Сущность войны — обман. Искусный должен изображать неумелость. При готовности атаковать демонстрируй подчинение. Когда ты близок — кажись далёким, но когда ты очень далеко — притворись, будто ты рядом. Сунь-Цзы. Искусство войны.
— Чонгук, дорогой, помоги нам немного, — Чон Сону вынимает из кармана пальто сверкающий в свете ламп пистолет, вертит его в руке и спокойно направляет в висок Тэхёна. — Тебе же известно, кто скрывается за личностью Номе? Глаза Тэхёна расширяются, и он в ужасе смотрит на Чонгука, в глазах которого видит ответ. Он знает. Сердце заходится в сумасшедшем ритме, желая вырваться из своей клетки, в голове роятся мысли, каждая из которых оказывается хуже предыдущей. Это провал. Одно слово Чонгука может уничтожить абсолютно всё. — Чонгук, нет! Я сказал нет! — Чонгук, я начинаю терять терпение, — мужчина надавливает дулом пистолета сильнее на висок лидера альянса повстанцев, скучающе разглядывая своего сына. Чонгук хочет сделать шаг, но его крепко удерживают за плечо сзади. Он отрывает взгляд от Тэхёна и переводит его на своего отца, медленно кивая. — Номе это, — Чонгук тяжело сглатывает, жмуря глаза и сжимая кулаки до побеления костяшек. Парень на мгновение возвращает взгляд Тэхёну, едва шевеля губами «я вернусь за тобой, чего бы мне это не стоило. Ты только останься в живых». После чего вновь смотрит на отца, наблюдающим с отвращением за всем происходящим. Чонгук просто должен это сказать: сейчас или никогда. — Номе — это агент специального назначения Министерства Национальной Безопасности Ким Сокджин. — Нет, — задушенный вздох вылетает из приоткрытых губ Тэхёна, растворяясь в звенящей тишине комнаты, оседая на бетонную поверхность стен. Его глаза мечутся из стороны в сторону, словно два диких зверя, посаженных на цепь за решётку, отделяющую их от свободы. Лидер альянса повстанцев что-то говорит, но ни единого звука не слышно, видно лишь как быстро двигаются его губы. В глазах песчаная буря, сметающая всё человеческое, в один миг превращающая человека в дьявола, лишённого и разума, и сердца, и души. — Вот как? Что ж я не могу не похвалить тебя, Тэхён, — отец Чонгука наклоняется, поравнявшись с сидящим на стуле лидером альянса повстанцев взглядами. Мужчина с упоением всматривается в чужие совсем нечеловеческие глаза, в которых плещется море ярости, неудержимыми волнами сметая всё на своём пути, заглатывая в морскую бездну всё светлое, что последним оплотом сдерживало гнев, но рухнуло, утратив источник света. — Сделать своего человека моей тенью, знать каждый мой шаг наперёд, видеть моими глазами, слышать моими ушами и ни разу не вызвать подозрения — блестящий ход, — лицо мужчины приближается вплотную к лицу Тэхёна, в глазах сверкает что-то совершенно животное, а на губах расцветает звериный оскал. — Но всё оказалось очень просто. В твоём уравнении появилась одна переменная, которую ты не способен был просчитать изначально. Признаю, ты мог победить, но, к моему счастью, ты ошибся. И твоя ошибка будет стоить жизни. И нет, Тэхён, не твоей, — Чон Сону хватает парня перед собой за подбородок, сдавливая челюсть и заставляя смотреть себе в глаза. — Они все умрут из-за тебя. Все до единого, — мужчина с отвращением отталкивает лицо Тэхёна, поднимаясь, и с усмешкой наблюдает за болью, затапливающей карие глаза напротив, — Намджун, — мужчина оборачивается к агенту специального назначения, который выглядит до безумия растерянным и вздрагивает от громкого обращения в свой адрес, выныривая из собственных размышлений, — взять Джина под стражу. Немедленно! — Слушаюсь. — Нет! — Тэхён дёргает руками, отчего по комнате разлетаются звенящие звуки от соприкосновения холодного металла о металл. Цепь, удерживающая тэхёновы наручники, безостановочно звенит, ударяясь своими звеньями о расцарапанную поверхность стола. — Отпусти меня немедленно! Ты животное, лишённое всего человеческого. Откуда в тебе вообще столько зла и ненависти к людям? Тэхён в своём отчаянии похож на спятившего безумца. — Успокойте его, — Чон Сону кивает двум парням, что всё это время молча стояли у входа, наблюдая за происходящим после того, как притащили Тэхёна сюда несколькими минутами ранее. Два агента специального назначения быстро проходят внутрь, один из них задевает Чонгука плечом, оттесняя его к стене и закрывая ему обзор на лидера альянса повстанцев своей широкой спиной. Перед глазами тёмная пелена, в ушах стоит чужой звонкий крик, отчего голова раскалывается на осколки, всё тело скручивает в адской боли, будто стёклами всё режется изнутри, вспарывая острыми краями каждый орган, каждый сосуд, омывая собственной кровью чужую боль. Чонгук знает, что он может сделать, чтобы прекратить страдания истерзанной тэхёновой души, от которой вновь по кусочкам безжалостно отрывают плоть, упиваясь алой кровью, пропитанной горечью, как самой дорогой специей. Но Чонгук также знает, что он должен сделать, чтобы положить конец чужой деспотии и хаосу, который выставляется в виде устоявшегося порядка, по которому живёт уже не одно поколение людей. Чувство долга способно породить столько уродств, сколько не способны породить многие другие вещи с более страшными названиями. Чувство долга воспламеняется в мозгу, когда сгорает сердце и тянется к чему-то, что противоречит долгу, занимающему высшую ступень в иерархии чувств. Чувство долга уничтожает то, чего воистину желаешь, потому что желание и долг не существуют одновременно — одно рано или поздно подавляется другим. Говорят, что любовь убивает чувство долга. Все чувства могут привести в конечном счёте к любви: ненависть порождает из своего яркого никогда не гаснущего пламени страсть, страсть разделяется на любовь и вожделение; сожаление возрастает до понимания, которое сопровождается щемящим чувством нежности и заботы, объединяющиеся в сладостную муку любви; равнодушие, дружба, благоговение, страх и даже презрение — все дороги ведут к любви. Все чувства. Исключая одно. Чувство долга. Всякий человек за жизнь платит свои долги, но любовь не завоюешь никакими деньгами. Любовь неподкупна. Она бесценна. Слишком чиста. Ничем не опорочена. Но как бы это парадоксально не звучало — у Чонгука всё наоборот. Он выполняет свой долг лишь для того, чтобы сохранить то, что он любит. А Чонгук знает, что он любит. Кого он любит. Любит его. Тэхёна абсолютно точно любит. — Не трогай меня, придурок, — Тэхён облокачивается на спинку стула и, прикладывая значительное усилие, ударяет ногой точно в центр правого колена парня, что ближе к нему расположился. Тот шипит от острой боли и сгибается пополам, опускаясь здоровым коленом на твёрдый бетонный пол камеры и одной рукой обхватывая место нанесённого удара. Его голова непроизвольно отворачивается в сторону от нападавшего, открывая шею, и Тэхён откидывается ещё немного назад, едва ли не падая вместе со стулом, ударяет боковой частью стопы в область сонного треугольника. Агент Министерства Национальной Безопасности хватается за горло, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха, но лишь заходится в судорожном кашле. Его лицо краснеет, а на шее начинают расцветать алые полосы от его собственных пальцев. Спустя ещё одно мгновение он валится на пол, теряя сознание от недостатка воздуха. — Сказал же не трогать меня, придурок. Совсем уже человеческий язык забыл что ли? Так я тебе напомню, — Тэхён смотрит из-подо лба на второго парня, застывшего в нескольких сантиметрах от него самого. На лице лидера альянса повстанцев появляется самодовольная улыбка, Тэхён широко расставляет ноги и сдувает упавшую на глаза прядь русых волос, приподнимая в интересе одну бровь. — Кончайте уже с ним, — Чон Сону раздражённо оглядывает замершего в ужасе агента специального назначения, который переводит взгляд с лежащего на полу товарища на лидера альянса повстанцев, прикованного железными наручниками к цепи. Страх сковывает. Тело