Осознанно

После тестирования коварного средства прошло уже полгода, а Иннокентий не может забыть этот опыт до сих пор — хранит в мельчайших деталях, словно время застыло на той ночи: язык помнит вкус Игоря, в ушах ещё не затихли отзвуки его рваного, звериного дыхания, а перед глазами — его лицо в тусклом вечернем свете, на котором отражён весь спектр эмоций, именуемых наслаждением. Но насколько же Кеше хотелось, чтобы Катамаранов так же ярко запечатлел его тогдашний образ перед собой, сохранил в голове все поведанные им секреты и мог в подробностях описать каково это — ощущать себя внутри него. Инженер хотел говорить об этом, делиться этим, смаковать это. Вместе с Игорем. Но в то же время его пронизывал сильный страх, что рабочий действительно по каким-либо необъяснимым причинам мог всё запомнить, и это противоречивое чувство грызло почище тех самых крыс в его учёной голове. Он испытал то, чего давно желал. По-настоящему. В реальности. Ему было хорошо тогда. Очень. Настолько же хорошо, насколько больно сейчас — от того, что это не с кем разделить. Как только Игорь закрыл входную дверь его квартиры с другой стороны — на смену эйфории пришло уничтожающее чувство опустошённости, неполноценности и эфемерности случившегося, будто ничего и не было. Всё стало только хуже, только запутанней, ведь тогда он не просто впервые сблизился с лучшим другом — сильнее, чем положено друзьям — тогда он ещё и по-настоящему осознал свои чувства к этому человеку — чувства, название которых не решается озвучить даже сам себе, поэтому со следующего дня начинает избегать Игоря ещё сильнее, чем раньше. Каждый раз при виде строителя, в памяти Кеши всплывают картинки той ночи, и если он, вспоминая пикантные моменты, попадает под сканирующий взгляд Игоря — тут же предательски краснеет в нервных попытках оборвать поток мыслей, потому что охвачен параноидальными убеждениями, что Катамаранов прямо в эти секунды их читает. Читать мысли Игорь не умел, но гипнотизировать взглядом — да. И вот сейчас, в столовой научного института, Иннокентий сам подсаживается к рабочему за столик. Абсолютно сознательно. Он чувствует, как бездонные глаза снова начинают вытягивать из него душу, но он пришёл с определённой целью и тут же хватается за этот спасательный круг, лишь бы остановить такое беспринципное проникновение во всевозможные закутки его сознания. Сделав над собой усилие, учёный сам устремляет взгляд на друга, окунаясь в два чёрных омута, и не обдумывая подачу своих слов, выпаливает на одном дыхании: — Игорь, ты пойдёшь ко мне п-после смены? Катамаранов прекращает наконец свою истязающую игру в гляделки и будто бы на мгновение теряется, а затем непонимающе приподнимает бровь. — Ну, балда, забыл что ли уже? Я тебя каждый год на День Рождения приглашаю свой, а ты так и не запомнил, что он… Оно у меня сегодня? — А, День Рождения… Ну да, приду конечно, Кеш. Игорь не забыл. Число текущего дня частенько не помнил, но дату рождения Кеши — всегда. Просто первое, что сработало в мозгу: инженер зовёт к себе, да ещё и такой фразой, которая из его невинных уст прозвучала необычно, и воспринялась далеко не невинным Катамарановым, как сам рабочий думает о себе, в ином ключе — том, в котором обычно такие фразы и используются. А может у министра строительства просто кукуха слетела на почве таких размышлений о друге, что он в неиспорченном смысле о нём думать уже не может? Ему всю жизнь было за это стыдно: не за сам факт своей испорченности — за попытку присвоить эту испорченность такому непорочному Иннокентию, который сейчас с чистыми намерениями зовёт в гости; за то, что последнее время он любые слова инженера стал опошлять и понимать не так, как имел ввиду Кеша, (точно ли «не так»?); за то, что ему вообще хочется представлять этого человека рядом с собой, ещё и в тех обстоятельствах, что неприемлемы по отношению к этому созданию. Только он не подозревает, что сам Иннокентий себя цветочком не считает, что его намерения по поводу сегодняшнего дня могут идти вразрез с понятием «чистые», и что фантазии Игоря, в которых он тет-а-тет с Кешей, на фоне Кешиных фантазий сами, как девственные цветы…

