Приходилось жить — и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, — с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают. Джордж Оруэлл. 1984
Чонгук ступает тяжёлой подошвой чёрных ботинок на последнюю ступеньку узкой железной лестницы с простыми кованными в пламени узорами, которые диким плющом стремятся ввысь к холодным периллам. Его бледная ладонь левой руки, лишённая какого-либо тепла, скользит по ледяной поверхности, собирая невидимую глазу мягкую, словно первый снег, пыль. Правая кисть опирается о плохо отшлифованную поверхность тёмно-бурой кирпичной стены. В нежную кожу под давлением впиваются выступающие края, оставляя после себя еле заметные неглубокие вмятины. Голова опущена и наклонена чуть вправо. Чёрные, без явного блеска волосы обрамляют лицо, некрасиво прилипая к вспотевшему лбу тонкими ниточками. Глаза зажмурены, отчего брови хмурятся и сдвигаются ближе к переносице. Ресницы склеились от ранее пролитых слёз, беззвучно скатывающихся по бледным впалым щекам к подбородку, чтобы сорваться вниз, разбиваясь о тёмный бетонный пол. В ушах беспрерывно шумит, а перед глазами постоянно то и дело темнеет, являя лишь на мгновение смутные образы в этой тьме, в которой так и хочется утопиться. Упасть и захлебнуться, отдаваясь чужим рукам, что тянутся к тебе, обхватывая длинными пальцами за тонкие запястья. Чонгук болезненно открывает глаза, пытаясь сфокусировать мутный взгляд на каком-нибудь предмете. Он шумно и довольно резко втягивает прохладный воздух через нос, отчего веки быстро поднимаются, а в носу начинает покалывать. Это немного приводит в чувства. Иной раз задаёшься вопросом как такой сильный человек в один момент может разбиться, пасть коленями на бездушную сухую землю, зарываясь в неё пальцами, склонить голову и позволить небу казнить себя, пронзая хрупкое сердце мучительной болью. Всё в этом мире вырвано с корнем, статично повисло в безжизненно-сером густом воздухе, всё держится на одном дыхании. Слабом и поверхностном. А сам человек уже на самом деле на последнем издыхании. Треплется ещё зачем-то, старается выбраться со дна, где не видно ни солнца, ни луны, ни надежды на спасение собственной души. Человек на самом деле довольно слабое существо, подверженное действию эмоций, зависящее от своих страстей и мнения других людей. Сломать человека не так уж и сложно, даже самого сильного. На самом деле существует множество вещей, способных безжалостно растоптать абсолютно любого человека, убить его надежду, заставить опустить руки и перестать бороться за то, за что тот был готов отдать собственную жизнь. Кому-то достаточно одного подлого толчка в спину от судьбы, друзей или родственной души, и в таком случае выбраться из глубокой ямы, в которую попал для некоторых становится непосильной задачей: пальцы вечно соскальзывают по мокрой земле, погребая себя же под толщей почвы. И ты барахтаешься в одиночестве, утрачивая все силы на какую бы то ни было борьбу. Уже не хочется совсем ничего, ты просто сидишь на дне мокрой от пролитых слёз земле и смотришь в столь далёкое и высокое чистое небо — последнее напоминание о том, что за пределами твоего дна есть жизнь, и она продолжается. Но не у тебя. Есть люди сильные, стремящиеся вырвать каждого из ямы, поставить упавших на ноги, расправить им плечи и позволить увидеть небо вблизи, а не со дна. Такие люди берут на себя часть чужого бремени, они глотают чужую боль, как свою собственную, а потом судьба вкалывает им дополнительную порцию страданий, разливающихся по сосудам, достигая сердца и сжигая его в муках печали и сожалений. Эмоциональное перегорание и стресс, болезненные события, чередующиеся с короткими промежутками времени: все они питаются силой и энергией, не оставляя ни капли на то, чтобы нормально существовать. И в этом состоянии ты не хочешь уже ничего, усталость от бессилия скопилась мёртвым грузом за плечами, тянущим на землю и прибивая к ней же. Ты не знаешь, что можно сделать, чтобы избавиться от этого состояния, ты не хочешь помощи, потому что перепробовал самостоятельно все известные способы ещё в самом начале своего падения. Единственное желание — скорее бы это уже закончилось. Неважно как, но конец — это то, чего ты поистине желаешь. У каждого своя граница. У каждого свой предел и никогда не знаешь, когда его достигнешь. Также как и не знаешь, что делать, когда ты уже достиг своего предела. Чонгук останавливается в самом начале узкого коридора, освещённого тусклым желтоватым светом потолочных ламп. Неприятный прохладный ветер пронизывает тело, забираясь под куртку и пробегаясь отрезвляющим касанием по коже. Чонгук оглядывает прикрытые двери, расположенные в стенах коридора. Они ведут в несколько комнат повстанцев, но такое чувство, что это прямая дорога в ад. На новой базе повстанцев не случилось ничего хорошего, в отличии от прошлого места дислокации альянса повстанцев. Здесь каждый угол пропитан скорбной печалью, тусклость и темнота красок создают мрачный образ пространства перед глазами, ни слышны смех детей и диалоги взрослых. На всей базе мёртвая тишина, будто здесь и вовсе никто не живёт. Чонгук бездумно тянется рукой к первой попавшейся двери, но тут же позволяет руке безвольно опуститься, мазнув по воздуху. Бессмысленно какого-либо искать. Хочется себе в руки только одного человека, но его здесь всё равно нет. Чонгук сжимает зубы, опуская голову. — Какой смысл в любви, если она несёт лишь разрушение? — вопрос поглощается тишиной, оставаясь без ответа. Чонгук двигается по коридору дальше, теряясь во внезапно возникшем головокружении. Ему кажется, что он никогда не чувствовал себя так плохо, как в последние дни. Каждый шаг теперь кажется непростительной ошибкой, а каждая чужая улыбка, всплывающая в памяти, заставляет горько усмехнуться. Он думает, что уже не жив, но при этом ещё не полностью мёртв, находясь где-то на границе. И это будто вечная агония — страдая от жара, окутывающего тело при воспоминаниях, невозможно охладиться, замерзая от холода при взгляде в те самые глаза, невозможно согреться. Чонгук не чувствует ничего — ни ветра, ни капель дождя, бьющихся о кожу, ни тепла чужих прикосновений. Чонгук опускает ладонь на стальную ручку самой дальней двери, слегка отдалённой от нескольких других, но при этом находясь напротив другой — единственной цветной в этом мрачном коридоре. Он слегка нажимает на ручку, отчего она поддаётся вниз, толкает от себя дверь, проходя внутрь, и прикрывает аккуратно её за собой, прислоняясь спиной к гладкой поверхности. Поднимает взгляд, осматриваясь. В комнате темно. По помещению гуляет свежий предгрозовой воздух, покачивая однотонные льняные шторы и лёгкий тюль в незамысловатом танце. Книги на полке расставлены в педантичном порядке корешок к корешку, однако из этой идиллии выбивается средняя полка, на которой зияет пространство — видимо книгу оттуда забрали. На столе всё убрано по