цепенеет. В глазах немой ужас. Перед такой силой и яростью, подпитывающей огонь в глазах, страшно сделать шаг против, хочется лишь преклонить колени, моля о вечном прощении, но голос, отдающий приказы где-то из глубины подсознания, заставляет двинуться вперёд. — Как же раздражает это твоё грёбанное упорство. Совсем молодой парень в совершенно новой, явно недавно полученной, форме специального агента Министерства Национальной Безопасности осторожно шаг за шагом приближается к Тэхёну, будто охотник крадучись подступается к разозлённому хищнику. Правда охотник здесь вовсе не он. Не видя никаких ответных действий со стороны Ви, парень немного расслабляется и двигается уже более уверенно вперёд, не замечая, как пальцы лидера альянса повстанцев сжимают края стула, на котором тот до сих пор сидит. Агент Министерства Национальной Безопасности бросается вперёд, намереваясь застать скоростью врасплох, но не успевает даже приблизиться на достаточное расстояние, как в область солнечного сплетения приходится сильный удар, нанесённый двумя ногами. Звук натянувшейся цепи заглушает отчаянный хрип парня, что опускается на пол, пытаясь откашляться. — Министерство как всегда на высоте, — Тэхён окидывает скучающим взглядом двух агентов Министерства, валяющихся на холодном полу у его ног. — Блещет кадрами и навыками. Ваш уровень неизменно паршивый, — в голосе слышится ядовитый сарказм, а чувство превосходства во взгляде выводит Чон Сону из себя, доводя его желание пустить пулю в лоб лидеру повстанцев до точки невозврата. — Как же ты меня достал, ты бы только знал. — Не волнуйся, у нас всё взаимно, — Тэхён скалится, словно дикая фурия сверкает глазами во мраке. — Я чувствую тоже самое по отношению к тебе. Знаешь, взаимность нынче поразительная роскошь. — Тэхён, поверь мне, твои единственные враги — ты сам и твоё собственное упрямство, мешающее тебе нормально жить, как живёт любой человек в нашей стране, — мужчина на удивление звучит как-то уж очень устало. Он проходит немного вперёд, вставая позади лидера альянса повстанцев, и располагает крупные ладони на его плечах, устремляя взгляд пронзительных глаз на собственного сына, который застыл в противоположном углу, мрачно смотря в ответ на отца. Кажется, он о чём-то думает, но для Чон Сону его мысли и потаённые страхи ничего не значат, пока он, Чонгук, исполняет его волю. А он будет её исполнять, потому что сейчас Чон Сону держит в своих руках чужое сердце, сжимает в стальных тисках, оставляя кровавые следы на пальцах, роняет крупные алые капли на пол, испивает сочащуюся боль. — Что в твоём понимании нормально? Люди думают, что они нормальные, поскольку они все поступают одинаково — так как заложено в устоях общества. В то время как то, что угодно обществу, транслируется властью. Именно люди у власти решают, что есть норма, а что отходит от созданной ими морали. Именно такие люди, как вы, угнетают в гражданах нашей страны зачатки свободы мысли, идеи, самосознание, разум — всё то, что могло бы привести вас к краху. — Я не отрицаю того факта, что мы избавляемся от тех людей, которые начинают слишком много думать не в том направлении, в котором нам необходимо. Когда у людей появляются вопросы не как это сделать, а зачем это делать — это первый сигнал о том, что данный индивид несёт потенциальную угрозу нашим планам, моим планам. Понимаешь, к чему я клоню, Тэхён? — Чон Сону сжимает чужие плечи сильнее, сдавливая крупными пальцами кости, прощупывающиеся под тканью верхней одежды. — Твои родители были такими. Они задали этот безвозвратный вопрос: зачем? Безвозвратный потому, что после озвученного в слух такого вопроса никто и никогда не остаётся в живых. Но ты и сам это не понаслышке знаешь, верно? — Заткнись! — Ты ведь и сам знаешь, что люди в своей основной массе — слабые, трусливые создания, — Чон Сону не обращает внимания на напрягшегося всем телом Тэхёна, который вертит головой из стороны в сторону, пытаясь то ли избавиться от чужого противного жужжащего голоса рядом со своими ушами, то ли от картинок, быстрыми воспоминаниями, пролетающими перед глазами. Вся жизнь, как кино с неизвестным, но заведомо, кажется, печальным концом. — Они не могут выносить свободу, потому что для них нет понятия свободы. То, что по закону называется свободой таковой по сути своего понятия не является, ты ведь и сам это знаешь. Они не могут смотреть в лицо правде, потому что она часто бывает не таковой, какой мы её желаем видеть. Отвратительно получать то, что ты никогда не хотел получить, но это ведь та самая правда, за которую борются такие, как ты. А задумывался ли ты вообще о том, нужна ли этим глупым, бессознательным существам твоя правда, за которую ты готов отдать собственную жизнь? Нет? — Чон Сону наклоняется ближе к тэхёнову уху, опаляя его ничтожными, но до одури очевидными словами. Мужчина шепчет лидеру альянса повстанцев, но прожигает глазами сына, смотрящего в ответ, и ничего его, Чонгука, не выдаёт, кроме затерянного в глубоких лесах протеста, мечтающего вырваться на свободу. — Именно поэтому, Тэхён, такими людьми должны править и систематически их обманывать те, кто сильнее их. — Мне не нужно задавать этого вопроса людям, чтобы понять нужна ли им истинная правда или они желают жить в паутине вашей лжи и сети обманов. А знаешь почему? — Тэхён отрывает взгляд от Чонгука, на котором концентрировался последние минуты, и переводит свой недобрый взор на вошедшего в комнату мужчину в форме, небрежно обходящего валяющихся на полу его коллег. Он проходит также за спину Тэхёну, вставая рядом с Чон Сону, тёмной скалой нависая над сидящим на стуле лидером альянса повстанцев. Тэхёна резко дёргают за волосы, заставляя устремить взгляд в серый безжизненный потолок. — Ваше мировоззрение успешнее всего поглощается теми людьми, которые на самом деле не могут просто-напросто его понять. Они соглашаются с самой что ни на есть изуродованной правдой, переиначенной в вашу же пользу до такой степени, что она уже перестаёт быть правдой, а становится вопиющим её искажением, теряющим свой первоначальный смысл. Это происходит потому, что они не могут понять всего ужаса данной подмены, да они часто даже не видят этой самой подмены. Они мало интересуются общественными событиями, не замечают, что происходит вокруг, поэтому им абсолютно всё равно, что положить себе в мозг. Они сожрут всё, что вы им дадите, потому что для них это не имеет никакого значения. Эта их непонятливость и незаинтересованность спасают их от развития безумия, которое могло бы породить мысли, совершенно вам неугодные. — Тэхён видит, как дёргается Чонгук, разглядев что-то за его спиной, отчего его глаза вспыхивают на мгновение паникой. А потом сам Тэхён чувствует, как острая, неприятно жалящая игла прокалывает его кожу, пуская по телу яд, забирающий мгновенно силы и отрывающий сознание от реальности. — Но поверь мне таких людей не больше, чем тех, кто всё понимает и ждёт перемен, готовясь в любой момент встать на защиту того, что для них ценно, вопреки вашим понятиям истинной ценности. Люди желают свободы и будут рано или поздно за неё бороться. — Только смелости в них ничтожно мало, чтобы взбунтоваться, — Чон Сону аккуратно придерживает опустившийся подбородок лидера альянса повстанцев, обходя его по кругу и останавливается точно перед ним, взглядом окидывая расслабленные руки, опустившиеся на колени, и задумчиво глядит в сомкнувшиеся плотно веки. — Каждый сам за себя, а ты по своей глупости один за всех.***
Enemy. Tommee Profitt, Beacon Light, Sam Tinnesz
