*
В больнице все еще пахнет лекарствами и этот отвратительный запах, забивающийся в ноздри и оседающий фантомной горечью таблеток на кончике языка, въедается в одежду и преследует даже за стенами больницы. Врачи все еще походят на каких-то чахлых, уставших магов с этими их халатами, что развиваются за спиной, будто мантии. Ал провожает их взглядом, разглядывает снующих туда-сюда людей: кто-то, больной и бледный, кутается в шарф — должно быть, температура, да и лето, несколько недель назад господствующее, сдало свои права запоздалой осени: похолодело очень быстро и резко, и пришлось торопливо перебираться в пальто из легкой летней одежды; кто-то, как Родион, с которым приехал Алекс, ждет очереди в травматологию со сломанной ногой или рукой, а может, еще чем похуже — Ал не знал, что может быть хуже переломов и лечится ли это именно у травматолога, но совершенно ужасные травмы, к сожалению, имеют место быть. Он просто рад, что Родион отделался легким переломом и испугом. Хотя нет, испугом скорее отделался сам Стивенсон, а в глазах хмурого от боли Федорова не было ни капли страха и удивления, когда только-только осознаешь, что мог погибнуть. Он как будто знал это заранее, и эта мысль не дает Алу покоя, но он не любит строить идиотские догадки, опираясь на собственное чутье. Мужчина не позволяет себе задуматься об этом слишком сильно; через несколько минут выходит Родион и один из его старших братьев — тот, что на него совсем не похож, кажется, Николай. Родион выглядит поразительно воодушевленным и Алекс не уверен, что вообще когда-то предполагал существование таких эмоций в болезненном облике Федорова. Но он рад и, кажется, уже цел, поэтому нет повода для волнения, да? Николай, будто читая чужие мысли, кивает: — Кость срослась правильно, никаких осложнений нет. Родион может вернуться к тренировкам, — он тепло улыбается, переключая внимание на младшего брата, а тот что-то рассказывает на языке жестов: Алекс не знает, что именно, он выучил только самые основы — несколько слов вроде «спасибо» и «пожалуйста» и пару базовых фраз. У него не всегда хватает времени на занятия, но он думает, что Федоров обрадуется, когда сможет общаться с ним без телефона, и это придает сил. Тем временем Николай вновь обращается к нему: — Спасибо, что подвезли нас. Родион сказал, что у вас скоро заканчивается обеденный перерыв, поэтому мы доберемся до дома сами. — Мне не трудно! Николай кивает, то ли понимающе, то ли снисходительно, решив, что Ал навязывается, но все-таки отказывается от помощи — не то чтобы Стивенсон был ему не симпатичен, в целом, наоборот, но кто вообще будет доверять своего брата человеку, из-за которого ему и пришлось идти в больницу? — Нам надо зайти кое-куда, так что все в порядке. Стивенсон сдается; в конце концов, у него действительно кончается перерыв и выслушивать ворчание Гюнтера совсем не хочется, но он расчитывал узнать, что у Родиона за тренировки, к которым он должен вернуться прямо сейчас и почему он не рассказал об этом раньше.***
Он вздыхает, оглядывается медленно, разглядывая каждую деталь — если что-то не понравится отцу, он, возможно, встанет и уйдет. Ну, или все пройдет не настолько плохо (Ал любит драматизировать их с Оливером отношения, если честно): просто начнет возмущаться, но это ведь всегда можно пропустить мимо ушей, да? На часах уже шесть; скоро — час икс, который либо совсем, окончательно испортит и без того плохие отношения, либо даст возможность стать семьей по-настоящему. Алекс не уверен, что это вообще возможно, потому что даже при жизни матери, будучи еще совсем маленьким и несмышленным, он понимал — они не настоящая семья. Джессика любила своего единственного сына всем сердцем, несмотря на то, что он — результат фиктивного брака с отвратительным человеком, а в Оливере была только меркантильность и