местам, лампа выключена. Чонгук подходит к кровати, касаясь пальцами прохладной поверхности мягкой ткани, плавно проводя по ней. Он заторможено отнимает руку от покрывала и задумчиво смотрит, потирая большой палец об указательный, словно ожидает что-то ощутить. Парень скидывает ботинки, оставляя их небрежно стоять у двери, и валится на кровать, сразу же утопая в мягкости одеял. Чонгук вероятнее всего сошёл с ума, потому что, утыкаясь носом в подушку, он дышит особенно глубоко, будто пытается насытиться этим запахом. Дышать им, а не воздухом. Он свято уверен, что в комнате всё ещё витает еле ощутимый фантомный запах присутствия лидера альянса повстанцев. Настолько слабый, что кажется, будто он — иллюзия, созданная больным сознанием, которое напрасно ищет то, чего давно уж нет. Парень сжимает в кулак простыню, зажмуривая глаза до боли. Иногда так хочется, чтобы было холодно. Чтобы сердце не сменяло ритма, отбивая за грудной клеткой чёткой ровной чередой ударов. Чтобы душа была гранитом, что не разрушат дикие стихийные ветра, бетоном, что не расколет ни один удар железа, камнем, что не сточит даже время. Чтобы взгляд — льдом, снегом, инеем — холодным напоминанием о том, что за ним ничего не скрывается: ни боль, ни печаль, ни тоска. Чтобы никогда больше не любить, чтобы не было больно. Чтобы лежать на зелёной сочной траве, утопая среди ромашек и других полевых цветов и дышать, дышать, дышать свежим воздухом так, чтобы никакие чувства не сковывали грудь, ударяя по рёбрам. Чтобы жить, не зная земных страстей. Чтобы не хотеть этих нежных сильных рук, чтобы не искать в этом оглохшем безжизненном мире жалкие крупицы чужого тепла, чтобы согреть покрывающееся тонкой коркой льда некогда пламенное сердце. Чтобы скалой стоять при любом шторме, чтобы безразличие вместо всех разбитых некогда надежд. Чтобы не жить, почти умирая, а умереть, оставшись живым. Чонгук просовывает правую руку под подушку, ощущая небольшое тепло, окутывающее замёрзшую кожу. Он тянется немного к изголовью кровати, тяжело вздыхает и резко распахивает глаза, когда натыкается ладонью под подушкой на выступающий край чего-то твёрдого. Чонгук вытягивает книгу и застывает, держа её перед глазами, в которых снова мутнеет. Сердце болезненно сжимается, губы пересыхают, отчего приходится провести по ним языком. Чонгук ложится на спину, поднимая книгу чуть над собой, чтобы было удобнее разглядеть текст. Он пролистывает страницы, бездумно скользя потухшим взглядом по строкам, вновь и вновь останавливаясь на пометках, записанных от руки. Большой палец правой руки в трепетном касании проводит по блеклым записям, оставленным лидером альянса повстанцев. Бывший агент Министерства Национальной Безопасности замирает, натыкаясь на оставленную закладку в том самом месте, где он сам лично сокрыл цветок своей тоскующей души. Чонгук сглатывает, глядя на текст, который сам же и написал. Для Тэхёна написал. В ту злополучную ночь. Знаешь, Тэхён, ведь всё всегда остаётся внутри нас. Ничего не забывается. Ни одно прикосновение, ни один взгляд, ни одно мгновение рядом с тобой. Не выветриваются мысли о тебе, не вымывается солёными слезами вся боль, что скопилась на сердце. Не исчезает твой образ в моей голове. Чонгук опускает книгу на лицо, сжимая твёрдую обложку до побеления костяшек. Какая глупость. Как можно стараться забыть того, кто поселился в сердце, заставляя его всё ещё перекачивать кровь, вселяя жизнь в каждый участок обречённого тела? Чувства не забываются, также, как и люди, подарившие их. Чонгук думает, что уж лучше жить с этим призрачным образом в своей голове, чем не иметь возможности вспомнить те черты лица, в которые однажды влюбился. И ты, Тэхён, будешь моим воспоминанием, которое я захочу забыть, но не смогу. Потому что я конченный трус, который боится расстаться с твоим образом в моей голове. Потому что ты чёртова причина, благодаря которой я продолжаю жить. Нет. Тэхён абсолютно точно не то вспоминание, которое Чонгук хочет забыть, Тэхён — это та призрачная реальность, к которой Чонгук сквозь шипы тянет израненные руки. Да, ему страшно потерять память, в которой зашифрована его грешная зависимости, то, в чём он сейчас нуждается большего всего на свете. Трусость ли это? Вовсе нет. Это всего-навсего очередное подтверждение, что самые сильные люди — тоже на самом деле умеют чувствовать. Чонгук захлопывает книгу, откладывая её в сторону. Он откидывает одеяло, утопая в нём с головой, зябко ведёт плечами от холода, но отказывается просто встать и закрыть окно. Глаза медленно прикрываются, сознание проваливается в поверхностный сон, который больше напоминает вынужденную необходимость, чем истинное желание. Ни во сне, ни в реальность нет того, что он так страстно ищет. Сон лишь промежуток времени, в который моментально проваливаешься от бессилия без права на восстановление энергии. Отныне это лишь мгновение, в которое мысли, словно необузданные демоны, не вгрызаются в сознание, заполоняя его своим шёпотом, пропитанным отъявленным страхом.Немногим позже
Чонгук сквозь остаточную дымку сна слышит тихий шорох откуда-то с периферии, который, впрочем, довольно быстро обрывается, восстанавливая привычную тишину комнаты. Парень, находящийся всё ещё на границе сна и реальности, вновь прикрывает глаза, стремясь провалиться в негу спасительного от тяжёлых мыслей сна, но тут же их распахивает, опуская взгляд вниз. Рядом с ним совершенно аккуратно копошится Юна, устраивая рядом с собой своего плюшевого динозавра и обхватывая свободной рукой предплечье Чонгука. Ставшая уже привычной жёлтая детская пижама хорошо выделяется в темноте спальни, тёплые ладошки греют похолодевшую кожу, а чёрные короткие волосы собраны в неаккуратный хвостик на затылке. Чонгук позорно задерживает дыхание, встречаясь с всё ещё слегка сонным взглядом Юны. Волнение пробегается волной по всему телу, во рту скапливается густая слюна, которую парень нервно сглатывает, совершенно не зная, что делать и как себя вести. — Почему ты пришёл домой только сейчас? — Юна заторможено хлопает своими большими карими глазами, устремляя уж очень, по скромному мнению одного Чонгука, пронзительный взгляд на него. — Разве это мой дом? — Конечно, — Юна как бы в подтверждение кивает головой, а затем хмурит бровки и пододвигается чуть ближе, заставляя парня наклонить голову ниже, чтобы больше никто, кроме Чонгука, не услышал их разговор, — так сказал Тэхён. Глупое сердце Чонгука пропускает удар, трепетно сжимаясь от тянущей сладости в груди. Неугомонное сердце. И абсолютно точно всё ещё чертовски влюблённое. — Это твой дом, — девочка утыкается указательным пальчиком Чонгуку в щёку и ярко улыбается, — мой дом, — она переводит пальчик на себя, проецируя тем самым свои словам, — это дом Тэхёна, а ещё Чимина, Хосока и Юнги, — Юна перестаёт улыбаться и на мгновение замолкает, дуя губки в привычном детском жесте, будто над чем-то