Намджун выбегает из холодной комнаты для допросов сразу же после отданного ему приказа. Он серой тенью пролетает мимо четырёх вооружённых агентов специального назначения, выстроившихся у выхода из длинного тёмного коридора, в стенах которого работники Министерства Национальной Безопасности выворачивают душу, растаптывают личность, уничтожают человеческие чувства, заставляя ползать на коленях и молить о скорой смерти. Не о пощаде, а хотя бы о смерти. Хотя бы. Все знают, что происходит за дверьми в этом коридоре. Все знают, но молчат. Потому что страх — одно из сильнейших чувств, которое вырывает из головы с корнем понятие нравственности и заставляет подавлять в себе все чувства, кроме инстинкта самосохранения. Под давлением этого инстинкта в самые опасные минуты жизни, человеческое естество преклоняет колени и отступает назад, пока совершенно бесполезная в таких ситуациях разумность тает как снег на весеннем солнце. Именно поэтому во имя сохранения своей жизни каждый молчит. И неважно, что за спинами слышны стоны боли, разливающиеся словно ручьи в первые мартовские дни, не важно, что это чьи-то дети, родители, возлюбленные. Неважно что это тоже люди. Но тоже ли? Все ли мы люди после громкого молчания, за которым во тьме скрыты чужие вопли боли, влажные от непроизвольных слёз глаза, сломанные без жалости конечности, лужи крови, впитывающейся на века в холодный бетон полов одиноких комнат этого коридора? Конечно же нет. Но в современном мире для большинства это утратило какое-либо значение. В человеке сейчас так мало осталось от человека. Одно лишь слово. Намджун распахивает железные двери, в глаза тут же бьёт противный белый свет: там, на самом дне, в тёмных коридорах Министерства Национальной Безопасности нет света. Лишь всепоглощающая тьма. Там тьма есть отсутствие света, там люди есть отсутствие людей. Парень хватается за перила, вереницей тянущиеся вдоль перехода между зданиями и отгораживающие проход от пустоты вокруг. Длинные пальцы обхватывают металлические прутья и с силой сжимают. Костяшки белеют, а кисти начинает сводить от силы, с которой Намджун сжимает металл. Ему душно. От людей, от себя, от непонимания всего происходящего. Почему это происходит именно с ним? Почему Намджун вновь чувствует себя преданным? Это чувство всепоглощающего одиночества от осознания, что он жил в паутине жестокого обмана, сплетённого другом, разрывает хрупкое человеческое сердце. Люди по своей природе не одинокие существа, но почему-то так выходит, что мы вечно теряем кого-то, оставаясь наедине лишь с самими собой: теряемся во времени и пространстве, что истинно, что ложно для нас уже не имеет значения. Иной раз кажется, что понятие единой истины для всех не существует вовсе, вокруг витает лишь гнусная ложь, сжирающая, словно монстр, хрупкое доверие и тонкие нити, связывающие людей. Ложь стала неотъемлемой частью человеческого общества. Мы пользуемся ею почти ежедневно, уже не замечая, как она дикой змеёй вползает в нашу повседневность, согревается нашими собственными руками. При этом главный парадокс заключается в том, что каждый раз раскрытие лжи — новый уродливый шрам. Не на теле. На душе. Мы все глубоко внутри исполосованы до крови, до красных отметин, превращающихся в розоватые рубцы. Все лгут. Вопрос лишь в одном: может ли быть ложь во благо хуже лжи, призванной досадить? И как отличить одну ложь от другой? — Вы в порядке? — один из двух последовавших за Намджуном агентов специального назначения осторожно подходит к парню, замечая его потерянный вид и бешенный взгляд. Вопрос приводит в чувства. Вернее выводит на эмоции. — Какого чёрта происходит в этом блядском месте? — отчаянный крик срывается с губ, разлетаясь по коридорам, оглушая людей своей громкостью. Намджун сжимает металл под ладонями сильнее и от переизбытка эмоций, рвущихся наружу, начинает трясти железные перилла. Противный лязг с человеческим воплем заставляют окружающих зажать уши руками и отойти на пару шагов назад. Намджун напоминает умалишённого, когда в один момент пальцы разжимают стальные прутья ограды и прикрывают лицо руками, пытаясь заглушить подкатывающий истерический смех, который растворяется в звенящей тишине также быстро, как и появился. Намджун резко разворачивается, оставляя после себя явные отпечатки пальцев на блестящем металле, и быстрым шагом направляется в кабинет агента специального назначения Министерства Национальной Безопасности Ким Сокджина. Размеренный синхронный стук нескольких каблуков о пол заглушает тяжёлое дыхание Намджуна, напоминающее в большой степени дыхание загнавшегося зверя, рвущегося за добычей, но проваливающегося в яму. Дикий зверь внутри постепенно берёт верх над человеческой натурой, высвобождаясь на свободу лёгкой рукой Джина. — Я вообще только недавно пришёл к мысли о том, с чем это может быть связано. — Ну так и к чему пришёл? — Чонгук отрывается от разглядывания окружающего пространства и опускает взгляд к бумагам, что держит в своих руках Намджун. — Что их резкий скачок связан не просто с тем, что они осмелели, а с тем, что у них появился доступ к спискам нужных им инвесторов Министерства Национальной Безопасности. — Хочешь сказать, что ты предполагаешь, что в Министерстве у парней есть сообщники, которые их координируют и помогают с данными? — Намджун скептически выгибает бровь, окидывая Джина вопросительным взглядом. — Я просто не исключаю такой возможности. Намджун жмурится, ускоряя шаг и сворачивая в ближайший поворот. Джин с самого начала буквально прямым текстом говорил ему о том, что один из сотрудников — предатель, но это казалось настолько нелепым заявлением, что поверить в его реальность было бы полным абсурдом. В Министерство Национальной Безопасности так тщательно отбираются сотрудники, что просто не заметить на протяжении стольких лет, что один из них сливает информацию — невозможно. — Удивительно, что об этом говоришь ты. — А что он вызывает у тебя подозрения, Намджун? — Юнги ровняется с Джином, с интересом рассматривая Намджуна, который сощурившись, изучает парней напротив. Нет, не вызывал в том-то и дело. Эмоции Джина, касаемо дела повстанцев были неподдельными, совершенно не наигранными. Он всегда выдавал необходимую информацию, о которой его просили, а сверху докладывал дополнительную, ни о чём не умалчивая, рассуждал в слух о возможных мотивациях и дальнейших действиях, которые могли бы предпринять повстанцы и о том, как бы это могло отразиться на деятельности Министерства. Он даже никак не попытался остановить агентов Министерства Национальной Безопасности, отправившихся на перехват экстренно эвакуировавшихся повстанцев со старой базы. Джин на это даже никак не отреагировал. Он просто продолжил что-то писать в своём блокноте и пить чай, пожелав Намджуну удачи. Чёрт. — Пока что нет, просто странно, что о предателях в Министерстве Национальной Безопасности говорит агент Министерства Национальной Безопасности, но во всяком случае это избитое клише можно будет проверить позже. — Это не клише, это жизнь, Намджун. Это жизнь. То, что Намджун считал избитым клише, чаще встречающимся в фильмах, чем в реальности, оказалось чьей-то жизнью. Жизнью близкого человека. Дверь в кабинет открывается слишком резко, с оглушающим хлопком ударяясь о противоположную стену из-за силы, которую Намджун не смог проконтролировать. Звук от удара волной пролетает по пустынному коридору, теряясь в его глубине, рассеиваясь по ответвлениям и постепенно затихая. Намджун хмурится и ловит взгляд Джина, который стоит вполоборота у большого панорамного окна, открывающего наблюдателю поразительной красоты вид на вечно живущий город, движение в котором не прекращается ни на мгновение. Намджун ищет в чужих глазах ответы на свои вопросы, возможно, он ждёт увидеть в них хоть каплю раскаяния, а может, напротив, чувство превосходства и торжествование человеческой мысли. Однако он натыкается в карих глазах лишь на всепоглощающее понимание и снисходительную улыбку на розоватых губах. И в этот самый момент Намджун осознаёт, что Джин абсолютно точно знает, зачем сюда пожаловал агент специального назначения Ким Намджун с охраной. Знает и всё равно молчит. Вся злость