось столько молодых. Конечно, быть может, эти воспоминания были стыдными, недостойными почтенного мужчины в летах, отца трёх детей и дедушки четырёх внуков, но это была молодость, первая любовь. А уж из песни слова не выкинешь. Хотя, Матвей не мог поверить, что с ним в самом деле могло происходить нечто подобное. Все эти события были из той, прошлой, неустроенной, ветреной жизни, которая захватила его, закружила вихрем, и только чудом Матвей смог выбраться, не потерять себя, не погибнуть, а выбраться и жить счастливо. — Дедушка! — вдруг позвал тоненький голос от двери. Матвей обернулся и лицо его озарила улыбка, на пороге стояла Светланка. Не сказать, что Матвей выделял кого-то из своих внуков, он любил всех, но к Светланке испытывал особенно тёплые чувства. Наверное, потому, что она была умненькой не по годам и ещё очень походила на свою бабушку, пусть не внешностью, но умом и смелостью. И вообще, ответственной она была девчоночкой. — Что, пора Новый год встречать? — улыбнулся Матвей, поднимаясь из кресла. — Пора! — закивала Светланка, и её светлые глазки радостно заблестели, всё-таки она оставалсь ребёнком и не могла сдержать радости от предстоящего события. И Матвей не мог не улыбнуться. Они вышли из гостиной, пошли по сумрачному коридору. Светланка шагала рядом с дедушкой, беспокоясь, как бы он не запнулся ни за что в полумраке, но Матвей прекрасно ориентировался даже так, ведь жил здесь с тех самых пор, как вышел на пенсию, а это случилось уже больше десяти лет назад. За столом собрались все, даже мужчины вернулись, значит, всё прошло удачно. Подмигивали друг другу, переглядывались с жёнами, дети возбуждённо болтали между собой. Не могли дождаться, когда, наконец, можно будет выйти на улицу и пойти хороводом вокруг ёлки. А это время пришло быстрее, чем кто-либо ожидал: как только настало без пяти двенадцать, всей толпой в двенадцать человек высыпали на двор. — Только недолго, — беспокойно сказал Алиса Матвею. — А то опять простудишься, сляжешь. Встали вокруг нарядной ёлки, украшенной и разноцветными шариками, и шишками, и сосульками. Матвей достал карманные часы, принялся вести отсчёт до Нового года, и вся его семья подхватила это «десять, девять…». И вот пробило двенадцать часов, и где-то в недалёком Петербурге прогремели первые залпы салютов, а в пригороде, на небольшом земельном участке, ликовали и взрослые, и малыши, и даже старики. Матвей счастливо улыбался, смотрел на свою семью и в который раз убеждался, тогда, полвека назад, он сделал правильный выбор.