серьёзно задумывается, а затем вскидывает кулачок вверх, заставляя Чонгука поднять взгляд. — Это дом для всех, кому нужна помощь и для всех тех, кто может помочь другим. Здесь живёт наша семья. Чонгук всматривается в глаза напротив и теряется. Он вздрагивает всем телом от осознания, что близкими людьми иной раз становятся совсем не те, что дали жизнь, а те, что показали, какая жизнь бывает за пределами пороков и мнения общества. Настоящая жизнь там, где искренние улыбки, объятья по утрам в тёплой постели после сна, где люди, объединённые общей целью, где верность и вера — это не просто пустые слова, а любовь — не театральный пафос двух актёров, не броские слова, о которых так страстно кричат люди, совершенно при этом не понимая истинной сути столь прекрасного чувства. — Дом, — Чонгук возводит глаза к потолку, прикрывая их на мгновение. Под ресницами сверкает прозрачная влага, срываясь к нежным щекам. Дом. Какое красивое слово. От него так и веет теплом и уютом, что хочется прикрыть глаза и окунуться в воспоминания, в запахи, в чувства, связанные с этим словом. Дом — это место, где тебя всегда ждут. Дом там, где тебя понимают. — Почему ты плачешь? — Юна неуклюже присаживается на кровати, откидывая тёплое одеяло, и склоняется над парнем. Чонгук больно закусывает губу, хмурясь. Устал. Устал всё держать в себе. Устал один бороться с океаном переполняющих его чувств. Парень мелко вздрагивает, когда чувствует аккуратные прикосновения. Чужая маленькая ладошка проводит по щеке, смахивая слёзы. — Я рад быть, наконец-то, дома, — Чонгук открывает глаза, нежно улыбается и берёт маленькую ладошку в свою, несильно сжимая в знак благодарности. — Ты вернёшь Тэхёна домой? — Конечно, солнце, — Чонгук укладывает Юну рядом с собой, укрывая одеялом так, чтобы нигде не продуло, подтягивает к ней поближе динозавра, которого тут же обхватывают маленькие пальчики. Бывший агент Министерства Национальной Безопасности опускается на подушку, поворачиваясь на бок, опускает подбородок на тёмную макушку девочки, что трепетно прижимается ближе к его теплу и забавно морщит носик, потираясь о ткань чонгуковой футболки. Чонгук вдыхает полной грудью и чувствует, как спокойствие размеренными волнами впервые за долгое время накрывает его с головой. Теперь он знает, что должен делать. — Я верну Тэхёна домой.***
Ленивые утренние лучи солнца скромно пробираются в комнату, не нарушая мирного покоя. Ветер блуждает лёгкими порывами, путаясь в волосах, создавая чудесного образа завитки. Чонгук медленно приоткрывает глаза, промаргиваясь от довольно яркого света до тех пор, пока не перестаёт видеть тёмные круги перед глазами. Парень слегка потягивается в постели, ощущая, как по пальцам рук, согретых теплом пухового одеяла, проскальзывают холодные языки утреннего ветерка. Вздрагивает, окончательно просыпаясь. Впервые за последние дни Чонгук чувствует себя отдохнувшим. Тело больше не налито свинцом, сковывающим каждую мышцу при движении, на плечах не висит многотонные груз, заставляющий некрасиво сутулиться, а глаза не горят красным от лопнувших капилляров — в них, наконец-то, сияет пламя жизни. Маленький огонёк, державшийся из последних сил, вспыхнул в одно мгновение в темноте, освещая дальним светом, ждущий впереди путь. Чонгук приподнимается на локте, рассматривая маленькую девочку, что свернулась калачиком под его боком. Детская наивность и непосредственность вселили в него уверенность, разбили чугунные оковы, сдерживающие и высасывающие все силы. Чонгук чувствует, что ему стало легче дышать. Забавно как мало надо человеку, чтобы воспрянуть ранее сломленным духом: достаточно того, чтобы ему кто-то доверял, чтобы в него кто-то верил. Без веры невозможна жизнь человека. Вера — она незыблема. Чонгук аккуратно, чтобы не потревожить чужого сна, выбирается из постели, жалея, что приходится покидать столь уютное место, всё ещё хранящее в себе присутствие лидера альянса повстанцев. Парень быстро обувает ботинки, поправляет носком прикроватный коврик, сбившийся в угол, и наклоняется к постели. Он лёгким движением рук подтягивает одеяло вверх, укрывая Юну, пряча от всего мира, словно в кокон. На губах расцветает нежная улыбка. Бывший агент Министерства Национальной Безопасности быстро сбегает по тёмной лестнице вниз, оказываясь в залитом утренним светом холле. На столе у дивана навалена куча бумаг, грозясь свалиться на пол. На ковре с жёстким коричневым ворсом лежит Джонхёк, подложив правую руку под голову. Повстанец спит, хмуря брови, ресницы мелкого подрагивают, отчего создаётся впечатление, что сон этот поверхностный и очень чуткий. Чонгук ещё раз оглядывается, убеждаясь, что больше никого здесь нет и вздыхает, не зная, где искать остальных. Он делает шаг вперёд, наступая на скомканный лист на полу, отчего в звучной тишине хруст бумаги звучит непозволительно громко. Джонхёк распахивает глаза, подрываясь с пола. Выглядит он до жути забавно с этими непослушными волосами, спутавшимися за время сна, с красной кожей на тыльной стороне ладони, где отпечатались ворсины ковра и потерянными глазами, в которых постепенно рассеивается дымка сна. — А, это ты, Чонгук, — повстанец ровно присаживается, мелкого зевает, прикрывая ладонью рот. Взгляд наполняется осознанностью и спокойствием, устремляясь прямиком на бывшего агента Министерства Национальной Безопасности. — Я потревожил твой сон, прости, — Джонхён улыбается на искреннее извинение и зачёсывает волосы назад, пропуская пряди сквозь пальцы, дабы немного причесать образовавшееся за ночь гнездо. — Всё нормально, я всегда чутко сплю, — повстанец, наконец, поднимается, разгибаясь и немного потягиваясь. Тело всё затекло и теперь неприятно отдавало щемящим чувством. — Можем дойти до центра управления, думаю Юнги и Чимин с ребятами скорее всего уже там, — Чонгук согласно кивает — он за этим сюда и спустился. Парни равняются, направляясь вперёд по дальнему от холла коридору. Между ними виснет неловкая пауза, и они сдержано друг другу улыбаются. Чонгуку кажется, что с того момента, когда он в последний раз так легко и свободно, без чувства тяжести за спиной, общался с повстанцами, прошло много времени, но на самом деле пролетело чуть больше недели. В груди разливается тепло сладким мёдом, окутывая органы и заставляя сердце трепетать от чувства эфемерного счастья. Чонгук помнит, что теперь он дома. Ему лишь осталось вернуть всех тех, для кого это место также полноправно считается домом, а люди семьёй. — Послушай, Чонгук, — первым начинает Джонхён, неловко потирая ладонью заднюю поверхность шеи, — ты не обижайся на Хосока. Он не со зла на тебя вчера так накинулся, — парень замолкает, ещё больше чувствуя себя неловко, — вернее со зла, но всё не так, как может показаться. Ситуация довольно странная и очень запутанная, понимаешь? Я уверен, что он уже сожалеет о том, что сделал вчера. — Джонхён, — Чонгук останавливается, отчего