прахом разлетается, оставляя место отчаянно скребущемуся за грудной клеткой волнению. Это не может быть правдой. Нет. — Джин, скажи хоть что-нибудь, — парень делает один уверенный шаг вперёд, вытягивая на мгновение руки в сторону Джина, будто желает притянуть друга к себе. Однако Намджун себе такого не позволяет, опуская кисти по швам, оставляя их безвольно висеть. Напряжённо стоит. И ждёт: сам не знает чего, но с надеждой в глазах смотрит на товарища. Почему же Джин молчит? Почему совсем ничего не говорит? Почему так спокойно смотрит, будто уже принял свою участь? Всего одно его слово и Намджун поверит во всё, что он, Сокджин, скажет. Обязательно поверит. Пожалуйста, Джин, не молчи. — Джин, пожалуйста, ты только скажи хоть что-нибудь в своё оправдание, — голос нещадно хрипит, Намджун бегает глазами по чужому лицу, не зная за что зацепиться. Облизывает губы и снова сглатывает, совсем не понимая, что же сказать. Намджун сдаётся. Он пересиливает себя и подходит к другу, обхватывая своими крупными немного взмокшими ладонями предплечья Джина. Парень аккуратно встряхивает друга напротив, заглядывая в глаза, и размыкает пересохшие от волнения губы. — Я поверю во всё. Абсолютно во всё. Ты просто скажи, что всё это ложь, — Намджун с нетерпением заглядывает в чужие глаза, выискивая там огонёк надежды на то, что всё обойдётся, что всё происходящее — всего лишь недоразумение. Глупая ошибка. — Умоляю, Джин. В ответ Джин лишь качает головой, мягко улыбаясь, и осторожно отцепляет вцепившиеся в его руки намджуновы пальцы, высвобождаясь из их плена. — Это правда. Всего два простых слова, а воздух из лёгких будто выбивают жестоким ударом по груди. Намджун отшатывается от парня, как от прокажённого: резко и неуверенно. Он опускает взгляд на подрагивающие пальцы, в которых он только что сжимал рубашку друга. А друга ли вообще? Парень теперь и не знает вовсе. Он потерян. Больно. Опять безумно больно. Намджун жмурится, стискивая пальцы в кулаки. — Просто скажи тогда почему? Двое агентов специального назначения Министерства Национальной Безопасности, что всё это время молча стояли за спиной у Намджуна, обходят его, направляясь в сторону совершенно не сопротивляющегося Джина. Стук сапог по паркету нарушает повисшую тишину. Один из подошедших отцепляет от кожаного ремня сверкнувшие в свете ярких огней металлические наручники, поднимая выразительный взгляд на государственного изменника. Джин в ответ молча протягивает руки, при этом не отрывая взгляда от Намджуна. — Так правильно, — парень склоняет голову на бок, отчего волосы немного спадают на глаза, прикрывая их. На губах расцветает блаженная улыбка. Такая добрая и такая чертовски правильная, совершенно не подходящая сложившейся ситуации. — Однажды ты и сам поймёшь, на чьей стороне правда. Поймёшь, если не дашь тьме поглотить тебя. Кто-то из агентов специального назначения подталкивает Джина к выходу, бесцеремонно пихая в плечо. Перешагивая порог своего бывшего кабинета, Джин останавливается, ощущая чужой тяжёлый взгляд, устремлённый на него. — Узнай правду, — голос совсем тихий, но из-за напряжённой тишины, повисшей в воздухе, он кажется громким. А может быть это просто смысл слов очень громкий. Кричащий. — Борись со своими принципами. А я буду ждать тебя там, где правда. Намджун остаётся стоять посреди пустой комнаты. Снова один. Это его удел быть преданным теми, кому безоговорочно доверял? — Никогда не недооценивай врага, Намджун, — озвучивает Джин свои мысли, точно глядя в глаза напарнику. — Тот, кого ты считал другом, может нанести тебе смертельный удар, ведь иной раз твои друзья куда опаснее, чем твои же враги, а иногда они заодно.***
Несколькими часами позднее. Где-то на новой базе альянса повстанцев.
— Мы могли бы взять в заложники кого-нибудь из офицерского состава высшего звена, чтобы предложить обмен, который будет выгоден обеим сторонам, — Джонхён складывает руки на груди, рассматривая записи, оставленные Чимином на белой маркерной доске. — Сомневаюсь, что такое возможно, — Хосок беззлобно хмыкает, качая головой в несогласном жесте. — Думаю, они будут готовы пожертвовать своим человеком, ради того, чтобы удержать Тэхёна у себя в руках, — повстанец прикладывает указательный палец к сухим губам и хмурит брови, также задумчиво глядя на какие-то схемы с кучей цветных стрелок, над которыми неровным почерком выведены надписи. — Эта идея может прокатить только в том случае, если этот человек слишком много знает о планах Чон Сону, — Минсок поднимается с кожаного дивана, отчего тот немного скрипит. Хосок и Джонхён оборачиваются на парня, опускающегося на колени около стеклянного столика, где разбросаны в хаотичном порядке бумаги. — Кто-то из его приближённых, тот, кто всегда рядом, — Минсок поднимает взгляд на товарищей, поочерёдно заглядывая каждому в глаза. — Кто-то, кому он доверяет. Кто-то, кто долгие годы безукоризненно исполнял любые поручения, — парень снова шарит рукой по столу, вытягивая маленькую прямоугольную карточку, вглядываясь в то, что на ней напечатано. — Кто-то, кто стоит во главе самого важного дела Министерства Национальной Безопасности, — Минсок разворачивает карточку в сторону повстанцев, открывая вид на её содержимое. — Кто-то кто… — Кто-то, кто Джин, — Джонхён выдыхает, разглядывая фотографию знакомого парня, напечатанную на маленькой прямоугольной картонке, зажатой в пальцах Минсока. — Да, — соглашается Минсок. — Нам даже не придётся прилагать особых усилий, чтобы взять Джина в заложники. — Он сам придёт к нам, — Джонхёк улыбается, подхватывая мысль товарища. Его лицо сияет от проступившей на нём радости, вызванной, наконец, появившейся толковой идеи по спасению лидера альянса повстанцев. — Однако есть небольшая проблема, — на Хосока уставились два вопросительных взгляда. Улыбка с губ Джонхёна постепенно спадает, а Минсок лишь сильнее хмурит брови, закусывая губу. — Джин не вышел на связь в установленное время, хотя до этого никогда не пренебрегал установленными правилами. — Не вышел на связь? — Да, мы до сих пор не можем с ним связаться. — Может у него просто нет возможности сделать это в установленный срок? Необязательно же случилось что-то плохое, — Джонхён заламывает пальцы, с надеждой глядя на товарища. Ищет ответ в поникших плечах, в потухшем взгляде, ищет даже тогда, когда чужие губы складываются в узкую бледную, словно безжизненную полоску, а взгляд отводится в сторону, скрывая боль за прикрытыми веками. Людям очень сложно поддерживать огонь, горящий в их сердцах, в те времена, когда нет ничего, что могло бы разжечь пламя с новой силой. Есть масса способов поддержать угасающий жар огня: отдых от привычной суеты, встреча с компанией старых друзей или, наоборот, время наедине с самим собой и своими мыслями, не обременёнными ежедневными сложностями и однообразием будних дней. Однако самый эффективный способ — впитать огонь того человека, что несёт его в себе, словно Прометей. Такие люди вспыхивают ярче всех, будто взрыв сверхновой звезды. Такие люди освещают своим пламенем дорогу для каждого человека, кроме своего собственного пути, из-за чего постоянно спотыкаются, разбивая колени и сдирая ладони в кровь, но всё равно улыбаются, как умалишённые, совсем больные люди, наблюдая за тем, как их подопечные преодолевают новый отрезок своего длинного пути. Воистину моральная проблема таких людей — это безразличие человека к самому себе. И истинно моральная проблема остальных людей — это неспособность жить без чужого огня. Тэхён именно тот огонь, за счёт которого функционировал альянс повстанцев. Без него всё будто рушится. Центр, держащий всё на себе, крошится, опадая мелкими кристаллами песка на холодный пол. Кажется, будто все повстанцы подцепили одну болезнь на всех: нет больше искренних улыбок, не слышен больше смех в стенах базы альянса повстанцев, теперь кожа у каждого человека