*
Алекс Мы с Гюнтером собираемся в кино на выходных. Давай с нами Алекс ерзает на диване, ожидая от Родиона ответа. Он волнуется, будто влюбленная школьница, написавшая записку с признанием старшекласснику, хотя в приглашении по-дружески сходить в кино вообще-то ничего такого не было, но эй, вы вообще Родиона видели? Кажется, от одного только его вида Алексу становится плохо. Это вообще законно, что Федорову так сильно идут водолазки и пальто, в которых он обычно ходит? Ал не знает, но запрещать такое чудо законом нельзя. Он точно выйдет в окно. Наконец, телефон громко пиликает. Ал почти падает со стула. Родион Окей. На что идем? Алекс Унесенные призраками. Тебе удобно в два? Родион Конечно. Алекс облегченно выдыхает. Это не свидание, а он вообще не влюблен, он ведь видел этого парня два раза за всю жизнь. Родион просто необычный, поэтому о нем хочется узнать побольше. С другой стороны, его, Стивенсона, раскусил даже Гюнтер. Пусть набьет тату, он заслужил.***
Они с Гюнтером приходят в одно и то же время — минут на пятнадцать раньше. Только вот Шмидт гиперпунктуален и ненавидит опаздывать, а Ал… а что Ал? Он не знает, почему пришел так рано, потому что он, вообще-то, полная противоположность Шмидта, но прийти пораньше было жизненно необходимо — стены квартиры давили, угрюмо-молчаливые, светлые, Алу казалось, что он вот-вот начнет задыхаться. В его груди раненой птицей бьется какое-то волнительное чувство: то самое, которому никто не в силах дать название или определение; Алекс сравнивает его с мусорным ведром, потому что в ассоциациях он не силен. И потому, что это чувство, невероятно яркое, многогранное и нагнетающее, — словно остатки всех прочих эмоций, собранных воедино. Стивенсону отчего-то страшно, радостно, волнительно, слегка печально — он путается и не знает, что именно чувствует, и это сбивает с толку, ведь… он ведь не Гюнтер — Ал всегда знает, что чувствует, несмотря на то, что не умеет держать эмоции в узде. Это слишком странно, слишком нагнетает, потому что это напоминает о том, как он чувствовал себя после смерти матери, и Алексу это не нравится. Ему не нравится вспоминать, но нравится человек, который каким-то образом заставляет эти воспоминания мелькать перед глазами назойливо и глумливо. Алекс отвлекается на бессмысленный разговор с Гюнтером. Они оба взволнованы, и разговор совсем не клеится: кто-нибудь из них периодически хихикает невпопад, Алекс несмешно шутит, а Шмидт забывает делать обиженный вид. Стивенсон думает — а есть вообще человек, не влюбленный в Родиона Федорова? — Он никогда не опаздывает, — задумчиво тянет немец, поглядывая на часы. Сколько он себя помнит, Родион был очень пунктуальным — особенно после того, как перестал говорить; возможно, это было каким-то образом связано — и всегда приходил ровно в назначеное время. — У меня есть его номер — позвоним и узнаем, — Алекс тянется к телефону. Гюнтер смотрит на него, как на полного идиота, то есть, как всегда, и одного этого взгляда хватает, чтобы понять, какая это глупая идея. Алекс даже представил, как Родион молчит в трубку, а потом они перестают общаться, потому что его это задело и с Алексом, на самом деле, ничего такого не случится, пожалуй, но он все равно не хотел бы потерять этого странного немого парня, которого сбил на машине чуть больше, чем две недели назад. Алекс Мы ведь договаривались в кино сходить Ты забыл что ли? : ( Хэй, все в порядке? Сообщения долгое время остаются непрочитанными, и Гюнтер, всегда склонный к паранойе и излишнему волнению, уже представил, как бедного Родиона расчленили в какой-нибудь грязной подворотне или его сбила другая машина — может, Родион невезуч в этом плане? кто знает. Алекс не любит паниковать, но он, черт возьми, делает это. Наконец на телефон приходит уведомление. Родион У Родиона поднялась температура и он спит. Это его старший брат. О, так вот в чем дело. — Мы должны его навестить. Гюнтер закатывает глаза. Он, вообще-то, совсем не против, но если ты, Ал, заразишься, я за тебя работать и отчитываться перед паникующей Камиллой не буду. В итоге он произносит только «Нам нужно зайти в аптеку».***
