***
– Тебе письмо! – Кристофер вваливается в двери, держа в руках конверт. – От Эдварда. Адель разворачивает конверт, пробегает глазами по строчкам и хмурится. «В ночь с понедельника на вторник Адиэль настоял на том, что им с братом стоит посетить Сивилл. Я вызвался с ними. Асмодея увлекло устройство непризнанных борделей, мы же добрались до залива. Дилитр сообщил Адиэлю о трупе в гроте, они уверены, что с этим связана Ребекка, но не знают, каким образом. И, кажется, это их не особо волнует. И я знаю про видение. И ещё я знаю один бар в Юте, погуляем в воскресенье? P.S. Ответ присылай в школу. – Эдвард.» Она сцепляет зубы, смотря на Кристофера. Он беззаботно переливает кофе из турки и что-то свистит себе под нос. Дрожит подбородок. Чтобы смотреть хоть куда-нибудь, но только не на него, она тупо пялится в тарелку с надкусанным сэндвичем и с отвращением берёт его в руки. – Что пишет? – Кристофер опускается на стул, двигая ей чашку с кофе. – Зовёт гулять в какой-то земной бар. – В голове что-то тикает, горло стягивают тиски, не дающие говорить. Это не из-за них она ничего так и не смогла сказать, ежедневно отыгрывая роль человека, скрывающего страшную мерзкую тайну и не умеющего каяться, внутри пожираемым чувством вины. – После Бухты я убедился, что ни одна земная забегаловка не сравнится со здешними тавернами. – Я помню это мракобесие ещё по школе. – Она заставляет себя улыбнуться, берёт в руки сэндвич, внутри кивает себе и ведёт счёт до десяти. Русская рулетка – к концу она либо успокоится, либо разрыдается навзрыд. – Пусть теперь у тебя и нет времени на посещение Бухты, могу тебя заверить – мракобесие никуда не исчезло. – Если только не увеличилось в размерах. – Она усмехается, откидывается на спинку стула, напоминает себе Люция и пустым взглядом пялится в никуда. Перед глазами совершенно обычный мешок муки. Маленький, им больше не нужно. И приходит к однозначному выводу: натягивай маски, строй из себя каменную статую на публике, давай слабину в одиночестве, но здесь, напротив него, ничего не спасёт. – Раздует его только в том случае, если туда явишься ты, моя милая ведьма. – Он берёт её за руку, тянет к своему лицу, предсказывая её наступающий крах, и мягко целует костяшки пальцев. У неё есть несколько секунд, чтобы прочувствовать внутренний треск и неизбежный провал, но Кристофер после небольшой паузы сменяет тему: – Я покопался в твоих бумагах… – И что нашёл? – Её ведёт от непонимания. Только что стояла на хлипком тросе посреди пропастей, а теперь чувствует под ногами твёрдую землю и не совсем понимает, как одно сменилось другим. Но предчувствие миража не отпускает, она всё ещё висит над обрывом – у мужа извинением наливается взгляд, выманивая её улыбку. – Твой договор с Велиалом. В этом году тебе останется служить ему триста одиннадцать лет? – Что-то вроде того, – она хмыкает. Под такой разговор она сможет доесть сэндвич. – Если… – Кристофер не знает, с чего ему начать. Он видит, что жена измотана. Она устала от бесконечных заданий. Вместо передышки у неё недельные восстановления энергии и неясное будущее. И если в октябре она просто устала, то сейчас она сделалась ещё и нервной. И ему совершенно не нравится чёрный блеск в её когда-то чистых синих глазах. – Если доложить ему о Бельфегоре? Я понимаю, вы были близки. Но часть ты уже сделала. Тебе ставили два условия, одно из них выполнено. Но, вероятно, Велиала может заинтересовать другая сторона этого дела. Адель хмурится. – О чём ты говоришь? – О серафимском клинке. – Заинтересует. – Она утвердительно кивает, жуёт его предположение вместе с сэндвичем. – Но… Я не хочу подставлять Бельфегора, я обещала, и не собираюсь нарушать слов. А серафимский клинок – просто улика, которой у меня даже нет. Меч фигурировал в одном заключении, и я теперь даже не знаю, как его найти. Ангелы вели это дело и сами же его замяли. У меня нет никаких доказательств, а даже если я найду их, если каким-то чудом узнаю, что в смерти школьника замешаны высшие чины Цитадели, Велиал подумает тысячу раз, прежде чем выставить это на публику. Потому что сам он упустил прах Цефидара и активно мне мешал. Скорее, он сам взвоет и расторгнет договор, чем я найду что-то стоящее