здесь безжизненная: бледная, отсвечивающая голубым — за счёт проступающих вен, глаза мертвы — в них слишком много пустоты. Сердце, оно ведь, умирает медленно, немного даже незаметно, сбрасывая надежды как листья, до тех пор, пока не останется ни одной, ни единой надежды. Пока ничего не останется. — Чимин, а что думаешь ты? — Минсок устремляет вопрошающий взгляд карих глаз на друга, ожидая услышать от него уже хоть что-нибудь. Чимин давно молчит, погружённый в свои мысли, утягивающие его на дно, заставляя задыхаться от субъективной нехватки воздуха в сжимающихся лёгких. Чимин стоит спиной ко всем присутствующим, наблюдая за скользящими по гладкой поверхности стёкол каплями дождя. Его снова отбрасывает в тот день, когда из Тэхёна безжалостно вынули душу, что цвела от тёплых чувств, впервые за много лет поселившихся в нём. Всё светлое выдернули, не жалея сил. Бутон недавно расцветшей любви загнулся, не успев распуститься и засиять. Его потухший взгляд сосредоточен на одной точке, но при этом он будто рассеян. Он думает обо всём, но при этом и ни о чём вовсе. Когда вновь пришедший Чимин печально окидывает взглядом нетронутую еду и говорит что-то об отдыхе, Тэхён молчит, потому что смысл во сне и отдыхе он потерял уже давно. В который раз Тэхён убеждается, что доверять людям — плохая затея, а подпускать их слишком близко — ещё хуже. Всё случившееся — это его ошибка, его вина и он должен был поплатиться за свою неосторожность. Что ж, он абсолютно точно поплатился за всё. Тэхёна уничтожили. Он заставил себя жить ради других. И эти другие сейчас ничего не могут сделать для него. Какие же они жалкие. — Чимин? — чужой голос всё-таки выдёргивает парня из собственных мыслей. Он промаргивается, пытаясь сбросить наваждение. Реальность безжалостна в своём движении вперёд. — Я не думаю, — Чимин хрипит от долгого молчания, откашливается, пытаясь вернуть голосу прежнее звонкое звучание. Не получается. — Не думаю, что Джин просто не смог выйти с нами на связь за всё это время, — парень поднимает уставшие красные глаза на повстанцев, что неверяще смотрят на него. Чимин поджимает губы, отводя взгляд в сторону. — Я думаю, что с ним что-то случилось. Тишина. Беспредельная, бездыханная, словно мёртвая. Это совсем не тот вид тишины, когда тебе комфортно, это тот самый вид, когда биение сердца замедляется, когда дыхание урежается и становится совсем поверхностным, чтобы ничего, совсем ничего, не выдало тебя. Не выдало того, что ты жив, хотя в душе давно уже мёртв. В такие моменты все наши надежды, мечтания становятся эхом недосказанной истории, обрывающейся так внезапно. И это эхо постепенно гаснет в тишине, которая прожорливым монстром съедает любой звук на своём пути. Когда же тишина кричит, приходится заглушить её самым громким, что у тебя есть — безжалостной правдой, озвученной вслух. — Джин взят под арест, как государственный изменник, работающий на террористическую организацию, предоставляя ей содействие в получении всей необходимой информации о планах Министерства Национальной Безопасности, — звонкий голос Юнги заставляет вздрогнуть каждого из присутствующих, кроме Чимина, который поворачивает голову в сторону вошедшего и окидывает друга вымученным взглядом. — Юнги, — Хосок же ласково улыбается и быстро преодолевает расстояние, подходя к другу, чтобы обнять, но замирает в одно мгновение, встречаясь с яркими зелёными глазами, скрывающимися во тьме, позади Номе. — А ты какого чёрта здесь забыл? — ярость вспыхивает моментально, а здравый смысл уходит на задний план, уступая место затаённой обиде, стремящейся найти выход наружу. Хосок резко дёргается вперёд, в его глазах горит праведный гнев, застилающий глаза светлой пеленой, руки сами тянутся вперёд. Он машинально отталкивает Юнги в сторону и успевает схватить Чонгука за ворот его тёмно-серого, почти чёрного худи. Номе отшатывается, заплетаясь в ногах, и пытается сохранить равновесие. Хосок стягивает чужой ворот у самой шеи и даже привстаёт на цыпочки, возвышаясь над Чонгуком и заглядывая в его зелёные глаза, в которых нет испуга, нет страха, есть лишь безграничное сожаление и понимание. Он абсолютно точно всё понимает. Повстанец натыкается взглядом на поджатые губы и звереет ещё больше. Хосок отчаянно рычит, встряхивая несопротивляющегося парня. Пытается выместить всю свою обиду, сжимает тёмную ткань в руках до побеления костяшек, расширяет глаза, будто хочет увидеть всего Чонгука целиком. Хосок дышит через раз, будто пытается успокоить самого себя, но ни черта у него не получается. Он весь дрожит от гнева, нашедшего выход из человеческой души и стремящегося поработить всё живое и светлое. И страшен этот гнев, ибо это гнев от бессилия. Что по своей сути есть бессилие? В это понятие укладывается не только отсутствие собственных моральных и физических сил, но также и банальная невозможность помочь человеку, нуждающемуся в помощи из-за непонимания, чем можно ему помочь и нужна ли эта помощь вообще. Тэхёну нужна была помощь, но Хосок с грустью вспоминает, что был абсолютно бессилен перед чёрной засасывающей дырой в душе у лучшего друга. Самая большая плата за счастье любить кого-то — это неизбежная боль от бессилия помочь. Когда это близкий для тебя человек — это равносильно пытке. — Ненавижу! — Хосок дёргает Чонгука на себя, приближая его лицо максимально близко к своему. Зубы сжаты, брови сведены к переносице. Что его ещё удерживает в состоянии сознания — неизвестно. — Ты хоть представляешь, что сделал с ним? — Повстанец кричит, встряхивая Чонгука, отчего голова того отклоняется назад и по инерции возвращается обратно, дышать становится сложнее от стягивающего чувства в области шеи. Сказать что-то человеку, охваченному диким отчаянием — сложнее, чем вдохнуть. Чонгук лишь хмурит брови от неприятных ощущений и старается коснуться пальцами чужих напряжённых запястий. — Ты его уничтожил, — шипит в самые губы, полностью игнорируя проблески боли в чужих глазах напротив. — И за это я тебя никогда не прощу. Хосок вкладывает в удар всю ту боль, что скопилась в нём за последние дни, всё то отчаяние, что тщательно пряталось в самой глубине израненного сердца. Кулак проезжается по чужим губам. Тонкая кожа безжалостно лопается, окрашивая подбородок в алый цвет. У Чонгука перед глазами рябит, и он машинально отходит на шаг назад, прикладывая ладонь к нижней губе, откуда стекает кровь, пачкая открытую шею и ворот тёмного худи. Он потерянно смотрит на свои пальцы, пачкая их в собственной крови, поднимает мутный взгляд на Хосока в тот момент, когда очередной удар попадает прямо в нос. Чонгук падает на пол. Чонгук не чувствует, что это незаслуженно. Чонгук думает, что он абсолютно точно это заслужил. — Не смей трогать его, — Юнги запоздало подбегает сзади, хватая друга за напряжённые плечи, сжимает в объятиях, успокаивая своим размеренным дыханием. Хосок отчаянно вырывается, дёргаясь, словно дикий зверь, увидевший добычу. На Чонгука смотрит сквозь красную пелену, совершенно не замечая раскаяния в зелёных, слегка потухших, глазах. За своей обидой ничего другого уже и не видишь. — Хосок, успокойся, — властный голос Чимина неожиданно отрезвляет. Его силуэт вырисовывается перед глазами, и Хосок промаргивается, сбрасывая наваждение. Чимин же разворачивается, устремляя взгляд на парня, что так и продолжает сидеть на полу, прикладывая правую ладонь к разбитым губам. Чонгук смотрит в ответ, не понимая, чего ожидать от человека, для которого Тэхён — самый близкий и родной человек, для которого боль друга — своя собственная. Чимин, который всё это время сидел недалеко от Юны и Тэхёна, мысленно соглашается с девочкой, уверенный в том, что за этим поступком Чонгука стоит нечто большее, о чём они не знают, потому что человек с таким количеством нерастраченной любви к Тэхёну в глазах, не может быть врагом по определению. — Ты