Найти квартиру семейства Федоровых не составляет особого труда — они никуда не переезжали, и Шмидту кажется, что сделано это только из-за Родиона. Он не знает, что произошло на самом деле, но причина, по которой Федоров-младший прекратил говорить, все еще гложет его. Это очевидно. Даже для него. Нет, для него особенно, потому что он знает Родиона с самого детства, они были лучшими друзьями — им никто и не нужен был больше, хотя к Федорову постоянно тянулись люди: он из того типа людей, что как-то необъяснимо притягивают окружающих, пусть и остаются дружелюбно холодными. Дверь открывает какой-то парень: красивый, но совсем не похожий на членов семьи — у всех Федоровых светлые волосы и какие-то мягкие, округлые черты лица, и этот парень отчего-то необычайно выделяется на их фоне: то ли разрезом глаз, то ли темными волосами, собранными в небольшой хвостик на затылке. Стивенсон непонятливо хмурится, потому что ну кто это вообще? гость? а Гюнтер уже через полминуты радостно рассказывает о какой-то чепухе. В прихожую выходит Машка и, едва заметив немца, тут же ки́дается ему на шею. Алекс опять чувствует себя лишним. — Как Родион? — наконец-то интересуется Шмидт. Маша качает головой, устало прикрывая глаза; она отчего-то походит на маму — не конкретно чью-то, на маму в принципе — с собранными в неаккуратный пучок волосами, кухонным полотенцем на хрупком плече и бесконечной теплотой, разбавленной усталостью, в очаровательных зеленых глазах. Стивенсон почти физически ощущает присутствие Джессики — она была поразительно похожа на старшую сестру Родиона, разве что была блондинкой. Ему становится тошно и он сбегает в другую комнату, не выдержав этой семейной атмосферы, в которую оказался втянут. Родион смотрит на него скучающе, с той самой своей тоской в глазах, и выглядит он еще более болезненно, чем обычно. «Наверное из-за того, что он действительно болеет, гений!» — мысленно фыркает американец, присаживаясь на стул, стоящий возле кровати. — Как ты себя чувствуешь? Родион прикрывает глаза и изображает жест, обозначающий что-то в духе «более-менее» или «пятьдесят на пятьдесят» — Стивенсон не уверен, что это что-то обозначает на языке жестов, но ему хотя бы понятен ответ. Наверное, стоит выучить язык жестов — так хочется угодить Родиону. Они молчат и впервые молчание между ними заставляет Ала чувствовать себя неуютно. Он лихорадочно думает, что мог бы сказать, но в голову ничего не приходит. Он думает — а какая разница? и пускает все на самотек: — У вас дома гости? Не видел этого парня раньше. Федоров улыбается снисходительно и с мягкой насмешкой, и, Боже, Стивенсон готов молиться на эту теплую улыбку, потому что она согревает и, черт возьми, напоминает о матери. Ему плохо, но очень хорошо. Родион тянется к телефону. «Это мой старший брат Коля. Он живет в другом городе и приехал погостить, пока в отпуске». Алекс издает какой-то понятливый звук. Должно быть, они просто не родные братья. Ему вообще не должно быть дела, но он же любопытный до ужаса. Вскоре заходит Гюнтер с радостной улыбкой на лице, и Стивенсон впервые видит его таким счастливым. Родион тоже это замечает и впитывает хорошее настроение, словно губка. — Ты уже выбрал эскиз для тату? — зачем-то интересуется Алекс именно этим, просто чтобы заинтересовать Родиона и продолжить диалог: молчание сегодня дается им с трудом. (На самом деле — только Алексу.) Гюнтер отрицательно качает головой; Ал чувствует себя победителем, когда Федоров непонятливо хмурится и заинтересованно приподнимается на постели. Шмидт, кажется, тоже обращает на это внимание: с губ его срывается умильный смешок. — Он бьет себе тату каждый раз, когда разбирается в своих чувствах. Он невероятно плох в этом, поверь мне. Родион приоткрывает рот, и оба — Шмидт и Стивенсон — уверены, что он мог протянуть «О-о!» или что-то в этом духе, если б мог говорить. «У тебя все еще одна математика в голове, да?» Алекс хохочет так громко, что в комнату заглядывает Маша. Гюнтер ничего не говорит и