***

За окном уже стемнело, кучка гостей разошлась по домам, инженер, изрядно пьяненький, набирается смелости, чтобы попросить Игоря остаться. Своего праздника он ждал все эти полгода, отсчитывая дни. Это было для него идеальным поводом напиться. Без повода он бы не стал — подозрительно, а тут и вопросы отпадут, и смелости поприбавится. Сам Игорь не сказать, чтобы трезв, но происходящее осознаёт. Он отрешённо курит, расположившись на диване хозяина квартиры, пока того нет в комнате — Кеша не любит, когда курят при нём, и в НИИ тоже всегда просит не дымить тех, кто с ним в одном помещении. Игорь это знает. Но не знает, что учёный тайком любуется им в такие моменты — издалека: в коридорах; в курилке, когда дверь туда приоткрыта; на улице, когда рабочий курит, подперев спиной стенку какого-либо здания. Сейчас же охмелевший Кеша заходит в комнату, не обращая внимания на дым, ещё раз невольно отметив, что смотрится Катамаранов с сигаретой, чего уж греха таить — великолепно, особенно когда так увлечённо о чём-то думает. А думает он об ощущениях, которые испытал во время празднования. Анализирует. Пока веселье было в самом разгаре, он наблюдал за другом и снова успел приметить для себя некоторые его черты, коих не замечал раньше из-за редких встреч. Он отметил улыбку волнующегося Иннокентия во время общения с уважаемыми коллегами — такую застенчивую, когда он трезв, и открытую, когда он опьянён. А ещё ямочку на щеке, которой отчего-то очень хотелось коснуться, и почему-то губами… «Даже не думай об этом, придурок». Катамаранов жмурит глаза, чтобы отделаться от накатившего порыва и необъяснимого желания. Он затягивается сильнее, вспоминая Зину Кашину: как она смотрит на Кешу, как он в ответ смотрит на неё и как игнорирует взгляды Игоря, которые ему стоит лишь раз поймать, и он мгновенно отворачивается, начиная взволнованно о чём-то говорить с гостями. Сам Игорь всё пиршество молчал, кроме одного бодро произнесённого тоста: — З-за самый светлй ум советской инженер-рии, самого главного нового директора и… За тебя, Кех, короче! С Днём Рожденья тя! После он лишь приложился к горлу бутылки сорокоградусной, отпив сразу треть, под восторженные, одобрительные вопли гостей, и снова ушёл в тень. Так и не сумев продержать с ним зрительную связь и оборвав её ещё на первых словах тоста, Кеша лишь тихо и робко, заглушенный возгласами и аплодисментами, промямлил: — Ну ты, Игорь, скажешь тоже… Спасибо. От мыслей строителя отвлекает присевший рядом именинник. Катамаранов сразу возвращается в реальность, как ни в чём не бывало фокусируясь на вошедшем. — Даж не наорёшь, что курю в комнате и не дождёшься, пока я закончу, Водолазик? — Не дождусь, точнее, я хочу сказать тебе кое-что… Игорь торопливо тушит сигарету и поворачивается лицом к лицу инженера, внимая его. — Говори, Кешк. Учёный морщится от случайно выдохнутого во время ответа, едкого дыма. — Извини, не рассчитал. И без того раскрасневшийся от алкоголя научный сотрудник пытается понять, что хочет сказать мужчине, к которому испытывает необъяснимые чувства. Хотя, почему — вполне объяснимые. — В общем, я давно кое-что понял, а недавно понял это оконч… Уже точно, что без тебя я… Мне становится совсем не очень, то есть плохо без тебя, Игорь. — Понял. Ты хошь нанять меня своим телохранителем, чтобы бандюки не скушали, — не в дрова пьяный, но достаточно подшофе Катамаранов игриво клацает зубами, имитируя укус, а затем смеётся. От такого жеста учёный сглатывает, потому что мысли невольно заводят в представления о том, как эти острые зубы ощущались бы на его шее… — Н-нет, я не в том смысле, причём здесь б-бандитники!? Они же мёртвые, ну — те, с которыми я не дружу… Так э-э, то есть нет, не слушай меня! Мне просто не хочется, чтобы ты ух… Уходил… — он доверчиво смотрит в глаза напротив. — Поэтому ты всё время от меня бегаешь? — Да! То есть… Да… — он опускает голову вниз, — Останься, пожалуйста. — Тих, ты чего? Я ж тут, рядом. Хочш обниму? — Х-хочу… — инженер, совсем уж забыв про скромность и двусмысленность ситуации, утыкается Игорю в грудь, и от этого становится так тепло… — Я… Тебя люблю… — Я тебя тож. Всё, давай успокаивайсь. — Нет, Игорь, я кажется… Кажется тебя совсем люб… Ну, люблю си… Очень сильно… Совсем сильно… Вообще сильно… — Прям как Особу? Или уже Зинку? — он усмехается. — Да. То есть нет… То есть гораздо сильнее, но в том же с-смысле. Я же тебя ещё со школы, ну ты понимаешь, а их только недавно полю… Полюбил, но всё равно не так, как тебя… — Ловелас-Водолаз. — Т-ты злишься, что я с Зинкой? Прости, я не знал, что она тебе тоже нра… — Злюсь. — Я… Я не должен был тебе это всё говорить, я… Я… Мне так стыдно… Я балда… Но я так больше не могу, Игорь, прости… Катамаранов не знает, что ещё сказать, просто поглаживает по волосам растерянного, взрослого уже мужчину, который сейчас ведёт себя точь-в-точь как мальчишка. Да он бы и не смог сказать что-то нормальное, но чувствует, как сильно начинает дрожать худенькое тело в его объятиях — будто бы от