по этому делу. Аргументов у Кристофера не остается. Сложно спорить с этой женщиной, когда у тебя один аргумент. Он угрюмо смотрит на чашку кофе. Прикасаться к еде Адель больше не хочет и встает из-за стола, смотря на задний двор. Он зеленеет, дышит, мрачнеет вдали. Более привычная её глазу картина, чем голые и серые сады Аурелиона. Она выходит с кухни на террасу, печально осматривая лес. Утреннее солнце тенями играет с листьями деревьев, греет землю и прохладный морской воздух. У неё была неделя размышлений. Со стороны её таковой не назовёшь, но взгляд то и дело убегает на тропинку, по которой она брела в самом начале каникул на встречу с Мудрецом. И в голове постоянно всплывают его слова. Если перетасовать колоду судьбы, расклад может оказаться хуже, чем было задумано, но если вложить в неё другую карту, она-то всё и перевернёт. И если существует такой туз, выяснить она это не сможет, сидя на отшибе мира, где из живых душ только она да Кристофер. Так что прятаться и изолироваться ей нельзя. И предложение мужа было бы замечательным решением, но у неё стоит совершенно другая задача. Она прощается с мужем без всяких сожалений. Отгоняет от себя страх, забираясь в лодку. Сама берётся за весла, настояв, что её не нужно провожать. Ей не нужны лишние свидетели, когда она нырнёт в клубящийся зелёным дымом портал. Но для приличия оборачивается назад, послав Кристоферу воздушный поцелуй. Он что-то кричит, слова путаются с ветром и шумом воды. Когда берег превращается в мазок краски расплывчатых очертаний, она бросает весла, прикрывает веки и тяжело выдыхает. В глазах мелькает чёрный блик, под толщей серой мрачной воды что-то блестит, дует холодный ветер, лодка плывёт, вёсла ей больше не понадобятся. В кармане брюк проверяет два пузырька крови, отправленные ей Велиалом. Он требует явиться к воскресному обеду в Гуфрит на общий сбор. Один из пузырьков она с успехом потеряет, потому что у неё есть и другие дела. Есть Бельфегор и его раскаяние, его повесть, которую он не успел рассказать за один раз.***
– Пирог из кислых ягод или бифштекс с варёными клубнями? – Пока в распоряжении старика оказывается только стакан воды, с дребезжанием поданный на стол. – Чай, – лепечет Мими, выдавливая учтивую улыбку. – И утреннюю газету. – Не имеем, миледи, увы. – Старик застенчиво поднимает уголки сухого рта и уводит взгляд куда-то в сторону – будь в его руках сила, треснул бы эту фифу по башке с большим удовольствием. Сил у Фиделя никаких не было. Ни физических, ни моральных. А вчера под ночь она вообще погнала его в город найти какого-то заклинателя, только как явилась. Перечить девице не рискнул – у той сильная, древняя первородная энергия и за версту несёт домом Мамона. – Принеси газету, обойдусь водой, – голос из любезного трансформируется во властный. Хозяину здешних мест она ещё выскажет всё о его гостеприимстве. Старик со скрипом разворачивается и, кряхтя, удаляется из гостиной, напоминая себе, что стоит вновь разыскать этого заклинателя да расспросить, что хотела эта девица. А потом, когда приносит еженедельный выпуск местной газеты «Вестник свиного подворья» и со скупой полуулыбкой кладет её на стол, качает головой от странного ощущения. Где-то он видел эту девицу. Она из знати, из богатого дома. Это он понял прежде, чем увидел её, – по сундуку, прибывшему раньше. Господин не ночевал, значит, она не из его любовниц. Но газета дала очевидную и явную подсказку – там-то он и встречал её молодое задорное лицо. Но в нынешней миледи всё испарилось, и то ли только на бумаге она милая девица, то ли девица успела превратиться в женщину. В очень недовольную жизнью женщину. Его Высочество явилось полу часом позже её скудного завтрака. Тихо пробралось в гостиную, беззвучно прошелестело по ковру и еле слышно скрипнуло стулом. – Доброе утро, Мими, дочь Мамона. – Она должна была заметить его ещё после того, как открылась дверь, но газета шелестит только сейчас, открывая ему белое, строгое лицо демоницы. – Извини, увлеклась. – Она складывает газету, тянется к сумке, брошенной на пол, и достает оттуда старую потрёпанную отцовскую тетрадь. – Мы можем идти? Или ты хочешь похвастаться своей популярностью? – Следом за тетрадью