как? — Чимин присаживается, плавно опускаясь на корточки перед бывшим агентом Министерства Национальной Безопасности, и протягивает маленькую ладошку к чужому лицу для того, чтобы прикоснуться к испачканным пальцам, прикрывающим половину лица. Чонгук дёргается в сторону, не ожидая столь близкого контакта с кем-то, кто не Тэхён. Чимин не дурак. Он в очередной раз понимает всё правильно, аккуратно опуская свою ладонь на колено. — Я просто тебе помогу. Давай вставай, — повстанец вновь протягивает руку Чонгуку, качая кистью, будто призывая довериться ему. Чувствуя дрожащую ладонь в своей, Чимин крепко её обхватывает, помогая Чонгуку подняться с пола и удержаться на ослабших ногах. Он удерживает за плечи бывшего агента Министерства Национальной Безопасности, заглядывая в чужие глаза, чтобы убедиться, что он не ошибся. — Зачем ты здесь? — Рассказать правду. — И положить конец всему этому дерьму раз и навсегда, — добавляет Юнги после недолгой паузы, встречаясь взглядом с Чимином. — У тебя есть правда, о которой я не знаю? — Чимин в ответ выгибает бровь, мягко подталкивая рукой замершего Чонгука к кожаному дивану, на котором уже расположился Минсок с раскрытой аптечкой на острых коленях, обтянутых чёрным брюками. — Да. — Занятно, — ухмыляется. — Мы вроде договаривались ничего не решать за спинами друг друга, — Чимин осуждающе смотрит из-под спадающей светлой чёлки на Номе, и усмехается, когда замечает чужой виноватый взгляд. — Иначе бы ничего не вышло. Мне было необходимо, чтобы эмоции были настоящими у каждого из задействованных в моём плане лиц, ведь только так можно было заслужить доверие того, кто не доверяет никому, кроме себя, — Юнги поджимает губы, заводит руки за спину и скрепляет их в крепкий замок, сдерживая рвущиеся наружу эмоции. — Я не знал, что всё получится так. — Так? — Чимин меняется в лице, вскидывая брови в удивлении. Парень стоит напротив Номе на расстоянии вытянутой руки, но, кажется, что тот на самом деле слишком далеко. От мысли, стремительно ворвавшейся в сознание, хочется глухо рассмеяться от глупости и абсурдности ситуации. Просто поразительно. Такого Чимин от Юнги никак не ожидал. — Тэхён не знал, — утверждает, а не спрашивает, припечатывая Юнги тяжёлым взглядом. — Чимин, я знаю, что виноват… — не успевает договорить. — Не передо мной тебе оправдываться придётся.Flashback
— Даже при нашем одном единственном диалоге ты дал мне ясно понять: ты хотел, чтобы только я понял, кто ты есть на самом деле. Но почему? — Чонгук, — Юнги тяжело вздыхает, поднимая уставший взгляд карих глаз на друга, всматриваясь в его сосредоточенное лицо. Собирается с мыслями. Назад дороги уже нет, — ты знаешь, что невиновность — в наш век — преступление, которое карается тяжелее всего? — Да. — И ты готов пойти против всех, кого считал своими товарищами, друзьями, напарниками? Ты готов пойти против своего отца, ради свободы, равенства и справедливости, за которые борются Тэхён и повстанцы? Ты готов положить на кон всё, что у тебя есть, было и будет в обмен на призрачную, но невероятно ярко сверкающую, благодаря Тэхёну, надежду на светлое будущее? — Готов, — в глазах пламя. Адское пламя, сжирающее всё на своём пути. Он готов, готов бороться за будущее, ведь каждый поступок, как и каждое доброе дело, в которое ты веришь, рождает новое светлое будущее. И в этом будущем он будет с Тэхёном, потому что он — его воздух, его жизнь и свобода. Он его правда. И за это стоит бороться. — Тогда слушай, что нам надо сделать, — Юнги складывает руки в плотный замок и опускает на него точёный подбородок. Смотрит серьёзно, сверкая тёмными глазами из-под спадающей на лоб чёлки. Понижает голос, отчего он становится более хриплым. — Любой конец всегда содержится в начале: как всё началось, так и должно всё закончится. — Что ты хочешь этим сказать? — Ты же помнишь, как началась эта история? Раскрытие информации о истинной работе научных сотрудников специального отдела Министерства Национальной Безопасности каралось смертью. Полное уничтожение всех сотрудников, нарушивших договор, который они подписывали буквально своей кровью. Они погибли 22 ноября пять лет назад. Они и весь штаб сотрудников того проекта. Твой отец решил, что зерно сомнения и недовольства, посеянное моими родителями, сыграет свою роль в будущем, поэтому был отдан приказ ликвидации полного штаба сотрудников. — Помню, — Чонгук согласно кивает, не отрывая взгляда от Юнги. — Ваши родители и весь экспериментальный отдел были уничтожены, как и то, над чем они работали на протяжении последних лет. — Верно, — посеревший в одно мгновение взгляд Юнги устремляется словно куда-то сквозь Чонгука, становясь более задумчивым. Кажется, что цвет радужки и правда тускнеет, сгущая тёмные тучи, скрывая за ними былой блеск. Никакая боль не проходит бесследно. Брови сходятся на переносице. Плечи напрягаются. Возвращение из раза в раз в прошлое — довольно болезненная практика, приводящая к полному истощению организма. Особенно, когда вновь и вновь приходится проживать в своей голове травмирующее событие до тех пор, пока оно не перестанет обжигать внутренние стенки, выдавливать слёзы и сбивать с ритма сердце против собственной воли. — Ты хочешь также уничтожить Министерство, разрушив его подчистую, чтобы положить всему конец раз и навсегда? Юнги встряхивает головой, вырываясь словно ястреб из клетки под названием память, и возвращает уже более ясный взгляд на Чонгука. Он склоняет голову, задумываясь над чужими словами. Хочет ли Юнги жестокой мести для тех, кто лишил его самого ценного и дорогого — семьи, для тех, кто оставил от его брата не живого человека — лишь оболочку, для тех, кто посягнул на правила, обеспечивающие защиту достоинства и свободы каждого отдельного человека? Абсолютно точно. Обеспечит ли эта месть конец всему? Безусловно нет. — Хочу, но не могу, — Чонгук в удивлении вскидывает брови, на мгновение теряясь от такого противоречивого ответа друга. Парень даже подскакивает на стуле, напрягаясь всем телом, и вцепляется длинными пальцами в край стола. — Начало и конец — есть две неразрывно связанные нити с различной сутью. Одно не существует без другого, как не существует добра без зла. Однако надо помнить о том, что чтобы создать воистину нечто новое — конец у старого должен быть другим, — Номе мягко улыбается, когда видит ничего не понимающий взгляд напротив, и по-доброму щурит глаза, объясняя: — Иными словами я хочу сказать, что уничтожение Министерства Национальной Безопасности таким же способом, какой использовали они сами, не приведёт нас к хорошему финалу, как раз наоборот. Месть не восстанавливает справедливость. Лишь уничтожает того, кто ею одержим. — Что ты имеешь ввиду? — Понимаешь, мы и сейчас имеем не самую лучшую репутацию среди народа, благодаря хорошей и, признаюсь, качественной пропаганде со стороны Министерства. Так уж сложилось, что между нами довольно продолжительное время ведётся холодная война, которая только недавно начала принимать столь масштабный оборот. Одна из самых ужасных особенностей войны заключается в том, что вся пропаганда войны, все крики, ложь и ненависть неизменно исходят от людей, которые не сражаются, соответственно, и не имеют ни малейшего понятия о том, как реально обстоят дела, — Юнги холодно сверкает глазами в тусклом свете комнаты. В жёлтом свечении от настольной лампы в беспорядочном танце кружатся крохотные округлые пылинки, оседая на гладкую поверхность стола. — Любой наш агрессивный шаг будет расценен как прямая угроза безопасности государству, хотя бы потому, что Министерство Национальной Безопасности — высший орган защиты суверенитета и национальной безопасности страны и её граждан соответственно. Наше положение в обществе довольно шаткое, на нас висит клеймо террористической организации, агрессия которой направлена против Министерства, а значит и против людей, — Юнги