стыда за это идиотское признание, будто бы в ожидании ответа, вместо которого мерзотно давит на голову тишина. Это становится невыносимым, поэтому дабы заверить одноклассника в том, что он всё сделал правильно, Игорь не может придумать ничего лучше, чем аккуратно приподнять растерянное лицо за подбородок и невесомо поцеловать в губы. Молча поцеловать, на несколько секунд застынуть в чужих, переплетённых со своими губах, и также молча оторваться, а потом снова прижать светлую, кудрявую макушку к груди, чтобы не смущать взглядом. — Не стыдись. Ты прально сделал, что сказал. — Т-ты зачем это сейчас сделал? Чтобы меня успокоить, или… — Потому что хотел. — М-м, Игорь… — А? — Тогда может… Ещё раз? М-можно? Одурманенные глаза смотрят умоляюще, и такие же пьяные губы слегка приоткрыты — тоже просят. — Можн, — и Игорь целует ещё, уже более основательно, но всё равно целомудренно, пытаясь понять, что сам ощущает от этого поцелуя — ему определённо точно приятно и он томно, даже чуть более громко, чем нужно, выдыхает носом в кожу над губой учёного. От этого в Кеше что-то окончательно переклинивает и он, неожиданно для них обоих, начинает плыть по течению, можно даже сказать — отдаваться течению, нырять с головой: сначала он зарывается в чёрные волосы строителя пальцами, затем сам толкается в рот языком — Игорь подхватывает не медля, но настораживается, а через пару секунд учёный уже пересаживается к нему на колени, пытаясь слегка поёрзать на нём, пока Катамаранов ошарашенно выдыхает в поцелуй, тут же насильно отстраняясь и глубоко — по-другому он не умеет — просверливая взглядом толстые стёкла очков, цепляя под ними расширенные зрачки их владельца. — Ты ч-щего? — Ах… Я… Я не знаю. Я в общем очень сильно тебя хоч… Вожде… Желаю, Игорь. — Ты перебрал. Давай эт... Ложись спать, — рабочий не знает насколько правдиво это пьяное признание, ведь раньше он такого от Кеши никогда не слышал. — Ну и чего такого? Это вообще ничего страшного. Ну перебрал и перебрал, подумаешь? Я и трезвый так же хочу теб… Чтобы ты меня, ну… — Если б я так хорошо тя не знал, Циклопчик, может и поверил бы, — Катамаранов, ощерившись, мотает головой, — Ток трезвый ты ругать меня за эт будешь, и точн больше никогда мне на глаза не покажешьсь. — Игорь, ты чего т-такое говоришь? Не буду я ругать, а даже если буду — ну и что? Ну поругаю, чуть-чуть совсем… Немного очень… Но это завтра, это уже… Кеша застывает на полуслове, как только начинает осязать что-то, что теперь мешает ему комфортно сидеть на чужих ляжках; что-то, что надавливает прямо на внутреннюю часть его бедра; что-то, что чувствовать очень нравится и хочется… — Игорь, у… У тебя там… — Иннокентий не решается посмотреть вниз, лишь держит зрительный контакт с Катамарановым, чьи брови надвинуты на веки от напряжения, которое он пытается скрыть; чья грудная клетка вздымается слишком явно, чтобы попытки сымитировать ровное, не сбивчивое дыхание, считались удачными. — Всё нормальн. Игорю с трудом удаётся ссадить с себя чужую тушку и постараться устроиться на диване так, чтобы очевидное не было настолько очевидным, хотя бы визуально. — Ложись, Кеш. Спи. — Н-но ты же тоже… Я же почувствовал, что ты… — Разберусь. — Игорь, з-зачем? Ты же м-можешь разобраться вместе со мной… Мне же тоже, ну, надо это! П-пожалуйста… Я хочу, чтобы ты меня вз… Ну, взя… — Вот когда трезвый попросишь, тогда и подумаю, — слова даются с трудом, но Игорь твёрдо всё решил. — Т-трезвый? — Тр-резвый. Горящий взгляд Кеши как-то мгновенно потухает. — Трезвый, значит… — такой безучастный голос от него редко можно было услышать. Торопливый, заикающийся, панический — да, горделивый и хвастливый — реже, но всё равно регулярно, а такой… Такой нетипично для него медленный, ровный, вдумчивый и обречённый — только пару раз, когда Иннокентий пытался воззвать людей к справедливости, или человечности, — А сегодня у нас ничего… Не произойдёт? — А сёдня утром хватит с тя и головной боли. — М-м… «Значит, не произойдёт уже никогда…». — Спокойной ночи, Кешк, — бесшумно закрыв за собой дверь, Катамаранов покидает комнату. — Спокойной… — инженер вяло, как-то устало и обессиленно сползает на диванную подушку, — Только з-зачем она мне нужна… Это Игорь уже не слышит. Через пару минут с Кешиного лица начинает сходить отчаяние, постепенно сменяясь печальным умиротворением. Он засыпает прямо на задвинутом диване, в то время как его не состоявшийся любовник на ночь убеждён, что наутро друг ничего из сказанного не вспомнит — вообще ничего не вспомнит. И не попросит. Кажется, Игорь принимает это, как данность.