на стол летит газета. Первый заголовок, ручная карикатура Люцифера в цветном плаще и вызывающие слова: «Принц завоёвывает доверие: сбежавшие летом заключённые найдены». Первая же строчка статьи сообщает, что те найдены мёртвыми. В напечатанный монолог Люцифера даже можно поверить. На юг преступники не двинулись, там стоит Адский Легион и Гуфрит, на западе такая же проблема – у великого дома Вельзевула много зорких глаз. На востоке их тоже не ждёт радостный приём. А вот север славится своей лояльностью к преступникам. Отношения с Короной у Вискензии всегда были натянуты, и даже Мими бы поверила в правдивость его слов. – Простолюдины тебе поверили, – она улыбается. – Но я из Каньона, и в наших шахтах полно таких ублюдков. И я знаю, что далеко на их крыльях не улетишь. В каком веке Пандемониум перестал подсекать крылья? – Молчание, исходившее от Принца Ада, она принимает за положительный ответ. – И каким образом они добрались до Вискензии с переломанными хрящами, которые даже из спины нельзя вырвать, чтобы отрастить себе новые? – Тайна следствия, малышка Мими. – Люцифер пожимает плечами и едко растягивает улыбку. Папаша тоже не поверил. Отпрыску хватило наглости завалиться к Сатане прямо с отрубленной покрасневшей головой, а вместе с собой притащить и Коэнора, который – да, каюсь, милорд, – исповедовал, что один из членов вискензийского совета укрыл в своей гильдии беглых заключённых, и только благодаря Его Высочеству Коэнор прозрел и опознал в их лицах разыскиваемых преступников, и, конечно, попросил, с позволения Его Светлости, себе пару-тройку самых бесполезных гвардейцев, да маленькую королевскую печать, открывающую путь до Мавроса. А если вдруг гвардейцы не отыщутся, пойдёт и их броня да брошка, скрепляющая плащ. Плащи они сами достанут, у Люцифера в Потворе есть отличная знакомая портниха. Люцифер честно думал, что Коэнор и в самом деле может знать, куда сбежавшие заключённые подевались. Коэнор не знал. Да и никто из их совета не имел ни в какой гильдии нужных беглецов. Но королевские привилегии не могли ускользнуть из рук Коэнора, поэтому он позвал к себе троих демонов, выдернул их прямо с очередной попойки и сказал, что для тех есть очень важное задание, серьёзное дело с внушительной оплатой. Больше их никто не видел. А голову одного из них Люцифер принёс с собой к Сатане, и теперь их тела лежат где-то в катакомбах Гуфрита. Он сам их туда отправил, ещё до того, как явиться к отцу, свалился на голову Велиалу пару дней назад. И всё только для того, чтобы пробраться в его мрачный чертог и провести с собой дочь Мамона. – В конце концов, короли должны нести справедливость и милосердие. Справедливость я уже принёс, а теперь планирую заняться милосердием. – Но ты не король. – Поэтому мне нужны популярность и доверие. У Наследников много забот. – И множество условий, написанных мелкими буквами. Он улыбается. Они не враги, и он всё ещё считает себя честным. Не играющим по правилам, не добрым и щедрым, но честным. – Дьявол исправно выполняет свои сделки. И весь этот фарс я устроил только для тебя. – Он оглядывается, из коридора несет стариковской энергией. Смотрителя стоило сменить сразу же, как замок перешёл в его владения. Но останавливался Люций здесь единожды – сразу после Серпенса, и его крайне не интересовало, кто главенствует в замке в его отсутствие. Стоит на месте – ладно, развалится – в Небытие ему дорога, сдует ветром – как жаль. Возможно, он поступит слишком жестоко, если выбросит старика со всеми своими пожитками на улицу. Король должен знать милосердие. Поэтому, как придёт случай, он отрежет старику язык. – Я могу навестить своего старого друга просто так, – рискнув быть подслушанным, он продолжает, – но мне стоило навязаться с официальным визитом. Это легче и безопаснее. Не так легко его организовать, но проще провести тебя, когда мне откроют главные ворота. А теперь покажи, что тебе удалось найти. Мне сообщили, что ты прилетела только под вчерашний вечер, и я начинаю сомневаться, что у нас не возникнет никаких накладок. – Здесь у меня кулон, скрывающий облик. – Из-под стола Мими вытаскивает свою сумку и роняет её на стол. – Там же амулет, блокирующий энергию. В моём кольце