повстанец, прошедший по инерции на пару шагов вперёд, оборачивается, выжидающе поглядывая на парня перед собой, — я не виню Хосока. Более того, я понимаю, что даже после того, как Юнги обо всём рассказал, у меня нет того уровня доверия, который был до всего произошедшего, — Чонгук видит, как Джонхён хмурится, протестующе смотря на него из-подо лба. — Нет, подожди, не надо говорить мне, что ты вновь доверяешь мне как прежде. Людское доверие — это в какой-то степени непозволительная роскошь, которая нам предоставляется в пользование чуть ли не единожды и, утратив это доверие, вернуть его очень сложно. — Но по сути ты ведь нас не предавал, — Джонхён не слушается и всё-таки перебивает, начиная чувствовать вину за то, что человеку перед ним приходится объясняться за то, что он пытался, пусть столь жестоким, но всё же способом спасти их всех. — Да, но вы ведь все в это поверили, — Чонгук грустно улыбается, обращая внимание на чужие поджатые губы. Сердце бьётся глухими ударами, отзываясь тянущим чувством за грудной клеткой. Чонгук смирился, но смирение не означает отсутствие обиды, которая каждый раз вспыхивает неожиданно, вылезает из потаённых углов, напоминая хозяину, что да, я всё ещё здесь и никуда уходить не собираюсь. — Если человек свято во что-то верит, то разбить эту веру практически не представляется возможным. Человеческие убеждения — это порождение их собственной морали. Если верить в то, что все люди предатели и рано или поздно от каждого можно поучить нож в спину, ведь никому доверять нельзя априори, то эта мораль воссоздаст такое убеждение, плотно укоренённое в нашем сознании. — Мне кажется, что Тэхён плохо на тебя влияет, — Джонхён улыбается, подходя ближе и закидывая руку на плечо Чонгука, аккуратно приобнимая и не касаясь открытых участков тела. — Это ещё почему? — бывший агент Министерства Национальной Безопасности непроизвольно дует губы, и немного наклоняется вперёд под весом рядом идущего повстанца. Они всё также направляются в сторону центра управления. — Потому что ты теперь говоришь сложными фразами, которые, вероятно, несут в себе глубинный смысл, но при этом непонятны никому, — Джонхёк задумывается на мгновение, после чего щёлкает пальцами в воздухе и добавляет, — вероятно, всем кроме Чимина, — парень улыбается, одной рукой толкая стеклянную дверь в просторное помещение. Чонгук приподнимает уголки губ в слабой, еле заметной улыбке. Он чувствует, что они с Джонхёном привлёкли к себе внимание, а потому поднимает глаза, ловя на себе мягкий взгляд Чимина. — Доброе утро, мальчики, — Чимин выглядит уставшим: под глазами залегли тёмно-синие тени, лицо приобрело бледноватый оттенок, его движения плавные и размеренные без излишней резкости и привычной активности. — Как чувствуешь себя? — Ты у меня спрашиваешь? — Чонгук сначала оглядывается, думая, что Чимин обращается вовсе не к нему, однако замечает, что все заняты своими делами, а повстанец с искренней заинтересованностью продолжает смотреть своим проницательным взглядом прямо на него. — Конечно. — Да я в порядке, спасибо, — бывший агент Министерства Национальной Безопасности мнётся на месте, продолжая сжиматься под пристальным взглядом. В носу колет от свежего воздуха, гуляющего по помещению, а в ушах создаются помехи из многочисленных звуков, создаваемых на фоне от всех собравшихся. — Спасибо тебе. — Это за что же интересно? — Чимин довольно улыбается, отчего в уголках глаз собираются складочки. — За комнату, — Чонгук опускает глаза на сцепленные в замок пальцы и закусывает губу, начиная её жевать. В который раз он убеждается, что Чимин не просто понимает людей, а может смотреть в самую глубь человеческой души. Он всегда приходит тихо и незаметно и даёт то, в чём люди нуждаются. Теплота, исходящая от него, пленяет. — Мне правда это было нужно. — Я рад, что тебе это помогло, потому что ты нужен нам, — голос в одно мгновение становится серьёзным, и вся лёгкость, которая царила в центре управления сгущается, плавясь и превращаясь в напряжённое ожидание. Чонгук выпрямляется, расправляя плечи. Он окидывает взглядом людей, собравшихся вокруг и замечает Юнги. Парень сидит на тёмном диване около окна, на коленях лежит серый ноутбук, крышкой которого только что громко хлопнули. Тело напряжено, светлые пряди волос небрежно взлохмачены, в глазах плещется усталость. Бывший агент Министерства Национальной Безопасности переводит взгляд на Чимина, а затем снова его возвращает к Юнги. Всё сразу же становится понятно. — Так, народ, — Номе откладывает ноутбук в сторону и встаёт с дивана, останавливаясь поблизости. Несколько раз хлопает в ладони, чтобы привлечь внимание всех присутствующих к себе, — сегодня мы получили новую важную информацию, которая, к сожалению, не даёт нам больше времени на раздумья. Принимать решение о дальнейших наших действиях придётся быстро и вероятно без дальних стратегических планов. — Наш информатор из Министерства предоставил срочную информацию с экстренного совещания, которое прошло сегодня в пять утра, — взгляд Чимина, лишённые былой теплоты и нежности, проходится по каждому стоящему перед ним человеку. Сейчас, в этот самый момент, в его глазах плещутся непоколебимая решимость, сквозь плотную стену которой пробирается необузданная злость, сверкающая алым пламенем. Чонгук не помнит, видел ли он ещё когда-либо повстанца таким. — В пять утра то, — зло выплёвывает Джонхён. — Видимо, почуяли приставленное дуло пистолета к своей груди и засуетились. — Полагаю, что так, — соглашается Чимин. — Долго удерживать Тэхён без каких-либо действий для них слишком опасно. Чон Сону понимает, что мы этого так просто не оставим, а потому будет стараться как можно скорее с ним разобраться. Безболезненно для себя. — И своего прошлого, — тихо одними губами дополняет Чонгук, отмечая, что сердце не сбивается с ритма от одного упоминания своего отца. Этот человек уже давно перестал что-либо для него значить, вообще как-либо существовать. Призрак прошлого, вину за деяния которого Чонгук не возлагает на свои плечи лишь потому, что ему не позволяют это сделать казалось бы совершенно чужие люди, ставшие его семьёй. — На сегодняшнем совещании было принято решение немедленно представить Ким Тэхёна и Ким Сокджина на открытый суд, как обвиняемых по делу об организации незаконной террористической деятельности на территории Южной Кореи, неоднократном покушении на жизнь и здоровье сотрудников Министерства Национальной Безопасности, убийстве офицеров высшего звена, уничтожении частной собственности Министерства Национальной Безопасности, а также незаконная кража секретной информации, что будет расцениваться как потенциальная угроза безопасности государства и его граждан, — сухой хриплый голос Юнги, лишённый каких-либо эмоций, оповестил информацию, представленную на экране его ноутбука, который Номе вновь взял в руки. — Представители Министерства будут просить