строгость, потому что первенец должен быть идеален во всем, достоен, умен и удобен, но удобен только для него одного. Стук в дверь. Он вздыхает — на плечи опускается какая-то незримая тяжесть, может быть, даже страх, но Алекс Стивенсон не тот человек, который будет чего-то бояться, да? Он открывает дверь, придавая себе уверенный вид. Камилла почти сразу кидается ему на шею, что-то невнятно рассказывая; несмотря на то, что ей уже сорок с хвостиком — Ал, честно, не помнит, сколько именно, — Камилла выглядит как всегда очаровательно. Ее большие голубые глаза горят теплым мягким пламенем, кажется, даже согревают; эти глаза почему-то напоминают Стивенсону о Родионе, только вот голубизна его глаз — море, спокойное, с какой-то тоской. Камилла не тосковала никогда — всегда на ее очаровательном лице цвела улыбка, даже если она бывала иногда несчастлива. Когда довольная встречей с любимым пасынком женщина наконец заходит в квартиру, Алекс понимает, что сейчас ему придется здороваться и с отцом, обходиться с ним вежливо и постараться наладить отношения, ведь об этом попросил Джейсон. «Вдох-выдох, — успокаивает он себя, — ты же Александр, мать его, Стивенсон, ты не можешь бояться какого-то старикашку.» — Здравствуй, отец. — Приветствую, Александр. Вот уж не ожидал, что ты соизволишь устроить встречу с семьей. Оливер Уильямс — низкорослый мужчина лет пятидесяти с хвостиком, с густыми усами и зачесанными назад волосами с проседью. Он не то чтобы был плох собой, но Алекс никогда не понимал, что такого могла найти в нем Камилла. Впрочем, двадцать один год назад — именно столько лет Джейсону, ставшему своеобразным толчком всей этой семейной драмы, которую они наверняка будут обсуждать чуть позже — он выглядел значительно лучше. Стивенсон косится на Джейсона. Он бы нагрубил отцу в ответ на его… пассивную агрессию? или это просто его извечная манера общения? Как бы то ни было, ответить тем же хотелось очень сильно, но он молчит только ради брата. — Я тоже рад тебя видеть, — произносит с нервной улыбкой, а затем переключает внимание на Камиллу и Джейсона. Если не обращать на отца внимание слишком часто, то и раздражать он не будет. Он провожает всех в гостиную, где стоит большой обеденный стол. У Стивенсона нет столовой, а стол в кухне слишком маленький — он ведь один живет, нет необходимости в подобного рода вещах; излишнюю роскошь он никогда не любил. Они сидят в неловкой, напряженной тишине, и никто не пытается ее прервать — Ал не хочет болтать о всяких пустяках, ведь чем быстрее он — хотя бы попытается — помирится с отцом, тем быстрее они разойдутся. — Алекс, — начинает негромко Камилла; три пары глаз тут же выпиваются в нее взглядами, — мы так давно не виделись! Рассказывай, как у тебя дела? А на личном что? Джейсон подпирает подбородок ладонью с довольной улыбкой — Камилла любит задавать подобные вопросы, а он любит слушать, как старший брат распинается о том, что семья не самое главное. На самом деле он боится, что произойдет то же самое, что произошло в его детстве, и это отчасти грустно — не умирать же в одиночестве. — Ну… на личном пока ничего нового, — Оскар едва слышно хмыкает, — но я не так давно познакомился с одним человеком. Это было самое необычное знакомство в моей жизни: я сбил этого парня на машине. Оказалось, что Родион немой и… Алекс, кажется, готов говорить о Родионе бесконечно долго, потому что именно он неожиданно, сам того не подозревая, стал его спасением из однообразия дней, лучом света в серости будней. Алекс не любил привязанности, но Родион — исключение, и Стивенсон хватается за него, словно от этого зависит его жизнь. Может, так и было на самом деле. Даже не присутствуя здесь, Федоров сумел разрядить обстановку — ну не чудо ли? Камилла слушала с улыбкой — она не видела пасынка таким воодушевленным очень долго, может, и