порошок, стирающий память, который я приму, если меня поймают. Он для твоей безопасности и для безопасности моего дома. В Аду ходит много сплетен, и ни для кого не секрет, что теперь я редко бываю в Ша-Дефе, потому что у меня испортились отношения с матерью. – Мими о ней подумала. Мать только начала подниматься на ноги, только приманила в свои руки спонсоров рабочей силы, помимо той, что изредка предоставляет Пандемониум, и крушить всё это у неё нет желания. – Против ищеек никакая побрякушка не поможет скрыть энергию. – Я в курсе. Поэтому только ты сможешь меня провести. Люцифер поднимается. Мими встаёт следом за ним, бросив холодный взгляд на пустой стакан воды. Хорошо, что его слуга не потрудился накормить её перед выходом. Хотя от лимонного пирога она бы не отказалась. Если всё пройдёт гладко, именно им она и облопается после. Может, даже полетит на Землю. На Небесах еда скверная. Но это только если получится. А если нет – на Земле ей никогда не бывать, пожалуй, её могут лишить головы уже к вечеру. Нервно поправляя чёрную пышную блузку, она вытаскивает из сумки амулет и кулон, цепляя их на шею. Там же висит и отцовский камень, но сегодня он ей плохой помощник. – Сначала я запрошу аудиенцию у Велиала, мне в ней откажут – сегодня у них общий сбор гарды, псов и разведчиков, и я буду должен ждать минимум часов пять, для Наследника Престола это непозволительно, поэтому я попрошу провести меня в морг для встречи с врачевателем. Там мы и расстанемся. Запомни хотя бы одно лицо из гарды, если вдруг попадёшься. Архив у них один, навигация там простая, охраны почти нет. Гуфрит – цитадель строжайшей дисциплины. Присягнувшим демонам нельзя выполнять то, что им не велено. Единственное, что мне известно – у архива тяжёлые двери. Они не заперты, но их тяжело открыть и закрыть. Что находится внутри я не имею и понятия, полагаю, там есть возвратная магия. Если чувствуешь, что провалишься – уходи. Если чувствуешь, что кто-то идёт – уходи. Когда мы вступим на его территорию, я более не несу за тебя ответственность и знать тебя не знаю. Мими кивает. В холодных глазах пробегают трещинки испуга. Лимонный пирог ей хочется попробовать как никогда в жизни.***
– Твои владения кто-нибудь охраняет? – Затаскивая ногу из окна в комнату, Адель скидывает капюшон. – Что в прошлый раз, что в этот, у тебя тут как будто все вымерли. За неделю здесь успели убраться: сменили разбитую мебель, вместо дивана притащили бархатную кушетку, кресла отодвинули к стене, оставив в пределах досягаемости только небольшой столик с кувшином воды. Адель усмехается: как же это обездвиженное тело сможет самостоятельно налить себе питье? Сам же Бельфегор никуда не подевался, как никуда и не подевалось его худое безобразие. Его самого переодели в другой халат и, кажется, помыли. Аромату это не помогло – в комнате всё равно смердит: потом, старостью, смертью. С каминной полки она берёт вазу, наливает воды из кувшина, суёт туда цветы, сорванные по пути, и ставит их рядом с Бельфегором. – Водянка, – кривясь, говорит она, смотря на бледно-голубые цветы. – Они ядовитые и жутко воняют. Постоят в воде, расцветут и станут вонять ещё больше. Но тут и так стоит могильный смрад, да и к вони ты привык. Но, глядишь, подумают над твоей безопасностью, когда заметят, что кто-то их тебе притащил, может, соизволят поставить какого-нибудь гарду. Учитывая твоё положение, тебе не помешает. На Земле принято приносить больным фрукты и цветы. На твоих болотах растёт эта паршивая водянка, а в моём саду растут кислые яблоки. – Она достаёт из кармана плаща одно зелёное крупное яблоко и бросает его Бельфегору. То шлёпается ему на грудь, скатывается вниз и застревает в полах халата. – Не поймал. – Ей хочется засмеяться, но она только улыбается, забирая яблоко себе и с хрустом откусывая его. – Что ж, продолжим. Куда они убрали твой драгоценный кубок? – Она крутится по сторонам. Футляр так и стоит на камине, но становится заметно легче. В книжные шкафы ничего не добавляется. Она осматривает пол, но и на нём ничего не находит. На других столиках тоже ничего. Кубок будто испарился. Она даже спускается в подвал, где демон прятал Чашу, та стоит на месте, но в маленькой комнатушке