грузно откидывается на спинку стула, из-подо лба наблюдая за Чонгуком, закусившим изнутри правую щёку и не сводящего с Номе понимающего взгляда. Чонгук осознаёт риски. Одно неверное движение, слово и можно собственной рукой погубить не только себя, но и всё своё окружение. Именно в этом и сложность быть лидером. Люди не способны брать ответственность за себя, что уж говорить о том, чтобы взять ответственность за других людей. — Именно поэтому если мы поступим также, как и они однажды, то лишь подтвердим своё уже имеющееся положение в обществе и оправданно будем считаться террористами. А так, хочу напомнить, мы не завоюем признание граждан, а лишь наоборот усугубим свою позицию. — Что ж, ты прав, — Чонгук скашивает взгляд на ночной вид за окном, задумываясь. Указательный палец касается сухих губ, бездумно очерчивая ровный контур. Забавно осознавать, что демократия подразумевает власть народа, которая является настолько иллюзорной, что становится аж тошно от этой дешёвой постановы. Руссо говорил о том, что изначально созданные Природой люди были равными между собой, но сейчас мы уже далеко отошли от нашего естественного происхождения. Сейчас между людьми нет равенства и уже никогда не будет, потому что те, кому это не выгодно, просто не позволят этому случится. Демократический принцип ущемляет в правах тех, кто умнее, талантливее, работоспособнее, ставит таких людей в зависимое положение от тупой воли глупых, бездарных и ленивых, просто потому, что таковых в обществе больше. Побеждает не тот, кто сильнее, умнее или талантливее, побеждают те, кого больше. Не качеством, так числом. Если верхушка сказала, что альянс повстанцев — это сборище обезумевших фанатиков, основная цель которых поселить хаос среди мирного населения, то значит так и есть. Самое главное — первым занять позицию добродетеля, оставляя роль отщепенца другому. Людей намеренно делают похожими для того, чтобы управлять ими было легче. Когда же начинается война, их превращают в патриотов. Незаметно для них самих. — Ты хочешь разрушить Министерство Национальной Безопасности изнутри? — Чонгук вновь возвращает сосредоточенный взгляд на Юнги, который терпеливо ждёт, склонив голову чуть вперёд и уложив одну руку на стол, размеренно постукивая средним пальцем по деревянной столешнице. — Я хочу, чтобы оно уничтожило само себя. — Каким образом? — Есть только одно, чему по закону обязано подчиняться Министерство Национальной Безопасности, — Юнги делает небольшую паузу, прислушиваясь к тишине, впитывающей их тихий разговор и забирающей эти слова с собой в неизвестность, — это верховная власть. Если предоставить все имеющиеся доказательства, то практически всему высшему офицерскому составу грозит ни одно пожизненное. Цель, которую преследует твой отец по сути является государственной изменой и посягательством на действующую власть, не говоря уже о потенциальной угрозе для людей, а значит у верховной власти не будет никакого выбора, кроме как поверить нам. Только верховная власть может признать участников данного преступления виновными и дать разрешение на их официальное задержание и ликвидацию без права на оспорение со стороны общественности. — Для этого нужны данные, скрытые генеральским грифом, — Чонгук согласно кивает на слова повстанца, кривя губы в усмешке от воспоминаний своей неудавшейся попытке по получению информации о родителях Тэхёна и Юнги. Генеральский уровень говорил за себя: там есть то, что не должен знать ни один лишний человек. Там есть то, что способно разрушить, как карточный домик, сложную схему и долгие годы подготовки к осуществлению задуманного. — Юнги, мой отец не дурак, он не позволит так просто всплыть той информации, которая может навредить ему и подставить под угрозу его многолетний план. — Да, тут ты прав, твой отец довольно мнительный человек, он практически никого не подпускает к себе, — Юнги весело усмехается, щуря глаза, и пододвигает свой стул ближе к агенту Министерства Национальной Безопасности, — оно и понятно: когда есть что скрывать — проще всего скрывать это одному. Ты уже видел, что все данные по делу наших родителей строго засекречены и доступны лишь узкому кругу лиц, но это не значит, что в этот круг лиц невозможно попасть. — Не понимаю, — на лице Юнги расцветает довольная улыбка. Чонгук от этого хмурится ещё больше. — Практически к любому человеку можно втереться в доверие, просто в каждом случае необходим особый подход. В нашей ситуации всё довольно просто: такие люди, как твой отец доверяют не столько тем, кто способен здраво мыслить и на всё имеет собственное мнение, сколько тем, кем проще всего управлять. Кто без лишних вопросов будет выполнять любые приказы, не задумываясь над тем, к чему это может привести. Такие люди — исполнители, их не касается мыслительная составляющая любого дела, их задача просто исполнять приказы, — Юнги на мгновение замолкает, обдумывая следующие слова. Он отводит взгляд за спину Чонгука, вглядываясь в темноту, до которой не достаёт свет настольной лампы. — На свете есть всего три вещи, способные породить беспрецедентное доверие, — повстанец вскидывает кисть, начиная по очереди загибать пальцы, — родственная связь, — загибается средний палец, — наличие зависимости, — указательный, — и доказательство своей верности, — большой палец сгибается, формируя кулак. Чонгук отрывает сосредоточенный взгляд от плотно сжавшейся кисти и шокированного уставляется на ухмыляющегося Юнги. По коже бегут мурашки, заставляя содрогнуться всем телом. Чонгук абсолютно точно понял, чего хочет от него Номе. И у него абсолютно точно нет желания ему противостоять. — Ты хочешь, чтобы это был я, — не вопрос. Утверждение. — Да, — без колебаний. — Но я подхожу лишь под один пункт, — агент Министерства Национальной Безопасности непроизвольно опускает правую ладонь на колено, сжимая между пальцами плотную ткань джинсов. — И то с трудом, если честно. — Тут ты сильно ошибаешься, — Юнги качает головой из стороны в сторону, вытягивая свою руку вперёд, чтобы положить её на чужое плечо, крепко сжимая и заставляя расслабиться и отпустить страх, сковавший тело агента Министерства Национальной Безопасности. — Не могу понять не видишь ты этого или просто не понимаешь, но твоя привязанность к другому человеку видна для тех, кто знает, что нужно искать. У каждого из нас в жизни есть люди, без которых мы уже и не представляем своего существования и это в принципе нормально. Сама мысль о том, что они могут исчезнуть или их может кто-то забрать, заставляет нас совершать совершенно дикие иной раз не поддающиеся простому объяснению действия. В такие моменты мозг отключается, отдавая бразды правления чувствам, бьющимся за грудной клеткой и жаждущих вырваться и спасти, забрать любой ценой то, что нам принадлежит. — Чонгук поражённо выдыхает, ощущая как что-то тянет вниз его бешено бьющееся сердце. Кровь отливает в один миг от лица, делая его настолько бледным, что в темноте комнаты оно кажется теперь мраморным: дотронься и пойдут трещины по нежной тонкой коже, разрывая её на отдельные куски. Не может быть, чтобы Чонгук был настолько очевидным для абсолютно всех, кроме себя самого. — Да, твоя привязанность к Тэхёну, — от легко озвученной правды, тело прошибает электрическим током, заставляя Чонгука содрогнуться и обхватить плечи промёрзшими пальцами, — Её увидел не только я, — и это последний удар. — Я вижу, ты нашёл лучший способ, чтобы прикончить своё сердце, ведь оно тебе больше не принадлежит. — Что? О чём ты? Какой способ? — Влюбиться. — Её увидел даже Намджун иной раз очень далёкий от понимания чувств других. — Нет, правда в том, Чонгук, — Намджун скидывает руки своего друга со своих и направляется в сторону вешалки, хватая с неё своё пальто, — что в твоей крови превышен уровень допамина, — он медленно поворачивает голову в сторону Чонгука, оставаясь