высшую меру наказания, — вынужденная пауза для того, чтобы каждый из присутствующих успел осознать всё сказанное перед тем, как воздух из лёгких будет выбит парой слов, способных потопить в смертельной муке неизвестности сознание. — Смертной казни. — Что? — испускает испуганный вздох Минсок, опираясь рукой о рядом стоящий стол. — С хорошо проработанной тактикой и подделанными документами обмануть всех присутствующих и самого судью не составит никакого труда, — ноутбук снова оказывается на гладкой поверхности дивана, проскальзывая по ней. Юнги делает пару шагов и останавливается рядом с Чимином, который нехотя, но переводит взгляд на повстанца. — В дополнение к этому неприятному факту у нас в принципе нет прямых и полных доказательств на руках о преступной деятельности Министерства Национальной Безопасности. То, что есть — это недостаточные основания для серьёзных обвинений, за которыми бы последовало объективное расследование независимой стороны и наказание виновных. — Что будет означать открытый суд? — Чонгук немигающим взглядом уставился в пространство между плечами Юнги и Чимина. — Это значит, что там будут гражданские и сам президент для вынесения решения. — И какой в этом смысл? — Джонхён, что стоит рядом с Минсоком, поддерживая того за плечи, чтобы ненароком не упал в обморок от свалившейся информации, переводит вопросительный взгляд на Номе. — Чтобы мы не пришли, — Чонгук опускает взгляд в пол, заостряя своё внимание на грубых чёрных ботинках. Бывший Агент Министерства Национальной Безопасности говорит достаточно громко, чтобы каждый присутствующий мог расслышать его. — После таких серьёзных обвинений, если кто-то из альянса повстанцев попытается на открытом суде насильно, а не без предоставления следствию достаточных оснований для пересмотра дела, вызволить Тэхёна и Джина, то это будет расцениваться как подтверждение о террористической деятельности альянса повстанцев. Мы сами себя дискредитируем. — Всё верно, — Юнги согласно кивает, продолжая смотреть на Чонгука, опустившего голову и скрывающего глаза под спавшей тёмной чёлкой. — Это было сделано лишь для того, чтобы мы не смогли попасть на заседание: любое наше появление будет интерпретироваться со стороны Министерства как открытая агрессия со стороны альянса. — Плюсом всех нас это поставит под удар, как сообщников, которых тут же повяжут без права на объяснения, — Чимин складывает руки на груди, вскидывая брови и усмехаясь себе под нос, — и если нам с Хосоком и Минсоком это не страшно в силу того, что мы и так находимся в розыск по наводкам того же Министерства, то всем остальным, чьи данные не занесены в официальные обнародованные протоколы, лучше сильно не высовываться: мы не знаем, какой объём информации у Министерства Национальной Безопасности имеется касаемо нашей деятельности на данный момент. Тишина холодной рукой коснулась каждого, оставляя лишь смешанный шум в ушах, перед глазами отчаянно рябит, смазывая реальную картинку. Тьма коснулась каждого из повстанцев, собравшихся в центре управления. Каждый видит этот тёмный провал в глазах напротив, во взглядах, таких потухших, но всё ещё живых. Казалось бы, что, убегая от темы ты не должен в ней оказаться, но вот твоё тело в её холодных стальных объятиях. Бесконечное страдание, которое хуже смерти. — Я понимаю, что ситуация не из приятных, — неожиданно звонкий голос Хосока разбивает на мелкие осколки хрустальную пучину тишины, затаившейся в каждом неприметном уголке комнаты, переполненной людьми, но будто бывшей пустой, — однако стоит ли перед ответственным шагом думать о том, что мы уже проиграли, даже не попытавшись изменить всё? В конце концов в этой комнате присутствуют два человека, всё ещё официально работающих на Министерство Национальной Безопасности, — Хосок переводит взгляд своих светло-карих глаз сначала на Юнги, а затем устремляет его на Чонгука, который смотрит в ответ очень пронзительно и долго не моргает, будто пытается не пропустить ни одной эмоции на чужом лице. — Не забывайте, что наше секретное оружие всё ещё с нами, — Хосок плавной, немного танцующей походкой подходит к Чонгука, приобнимая того за плечи. Бывший агент Министерства Национальной Безопасности на мгновение теряется от столь неожиданной и быстрой смены настроения главного механика альянса повстанцев, отчего вскидывает немного испуганный взгляд на Чимина, будто ища поддержки. — Ваше тайное оружие — это я? — Чонгук напрягается всем телом, когда ловит на себе несколько взглядов, один из которых принадлежит Номе. Взгляд его задумчивый, затуманенный мыслями, будто так и кричащий о том, что парень находится совсем не здесь, однако это наваждение быстро исчезает после настойчивого взмаха светлой головы. — Помнишь я говорил о том, что Чон Сону не доверяет практически никому? — утвердительный кивок не заставляет себя долго ждать. Не только Чонгук, но и все остальные понимают, о каком разговоре идёт речь. — Его доверие, если таковым его вообще можно назвать, распространяется только лишь на тех, кто входит в его узкий круг. Я бы даже сказал — скорее всего связанных с ним одной тайной, отчего им самим по сути совершенно не выгодно выдавать секреты твоего отца, хотя бы потому, что это их общее бремя. Чон Сону удобно управлять теми, кто зависит от его решений, теми, у кого нет выхода, кроме как поступить так, как будет ему угодно. Теми, кто смог заслужить его беспрецедентное доверие. На свете есть всего три вещи, способные породить беспрецедентное доверие, — повстанец вскидывает кисть, начиная по очереди загибать пальцы, — родственная связь, — загибается средний палец, — наличие зависимости, — указательный, — и доказательство своей верности, — большой палец сгибается, формируя кулак. — Первое — родственная связь, — Юнги вскидывает руку, загибая большой пальце, — как не крути, но ты его сын и эта мысль теплится у него на подкорке, работая как древний инстинкт. Второе — это доказательство твоей верности, — Юнги загибает средний палец. — Ты сдал ему Номе, которого Министерство скорее всего никогда бы не поймало в силу своей извечной слепоты. — И третье, — Чимин касается чужой бледной руки не глядя, загибая указательный палец, — во власти Чон Сону твоя самая главная зависимость. Чонгук склоняет голову, прикрывая глаза, и ощущает, как кровь будто быстрее начинает течь по его сосудам, приливая к лицу, отчего на щеках появляется лёгкий, еле заметный, румянец. Становится невообразимо душно от одной только мысли, что для каждого из здесь присутствующих он — открытая книга без тайн и загадок его души, ибо чувства не нуждаются в объяснениях, по большей части они почти всегда очевидны. — Твой отец сегодня сразу же после собрания послал за тобой, однако в Министерстве тебя не оказалось, поэтому он сообщил, что ждёт тебя для серьёзного разговора, детали которого совершенно секретны, — Юнги подходит к Чонгуку, который всё ещё стоит рядом с