вовсе никогда; Оливер, в отличие от жены, особо радостным не выглядел, но, очевидно, слушал с неким увлечением и интересом. Он, несмотря на все, любил своего старшего сына, особенно сейчас, когда осознал, как сильно ошибался порой в его воспитании, да и слушать чужие истории любил, пусть и едва ли скажет об этом вслух. Джейсон выглядел задумчиво и, не выдержав, прервал восторженный рассказ брата: — Родион Федоров, да? — Алекс кивает, удивленный, — он не называл фамилии этого парня, а последние пять минут и вовсе рассказывал о его невероятных_загадочных_бездонных голубых глазах. Они с братом знакомы? Тогда можно даже удивляться тому, как же тесен мир. — Мы пересекались с ним пару раз на катке! Он действительно неплохой парень, да и катается классно. У Ала в голове, кажется, что-то щелкает: вот о какой тренировке говорил с утра Николай! Тогда понятно, почему Родион так скупо реагировал на перелом — для хоккеистов травмы дело обычное. Правда не похож он на человека, занимающегося хоккеем. Джейсон, конечно, тоже не гора мышц, но Федорову и до него далеко. На несколько минут вновь воцаряется тишина, пока ее не прерывает Джейсон: — Он не говорил тебе? ну, не показывал или что-нибудь в этом духе? — он запинается, не зная, как лучше сказать про немого человека; и пускай Родиона здесь не было и обижаться на такое в его привычки не входило, Джейсон был вежливым и стыдливым и, наверное, не смог бы смотреть Родиону в глаза пару дней. — У нас тренировка начинается после фигуристов, а Родион всегда последним катает, вот я и… Погоди, ты правда ничего не знал? Он так классно катается, ты обязан посмотреть! Ал кивает. Ему становится действительно интересно, потому что он не может представить, как Родион рассекает коньками лед, тянется, прыгает, выгибается и мечется по катку, рассказывая о чем-то. Мысль о том, что Родион, наверное, говорит иначе, — слушает ли его кто-нибудь? понимает? или, может, оттого он и так несчастен, что ответ отрицательный? — кажется странной, Алу чудится, будто он собирается влезть во что-то интимное, личное, но эта мысль — словно что-то априори правдоподобное и правильное. — Алекс! Да прекрати ты в облаках витать, балда! — Джейсон сердито, обиженно даже, хмурится, по привычке надув губы, и всем это кажется настолько детским и забавным, что ни один не может сдержать снисходительной улыбки или смешка. Даже Оливер, и это отчего-то не кажется Алу чем-то неестественным, но ему все равно щемит в груди неприятным чувством. Он вспоминает строгий ледяной взгляд, сверливший в нем дыру, несчастную, а в последние месяцы — часто рыдающую, Джессику, обиду и обжигающий сердце гнев на Уильямса-старшего — пусть он с ним, Алексом, с собственным семилетним сыном, поступает как угодно, но обижать Джессику не может никто. Только позже он понял, как жалко в ту пору выглядел — слабый, несмышленный и ни черта еще не понимающий, он слепо вступался за мать, словно это заложено было где-то на генетическом уровне, не зная, от чего ее нужно защищать. Хотя нет, именно это маленький Алекс знал всегда — каждого из близких — на тот момент у него была только Джессика, а уже после появился маленький-маленький Джейсон и даже Камилла, которую он так долго не хотел признавать, — нужно защитить именно от отца. А вот как — он не знает до сих пор. Единственная его защита — бегство. Он даже фамилию сменил, чтобы не иметь с Оливером слишком много общего. Ему за это не стыдно, да и едва ли будет когда-то, но каждый, пожалуй, заслуживает второго шанса. Даже если Оливер не воспользуется им в полной мере, они перестанут быть врагами друг другу; в конце концов, это не он утопил Джессику в той чертовой ванной. Им определенно предстоит поговорить о многом; это будет тяжелый вечер, но уже поздно бежать, прятаться от отца, поджав хвост и скалясь, будто побитый пес.