показывает Федорову несколько эскизов, один из которых собирается набить на предплечье, но не может выбрать, какой. Родион долго всматривается в предложенный телефон и в итоге выбирает минималистичную змею, из тела которой «складывается» знак бесконечности. Гюнтер удовлетворенно мычит — он тоже склонялся именно к этому варианту, но все-таки татуировка могла не очень хорошо выглядеть рядом с другими. «И что ты понял? Какое чувство?» — задает вполне ожидаемый вопрос Федоров; Алекс напрягается и переводит почти что напуганный взгляд с телефона на Гюнтера. «Нет, — мысленно произносят оба, будто могли слышать друг друга, — для правды пока рановато.» — Ну… — Гюнтер наконец понял, что втюрился в секретаршу из нашего офиса! — выкрикивает Ал, слишком громко, как выкрикивают правильный ответ, который в последний момент пришел в голову. Гюнтер глядит на друга удивленно, потому что ты серьезно? я и эта больная истеричка? но разворачивается с кривой улыбкой к Родиону и энергично кивает пару раз. Родион либо правда ничего не подозревает, либо тактично делает вид, что поверил. «Ты не собираешься позвать ее на свидание?» Гюнтер неловко трет затылок, представляя как сидит с этой секретаршей в ресторане; не то чтобы она очень плоха, но характер у нее взрывной и Шмидта действительно беспокоит собственная безопасность. А еще в их фирме запрещены отношения с коллегами, но у Гюнтера, как друга владельца этой самой фирмы, есть определенные… привилегии. — Я… пока не думал об этом.***
Они разговаривают о всякой чепухе, уже привычно стебут Гюнтера, — Ал сам по себе на клоуна похож иногда, но в дуэте с Федоровым, который знает Шмидта с самого детства, его комедийные навыки просто возрастают до небес — обсуждают фильмы и книги. Алекс никогда не думал, что разговаривать с немым человеком может быть так приятно. Он вообще не думал, что станет общаться с кем-то «неполноценным», но Родион со своей копной светлых кудрей и бездонными голубыми глазами слишком очарователен. Телефонная трель раздается совсем невовремя, они обсуждают проблему скоротечности молодости и красоты, поднятую в «Портете Дориана Грея» Оскара Уайльда, как будто действительно хорошо разбираются в литературе, и Алекс вынужден уйти. Звонит Джейсон и, Боже, Стивенсон хлопнется в обморок, если брат не собирается ссориться из-за отца. — Александр Джеймс Стивенсон! — раздается серьезный голос по ту сторону и Ал сразу же закатывает глаза. Ну что за официальность для привлечения внимания? — В среду у нас семейный ужин и я очень надеюсь на то, что он пройдет у тебя. — Ты же не думал, что я собираюсь там присутствовать? Джейсон молчит какое-то время, глотая возмущение и нецензурные слова; Стивенсон придумывает себе неотложные дела на среду — вдруг его обычные отговорки не сработают. — Ты не понял, брат. Этот ужин пройдет у тебя. И на нем ты наконец помиришься с отцом! — Ал не знает, можно ли так, но Джейсон выделяет голосом буквально каждое свое слово, пытаясь давить на старшего брата, и Стивенсон думает, а почему бы и нет? В конце концов, его вражда с отцом не может длиться вечно: либо они помирятся, либо старикашка наконец помрет. Ал не может вспомнить даже сколько Оскару лет, а потом осознает, что ему самому почти тридцать. Ужас какой, Боже. Да и, в конце концов, брат от него не отстанет. Он до ужаса прилипчивый и Ал знает это как никто другой. Он как бы между прочим уточняет: — Ты ведь в любом случае достанешь меня, да? — Определенно, — звучит очень самодовольно. — Окей, Боже. Среда, не раньше шести вечера, я хотел довезти Родиона до больницы. Алекс кладет трубку, чтобы не пришлось слушать наставления о том, что с отцом себя надо вести не так нахально и неблагодарно, как ты обычно себя ведешь, Ал, вы ведь не разговаривали друг с другом пять лет. Он и сам знает. И даже очень постарается не грубить старикашке и Камилле: только ради брата (Камилла на самом деле не так плоха, она чудесная женщина, но Алекс считает ее до невозможности глупой — язык не поворачивается назвать кого-то, решившего связать жизнь с Оскаром Уильямсом, иначе).