Хосоком. — Думаю это связано с предстоящим судебным заседанием. Возможно, Чон Сону будет пытаться себя обезопасить по всем параметрам и для реализации ему понадобишься ты, ведь в его понимании ты доказал, что всё, что касается Тэхёна — отныне касается и тебя. — На данный момент твоя единственная и первостепенная задача — получить информацию, — рука Номе опускается на сильное плечо, скрытое тёмной ветровкой, и аккуратно сжимает, стягивая в пальцах скользящую ткань. — А что потом? — О том, что делать дальше, будем думать потом, — вмешивается в разговор Чимин, сидящий за столом. Парень уже что-то беглым взглядом считывает с экрана главного компьютера, покачивая ногой в воздухе. — Чтобы сделать следующий шаг нужно для начала завершить предыдущий. — Надо понимать, что этот план — чистая импровизация, поэтому решать будем в режиме реального времени в зависимости от новых обстоятельств, — Юнги переводит взгляд за спину Чонгука и кивает, напоследок заглядывая в глаза бывшему агенту Министерства Национальной Безопасности. Номе разворачивается и отходит в сторону Чимина, опираясь руками о спинку стула, на котором сидит повстанец, склоняется ближе к экрану, на котором ему что-то показывает Чимин. — Чонгук, пока ты не отправился в Министерство, я бы хотел перед тобой извиниться за то, что случилось вчера, — Хосок закидывает уже обе руки на плечи Чонгука, становясь прямо перед ним и устанавливая зрительный контакт. — Не могу сказать, что я не хотел того, что случилось. Если скажу так, то уж прости, — грустно улыбается, — слукавлю. Когда я видел, как Тэхён загибается, теряясь в реальности, как во сне, словно больной человек, утративший рассудок, мне было плевать на разбор ситуации и глубинных смыслов поступков человека, из-за которого тот, кто мне до безумия дорог, увядает у меня на глазах, осыпаясь хрупкими лепестками к моим ногам, — в глазах печаль, томящаяся за решёткой тёмной радужки. — По правде скажу, что мне хотелось выдрать тебе сердце, чтобы ты истекал той же болью, что и Тэхён, — Чонгук в чужих руках не вздрогнул, не напрягся, лишь коротко выдохнул от искренних слов Хосока. — Но когда я взглянул на тебя уже после того, что сделал, когда та пелена ярости, что окутала мои глаза, рассеялась, я увидел потухший взгляд. Нет, — повстанец качнул головой, — он был не потухший. Он был мёртвый. Мне стало так страшно, что мороз тонкими иглами прошёлся по коже. Я слышал, как надломился твой голос. Я видел внутри тебя выжженное поле. Мне жаль, что я заставил тебя своими действиями чувство себя ещё большим дерьмом, вместо того, чтобы подать тебе руку, вытаскивая из пучины того кошмара, в который ты в один миг оказался затянут. Прости меня, если сможешь, — мягкая трогательная улыбка коснулась светлых губ, длинные пальцы погладили плечи, расправляя невидимые глазу складки на верхней одежде бывшего агента Министерства Национальной Безопасности. — Хосок, я не виню тебя, — Чонгук устало улыбается, склоняя голову немного вбок. Улыбка вымученная, но искренняя, не искривлённая болью и обидой. — Я лишь виню себя за то, что вероятно никогда не заслужу прощения Тэхёна, — руки на плечах напрягаются, а взгляд напротив грустнеет. — Хотя при нынешних обстоятельствах мне не столько нужно его прощение, сколько уверенность в том, что с ним всё будет хорошо. Я просто хочу, чтобы он остался живым, со мной или уже без меня. — Знаешь, иногда кажется, что в этом мире есть очень много вещей, которые невозможно контролировать: снег, землетрясения, извержения вулканов. Но главное помнить именно те вещи, которые мы можем контролировать, — повстанец говорит мягко в его словах проскальзывают отеческие нотки. Добрые глаза, в которых лучится тепло окутывают со всех сторон, заставляя смотреть прямиком на их обладателя. Касания трепетные и уютные. Чонгука удивляет эта мысль, промелькнувшая в его голове. — Прощение, второй шанс. Потому что есть одна вещь, которая превращает мир из мира одиночества в мир красоты — это любовь. Любовь — это надежда.***
— Вы хотели меня видеть? — Чонгук без стука ровным шагом проходит в кабинет, захлопывая за собой тяжёлую дубовую дверь с лакированным покрытием. Брови сведены к переносице, взгляд из-под бровей несколько отчуждённый, пронизывающий насквозь своим холодом. Чонгук намеренно избегает в обращении к этому человеку слово «отец». Каждое слово несёт в себе некоторый смысл, который был вложен в него нашими давними предками. В нынешнем же обществе слова уже потеряли ту свою сокровенность, которая была присуща им много лет назад. Сейчас слова утратили свой смысл, оставив лишь оболочку, как красивую раковину, которая сверкает снаружи, но скрывает лишь пустоту внутри. — Чонгук, — строгий взгляд цепляется за фигуру впереди. Чон Сону с неудовольствием рассматривает гражданскую одежду своего сына, кривит губы в некрасивой усмешке, — проходи, — мужчина взглядом прослеживает дорогу до кресла напротив своего, приглашая своего гостя сесть напротив. — Я бы хотел с тобой поговорить, — Чон Сону закидывает ногу, обтянутую в тёмные классические брюки, на ногу, соединяет пальцы рук и касается их губами. Он смотрит поверх замка из пальцев на то, как Чонгук долго стоит, рассматривая его, а затем быстро проходит, усаживаясь в кресло. — Однако прежде чем мы начнём, я хочу, чтобы ты понимал, в каком положении ты оказался, сын, — последнее слово слетает с потрескавшихся губ намеренно. Интонация на нём изменяется, создаёт акцент. Дикий взгляд Чон Сону врезается в свежую зелень напротив, топя своего хозяина в гневе, охватившем всё тело. Мужчина напрягается. Что ж, в эту игру могут играть двое. — И в каком же положении я оказался, отец? — Чонгук с присущей ему издёвкой тянет последнее слово, точно также выделяя его из всего предложения. Парень приподнимает в немом вопросе бровь, отмечая, как сильнее сжались пальцы Чон Сону. — Так или иначе, но ты связан с альянсом повстанцев и непосредственно состоишь в, судя по всему, довольно близких отношениях с лидером альянса повстанцев — Ким Тэхёном, — мужчина замолкает, давая возможность опровергнуть его слова, но в ответ лишь получает всё тот же холодный взгляд, неотрывно следящий за ним. — Хорошо, что ты не отрицаешь очевидного, в отличии от твоей матери, — расчёт, сделанный с целью вывести на эмоции своего оппонента, был выбран безошибочно. Одна проблема, когда Чонгук шёл сюда, он знал, что Чон Сону пойдёт на что угодно лишь бы вывести его из равновесия, в котором он пребывает после посещения базы повстанцев. Чонгук стискивает зубы, но ничего не говорит. Старается дышать размеренно. — Мне по нраву твоя честность и не конфликтность. — Скажи ты специально тянешь время, рассказывая мне об и так очевидных вещах? — в словах сквозит пренебрежение. Общаться с этим человеком у него, Чонгука, желания не было и до этого разговора, а после упоминания матери в таком ключе возможность вести диалог с Чон Сону вообще