при этом к нему спиной. Солнечные лучи играют на лице, чуть подсвечивая контуры профиля. Он видит непонимающий взгляд, что был на него устремлён и, не медля ни секунды, ставит точку в этом разговоре, показывая, что всё уже давно понял. — Это вещество, определяющее влюблённость. Его избыток может привести к истощению, аритмии, тахикардии, голоду, бессоннице, — Намджун делает паузу, встречаясь с чонгуковыми расширенными от удивления глазами, — либо сумасшествию. — Её увидит и твой отец в скором времени, — Юнги подбадривающе сжимает чужое плечо, делясь теплом свой кожи. Номе подхватывает пальцами чужой подбородок, заставляя взглянуть парня себе в глаза. — Чонгук, всё нормально, ты не виноват. Чувства не имеют с разумом ничего общего, поэтому даже при большом желании их контролировать — ничего не получится. Чувства исходят из сердца, а оно работает на автомате, не по-твоему желанию, — Юнги слегка склоняет голову на бок, разглядывая лицо напротив. Он долго думает прежде, чем продолжить свою мысль. — И знаешь, нам это только на руку. — А что тогда насчёт доказательства своей верности? — Чонгук неотступно упрямится, уверяя себя в том, что он самый что ни на есть плохой кандидат на эту роль, однако Юнги с ним конечно же не соглашается. — Хорошо, что ты сам задал этот вопрос, — Номе радостно взмахивает руками, будто отгоняет сгущающуюся тишину вокруг них. Воздух почему-то свежеет и дышать в одно мгновение становится легче. — Единственный шанс доказать свою беспрекословную верность твоему отцу это дать ему то, чего он желает больше, чем Тэхёна. — Чего же? — Номе. Нервы, натянутые до предела, рвутся с оглушающим треском, острыми краями вспарывая кровеносные сосуды, разливая кровь бордовым вином по телу. Сердце бешено колотится за грудной клеткой, отдавая глухими ударами в уши. — Юнги, ты блять издеваешься? — голос непроизвольно повышается, но после холодного предупредительного взгляда вновь становится тихим, но больше напоминает шипение дикой пантеры. — Ты предлагаешь мне добровольно сдать тебя моему отцу? Ты вообще в своём уме? — Не его, — за спиной слышится знакомый спокойный голос, от которого на затылке волосы встают дыбом. Глаза округляются, густые брови взлетают вверх, а губы, размыкаясь, бессознательно шепчут: какого чёрта здесь происходит? — а меня, — Джин плавной походкой проходит вперёд. Он мягко опускает ладонь на плечо Чонгука и обходит его вокруг, становясь прямо перед ним, сбоку от сидящего на стуле Юнги. — Известно ли тебе, что такое гамбит? — Чонгук опускает потерянный взгляд на расслабленно сидящего на стуле Юнги и отрицательно качает головой, тяжело сглатывая под пристальным взглядом Джина. — Нет? По-итальянски gambette значит «подножка». Dare il gambetto, — с лёгким акцентом тянет Номе, — «подставить подножку». Гамбитом называется начало шахматной партии, в котором противнику жертвуют фигуру ради достижения стратегического преимущества. — И залогом нашего успеха является правдоподобность эмоций, — Джин сильнее сжимает чонгуково плечо, заставляя того обратить на себя взгляд. — Чон Сону из тех людей, которые видят где фальшь, а где искренность и тянутся всегда ко второму, ибо на искренности чужих чувств всегда можно сыграть в свою пользу. — Поэтому никто не должен ничего знать, — медленно и с расстановками. Ошибки непозволительны. — Даже Тэхён, — с нажимом отвечает Юнги, замечая в зелёных тёплых глазах очевидный вопрос, который почти сорвался с чужих губ. Чонгук прикрывает глаза. Он абсолютно точно думает, что это хреновая идея. И это абсолютно точно не понравилось бы Тэхёну.The end of the flashback
Оглушающая тишина повисла в комнате, сгущая воздух и делая его более плотным, отчего дышать становится тяжелее, будто грудную клетку сжали в стальные тиски, ломая рёбра, но не давая возможности вдохнуть спасительного глотка свежего воздуха. Это тот самый момент, когда у тебя не находится слов, чтобы описать то, что ты чувствуешь просто потому, что ты не понимаешь совсем ничего. В один момент всё рушится, обрывается, ты не успеваешь ухватиться хотя бы за одну тонкую ниточку мысли и просто падаешь. Падаешь в бездну чувств, захвативших тебя одномоментно. И эти чувства, как тёмные всадники в ночи, пытаются разорвать тебя на части, тянут каждый в свою сторону и куда ты провалишься — случайность. Ты просто вязнешь, вязнешь в этом, а потом, когда перед глазами начинает сливаться всё в одну бесформенную пелену, ты вспоминаешь, что надо дышать. От резкого вдоха хрустят рёбра. Или это просто ты ударяешь о дно тёмной бездны. — Что…? — Чимин задушено выдыхает, голос его хрипит. Глаза в беспорядке бегают по чужому лицу, пытаясь отыскать там хоть что-то, что опровергнет только что сказанное. На лице напротив лишь только раскаяние. — Юнги, почему? — Чимин подходит ближе к Номе, беря в свою хрупкую ладонь чужую. Холодная. Как будто не живая. — Почему ты мне не сказал? Почему ты нам не сказал? — Я думал, что всё получится, — парень с мольбой в глазах всматривается в глаза Чимина. Большим пальцем оглаживает тонкую кожу кисти, принимая тепло. — С такими людьми, как Чон Сону, надо уметь вести игру. Их сложно обмануть, но я думал, что если сделать так, как мы решили с Джином, то всё получится. Мы долго сидели в тишине, всё затягивалось, нужно было предпринять уже что-то более решительное, чтобы положить всему этому конец, — оправдания слетают с губ тихим шёпотом, теряясь в тишине. В горле пересохло, голос стал отдалённым. — Юнги, не это важно, — Чимин поспешно мотает головой из стороны в сторону. — Зачем ты это сделал с Тэхёном? — тишина ударила по ушам, пальцы Чимина выскользнули из холодной руки, забирая с собой тепло. — Это просто уничтожило Тэхёна. Юнги, ты, — Чимин выставляет в его сторону указательный палец, утыкаясь им в чужую грудь, — ты уничтожил собственного брата. Ты хоть представляешь через что ему пришлось здесь пройти? — Я не знал, что всё получится так, — Номе с отчаянием обхватывает правой ладонью изящный палец, больно впивающийся ему в грудь, заглядывая в глаза напротив стоящего повстанца. — Незнание не освобождает от ответственности, — глухо отзывается Чимин, поджимая губы и отводя взгляд за спину парня. — Я думал, что он не справится. Думал, что мы потеряли его навсегда. Я винил себя, — повстанец снова встречается глазами с Юнги, отнимая свою руку от часто вздымающейся груди напротив и прижимая ладонь к сердцу. — Всех винил, кроме тебя, — отходит на шаг назад. — Чимин. — Он никогда не простит меня, — за спиной Чимина слышится отчаянный шёпот, который словно таинственная мантра притягивает внимание всех присутствующих. Чимин тоже оборачивается на сидящего на диване бывшего агента Министерства Национальной Безопасности. Чонгук упирается локтями о свои колени, он вплетает дрожащие пальцы в тёмные волосы, часто облизывает губы и, не останавливаясь, повторяет: не простит, не простит, не простит. — Чонгук? — Когда я говорю, что люблю его, речь ведь даже не о любви, — Чонгук на мгновение поднимает взгляд, скользя им по всем присутствующим. И столько в этом взгляде отчаяния вперемешку с такой болью, что невольно колет собственное сердце от мысли, что морально человек умирает у тебя на глазах, рассыпается светлой пылью, разбивается на мраморные осколки, что не собрать собственноручно. Чонгук размыкает дрожащие побелевшие губы, к которым скатывается чистая слеза, спустившаяся из некогда зелёного леса. И мёртв сейчас этот лес. — Я говорю о невозможности дышать иначе. Чимин падает перед Чонгуком на колени, обхватывая его предплечья пальцами. Руки у обоих дрожат. Юнги абсолютно точно понимает, что победа не стоит двух сломанных по неосторожной случайности человеческих душ.Кто сохранит одну жизнь, это всё равно как если бы он спас весь мир; кто уничтожит одну жизнь — это все равно, как если бы он уничтожил весь мир. Эрих Фромм. Искусство любить.