стала казаться жестоким наказанием. — Зачем позвал меня? — Я думаю, — немного подумав, начал мужчина, — что ты уже слышал об экстренном совещании, которое прошло сегодня рано утром. Могу сказать по твоему лицу, что ты уже в курсе, — Чон Сону слабо кивает сам себе, отмечая напряжённость во взгляде напротив, которая взыграла в связи с приближением к основной части этой поистине душевной беседы. — Я позвал тебя сюда, чтобы заключить сделку. — Сделку? — Завтра Ким Тэхёну будут выдвинуты обвинения по статьям об организации незаконной террористической деятельности на территории Южной Кореи, неоднократном покушении на жизнь и здоровье сотрудников Министерства Национальной Безопасности, убийстве офицеров высшего звена, уничтожении частной собственности Министерства Национальной Безопасности, незаконная кража секретной информации и её использование в личных целях, — Чонгук сегодня это всё уже слышал, а потому эти слова не вызывают у него удивления, он хмуро продолжает слушать грубый голос своего отца. — Тоже самое коснётся Ким Сокджина, настоящую личность которого ты так благородно нам обнародовал, — Чон Сону довольно улыбается, совсем забывая отметить, что благородством тут и не пахло вовсе, лишь страх за дорогого сердцу человека, к голове которого приставили дуло леденящего смертью пистолета, позволил словам слететь с губ бывшего агента Министерства Национальной Безопасности. — Правда ему в дополнение влепят статью за государственную измену и шпионаж. Погоды это конечно не изменит, у него и так набор хоть отбавляй. — И дальше что? — А дальше, Чонгук, им вынесут смертный приговор, — голос затихает, и в кабинете виснет минутная тишина. Глаза в глаза и слышно лишь как бьются сердца двоих. Отец и сын. Один другому враг. — Чего ты хочешь? — нарушает затянувшееся молчание Чонгук, глаза сверкают в закатном солнце, отражающемся от светлых стен. — Переписать историю, — лаконично отвечает Чон Сону, подаваясь вперёд, чтобы быть ближе. Понижает голос. — Ты ведь, наверное, знаешь в чём меня обвиняет Тэхён? — О каком из всех твоих деяний ты хочешь услышать сейчас? — Чонгук довольно улыбается, когда видит в миг озлобившееся лицо своего отца и также подаётся вперёд. — О том, с которого началась эта история, — сквозь зубы шипит Чон Сону, — о том, из-за которого он ненавидит меня, сгорая в муке ночных кошмаров. О том, из-за которого я упиваюсь сладостью своей победы над этим человеком, уничтожив его одним своим решением, оставив его одного во всём мире дотлевать остаток дней. — Замолчи! — Чонгук дёргается, порываясь подняться, но крепкая рука ложится на заднюю поверхность его шеи, притягивая на место, сжимает открытую кожу, отчего перед глазами у бывшего агента Министерства Национальной Безопасности мутнеет, а боль раскатывается волнами, ударяясь о внутренности. Чон Сону сталкивает их лбами. Чонгук открывает глаза. — Ты убил его родителей. — Да, — сумасшедшая улыбка трогает бескровные губы напротив, — я уничтожил их всех. Это был я, сын. Чонгуку дурно. Голова кружится, а мерзкий гортанный смех заставляет все внутренности скрутиться, вызывая тошноту. Тяжёлая рука на собственной шее пригвождает, не даёт вывернуться из стальной хватки. Кожа плавится от этих прикосновений, будто кислотой разъедается. Чонгука мутит, и он силится вдохнуть побольше воздуха. — Не смей звать меня так, — хрипит Чонгук. — В тебе моя кровь и ты всегда будешь моим сыном хочешь ты этого или нет, — мужчина сверкает глазами и как обезумевший улыбается, стягивая в ладони чужую кожу. — Первое — родственная связь, — Юнги вскидывает руку, загибая большой пальце, — как не крути, но ты его сын и эта мысль теплится у него на подкорке, работая как древний инстинкт. — Ты мой сын и должен отдавать себе отчёт в том, что этот человек — предатель, — бывший агент Министерства Национальной Безопасности рычит, укладывая правую руку на плечо Чон Сону, желая оттолкнуть его от себя. Впивается пальцами в чёрный графитовый пиджак, сжимая ткань до треска. — Он сын предателей и будет расплачиваться за это до скончания своих дней! — Ты ничего о нём не знаешь, — Чонгук напрягается, упираясь рукой в левое плечо своего отца и отталкивает его от себя на небольшое расстояние, скидывая при этом чужую руку с шеи. — Да ты хоть сам знаешь, кто он такой на самом деле? — тяжело дыша спрашивает мужчина, ловя приоткрытыми губами воздух. — Лидер альянса повстанцев. — А знаешь ли ты, кем он был до этого? — вопрос ставит в тупик, потому что ответ на него отрицательный. Конечно Чонгук не знает о том, кем был Ким Тэхён до того, как стал лидером альянса повстанцев. — Не хочешь, чтобы я говорил? — Чон Сону откидывает растрёпанные волосы назад, лёгким движением руки приводя их в надлежащий вид. — Твоё право. Мне не интересно твоё просвещение, — мужчина окидывает сына скучающим взглядом. — В любом случае ты и сам скоро всё узнаешь. — Ты поразительно легко уходишь от темы моего нахождения здесь, — Чонгук тоже возвращается в исходное положение, успокаивая свою ярость, вспышку которой удалость подавить на какое-то время. — Мне надоел этот задушевный бессмысленный разговор. Кончай уже. — Я предлагаю тебе сделку, — холодно повторяет Чон Сону, удерживая небольшую паузу. — Жизнь твоего Тэхёна в обмен на твою верность. — Что? — выдыхает Чонгук, уставившись во все глаза на спокойного мужчину перед собой. — Я хочу, чтобы ты переписал все имеющиеся данные, которые так или иначе касаются того инцидента, случившегося пять лет назад, — мужчина вновь приближается, понижая громкость своего голоса, будто боится, что их могут подслушивать. — Я хочу, чтобы ты стёр любые упоминания обо мне, вычистил каждый угол, каждую щель. — Чонгук расширяет глаза по мере того, как осознаёт то, о чем говорит Чон Сону. Удивление вперемешку с шоком явно отразилось на его лице, отчего мужчина напротив улавливает подходящий момент для того, чтобы подобраться ближе к своей жертве. — Я хочу, чтобы меня никогда не было в этой истории. — Ты верно спятил, — в ужасе шепчет Чонгук, пытаясь отпрянуть назад. — Я не собираюсь тебе помогать. — Мне кажется, что ты забыл об одной очень важной детали, — заговорщически шепчет мужчина, обманчиво ласково улыбаясь. Чон Сону медленно окольцовывает рукой чужое предплечье, резко дёргая сына на себя. — Если не согласишься, то завтра Ким Тэхён будет казнён у тебя на глазах, и я уж постараюсь, чтобы его смерть навсегда запечатлелась у тебя перед глазами. Каждый раз, когда ты будешь засыпать, ты будешь видеть, как он умирает в муках, крича о помощи. Каждый раз, когда ты будешь закрывать глаза, ты будешь видеть его безжизненный взгляд, направленный на тебя. И каждый раз ты будешь понимать, что в этом виноват только ты один. — С чего бы тебе мне доверять? — Чонгук сглатывает слюну, с ужасом в глазах глядя на человека перед собой. Тело его теплое, но почему-то пробирает от дикого холода. Сердце сбивается с ритма, пропуская удары раз за разом. — Неужели ты думаешь, что как только я получу от тебя доступ к секретным файлам, я не воспользуюсь этой возможностью, чтобы выдать всю информацию повстанцам? — Я это предусмотрел, — самодовольно тянет мужчина, хватая второй рукой за подбородок бывшего агента Министерства Национальной Безопасности и резким движением поворачивает чужую голову в сторону экрана на стене. На нём видно одиночную камеру с серыми безжизненными стенами. Посреди стоит железный стол, за которым сидит Тэхён. Его руки в узких наручниках пристёгнуты к крючку на столе, ноги также прикованы к его ножкам толстыми цепями. Но не это заставляет сердце Чонгука вздрогнуть, птицей рухнуть к ногам. Рядом с лидером альянса повстанцев стоит мужчина в форме, удерживая в руке заряженный пистолет марки М9 от компании Беретта, Италия. Чонгуку настолько плохо, что начинает мерещится, как по холодному дулу скатываются алые капли крови, падая на бетонный пол и разбиваясь в тишине камеры. — Если ты попробуешь покинуть здание Министерства — он умрёт, — Чон Сону притягивает тяжело дышащего парня к себе, змеиным голосом пробираясь в его сознание, — если ты попробуешь с кем-либо связаться — он умрёт. Если ты попробуешь заговорить с кем-либо, кроме указанных мной лиц — он умрёт, — мужчина душит своими руками, убивает своими словами, не оставляя выбора. — Если ты сделаешь хоть что-то, что вызовет у меня малейшее подозрение — он умрёт, — отец и сын встречаются взглядами, в которых есть одно общее — необъятная ненависть, способная уничтожить человека, разорвать его в клочья, развеять прахом воспоминания о нём. — Даже не так, — сумасшедший оскал, — я заставлю тебя собственноручно его убить. Твоими руками остановится сердце дьявола. Чувство вины доказало свою способность быть самым эффективным средством формирования и укрепления зависимости.***
Чонгук подходит к центру управления Министерства Национальной Безопасности. Перед дверьми первого уровня стоят два офицера, преграждающих путь. Чонгук окидывает их скептически взглядом, отмечая как расправлены широкие плечи и вздёрнут подбородок. Форма идеально выглажена, значки отполированы, взгляд надменный. Чонгук подходит ближе, предоставляя одному из парней свой новый пропуск, полученные на руки несколькими минутами ранее. Парень напротив удивлённо вскидывает брови, когда понимает, что разрешение выдано с самого верха и недовольно отводит взгляд. Не каждый день столь молодым офицерам позволено перешагивать пароль стратегически самого важного места в Министерстве Национальной Безопасности. — Сдайте все имеющиеся средства связи и ваше табельное оружие, — говорит молодой человек, стоящий к Чонгуку ближе всего. — А это касается только меня или всех, кто проходит через эту дверь? — Чонгуку подтягивает пояс, снимая с ремня оружие и кидает в руки офицеру, что с недовольным видом буравит его пропуск, поглядывая на Чонгука с нескрываемым недовольством. — Больно дерзкий для того, чтобы получить от верхушки личное распоряжение для разрешения работы в центре управления, — зло выплёвывает офицер с пропуском, небрежно бросая его в сторону бывшего агента Министерства Национальной Безопасности. — Может поэтому мне разрешено, а тебе нет, — с насмешкой тянет Чонгук. — Прощу прощения, но попрошу вас сдать вашу рабочую гарнитуру, — вновь подаёт голос второй офицер. — Приказ свыше. — Само собой, — покорно соглашается парень, отдавая гарнитуру. Чонгук хлопает себя по карманам, по бокам, как бы показывая, что ничего более не осталось и вновь устремляет выжидающий взгляд на более спокойного офицера. — Можете проходить. Чонгук проходит через белые двери, которые вмиг за ним закрываются, оставляя его одного идти дальше по коридору. В самом сердце Министерства Национальной Безопасности совершенно пусто. Возможно потому что уже вечер и сумерки потихоньку сгущаются, сообщая о том, что уже пора расходиться по домам, а может быть не так много людей просто-напросто имеют возможность попасть в это место. Парень подходит к очередной двери, на которой механический голос просит его, Чонгука, приложить ладонь для считывая биометрических показателей — рисунка папиллярных линий кожи. Сканирование не вызывает проблем, оповещая зелёным разрешающим сигналом. Дверь отъезжает в сторону, пропуская Чонгука внутрь. Помещение вызывает мимолётное восхищение. Оно очень просторное, подсвечено синим мягким светом. В центре располагается центральная панель управления с выведенными на большие плоские чуть прозрачные, чем-то напоминающими голографические, экраны сводку данных, какие-то показатели и большой поток информации, сменяющий друг друга. Сюда стекаются все имеющиеся данные из всех отделов Министерства. Здесь они хранятся. Здесь же они по желанию тех, у кого есть сюда доступ, и изменяются. Ежедневно прошлое руками людей, удерживающих власть над другими, подгонялось под настоящее. Преобразовывалась в уродливую форму того, что желал видеть человек, а не то, что произошло в самом деле. Прошлое подчищено, подчистка забыта, ложь стала правдой. Чонгук подходит к компьютеру, вытягивая руку, удерживая её в воздухе. Он так и замирает, пытаясь успокоить взволновавшееся сердце. В голове звенящая тишина и ни единой мысли. В горле пересохло, и Чонгук спешит сглотнуть вязкую слюну. Бывший агент Министерства Национальной Безопасности вводит на поисковой панели первый запрос, пробегаясь тонкими пальцами по сенсорному экрану. Запрос: Ким Тэхён Информация найдена. Подтвердите ваш доступ. Чонгук приоткрывает губы, стараясь дышать глубже. Волнение с примесью предвкушения накатывает волнами, заставляя нервно покусывать губы, пока он, Чонгук, сканирует свой пропуск, подтверждая свой статус. Доступ разрешён. Ким Тэхён. Дата рождения: 30 декабря 1995 года. Место рождения: Тэгу, Республика Корея. Мать: Ким Со Хён Отец: Ким Хён Джун. Иные родственники: нет достоверных данных. Место прохождения учёбы: Корейская Военная Академия, также упоминается как Hwarangdae. Должность, ранее занимаемая в Министерстве Национальной Безопасности: специальный агент Министерства Национальной Безопасности Республики Кореи высшего ранга. — Не тебе меня переубеждать, я не понаслышке знаю, чем занимается Министерство Национальной Безопасности и чего это стоит, — Чонгук замер, метаясь глазами по чужому лицу, пытаясь отыскать хоть намёк на шутку. Как это не понаслышке знает? Это же может означать только одно… Чонгук делает шаг назад, не веря своим глазам. Правда оказалась настолько оглушающей, что весь посторонний шум, создаваемый работой оборудования, потонул в вязкой тишине. С губ сорвался нервный вздох. В глазах минутная потерянность, сменяющаяся постепенной осознанностью. Чонгук нашёл то, что искал. Теперь многое стало понятно. Чонгук не перепишет историю, он её расскажет.Самый верный признак истины — простота и ясность. Ложь всегда сложна, вычурна и многословна. Лев Николаевич Толстой