кроме неё ничего больше нет. Рыскать по другим комнатам опасно – навряд ли её поймают, но какой улов будет у неё и сколько времени она потратит, чтобы словить ту заветную рыбку – большой вопрос. Так что она поднимается наверх, берёт чашку для воды и приседает рядом с Бельфегором. – Не нашла я никакого кубка, – недовольно ворчит Адель, строго смотря на умирающего. – Хорошо, что в твоём подвале есть кубок побольше. Не так удобно, но что поделать? И подносит руку к его лицу, желая проделать свой старый трюк: сдавить ногтями кожу над губой. Чувствуя боль, Бельфегор цепляется за её руку сильной, мертвецкой хваткой. Адель отскакивает, его рука слабеет, и он скребёт холодными пальцами её кожу. – Что? – Её брови хмуро сдвигаются – время идёт, и оно не предназначено для умирающего старика, не умеющего сложить двух слов вместе. В ответ он опять скребёт пальцами её запястье. Даже это движение ему даётся с большим трудом. Она смотрит в его тусклые зелёные глаза, чувствует волну его энергии, внезапно даже приятной: чуть кисловатой, с оттенком сладости, влажную, древесную, такую, которую даже она, ищейка Гуфрита, не может определить. Под ботинками хлюпает вода. Адель оглядывается: вокруг море топей, тонущие в трясине островки мха, даже тропинок нет, и редкие тонкоствольные невысокие деревья. Какой год определить не получается. Если в прошлый раз ориентиром ей служил Воланд, то здесь, на Болотах, ничего и никогда не меняется. Впереди, в пределах ста метров, к серому, пенящемуся мраком небу, тянется бледная слабая струйка дыма. Пахнет горелым мясом. Адель подносит руку к горлу и поправляет воротник водолазки. Догорает костёр, дым сливается с мрачным густым серым небом. Над ним возвышаются две фигуры. – Лесные демоны говорят, что тело усопшего не должно сгореть на Вечном огне, – бормочет одна фигура. Первую Адель признаёт из-за крыльев и рыжей гривы, спускающейся до лопаток. Вторую опознаёт только когда подходит вплотную к демонам. Барбатос, её преподаватель, горбится над костром и теребит в пальцах золотую круглую брошь. Под ними дотлевают угли поминального костра. – Иначе душа не найдёт успокоения, – продолжает Барбатос, – переродится, продолжить жить и бродить по Мавросу, но покоя мёртвой душе не будет. Я не сгорел вместе с сыном только поэтому. – Твоей дочери нужен отец, – отвечает Бельфегор, хмуро смотря на Барбатоса. – И мой сын в нём нуждался, но я не смог защитить его от его же семьи, от моего собственного брата, – он взрывается. Голос, обычно ровный и спокойный, дрожит. Движения становятся резкими и рваными, а лицо остаётся холодным и всё таким же непроницательным, натянутым, как маска. Адель вскидывает брови – никогда не знала, что у Барбатоса был сын, и горько смотрит на догорающие угли – где-то на Земле остались её дети, которых она покинула, дети, воспитанные без матери, а теперь и без отца. – Агварес сожалеет. – Я не о нём, – перебивает его Барбатос. Адель оступается, замирая на месте, подошва ботинка вязнет в болотной воде, но на неё они не обращают никакого внимания – оно и ясно – она в чужом воспоминании. – Ты подвергаешь опасности всю нашу семью, – продолжает он злобно. – Мой сын погиб от рук моего брата по твоей вине. Ты наслал на себя проклятие, Сатана не забудет твой поступок, а если узнает об Абаддоне, ты поплатишься не только домом и влиянием, ты поплатишься всем. Я проведу вечность, беспокоясь о дочери, Агвареса всю жизнь будет пожирать совесть, и только милостью Дьявола мы не окажемся прикованными друг к другу одними кандалами. – Сатана не тронет моих братьев и их детей не своей милостью, а честью, – грубо режет Бельфегор. – Я сожалею о твоей потере, Снорр был мне как сын, я любил его как сына, и вместе с ним умерла и часть моей души, ещё горше, что сын твой погиб от руки твоего брата. Оправданий мне нет. Я знаю, что дело моё правое, но ты утоплен горем, и глупостью будет винить тебя в том, что скрыто от твоего взора. Я не знал, что всё обернётся таким образом. Надеялся, что удастся этого избежать. Однако, то, что сотворено, не обратить вспять. И коли ты не можешь мне помочь, прошу об одном – не мешай. Тебе всё воздастся. Ветер подхватывает зеленый плащ Бельфегора, тлеющие угли вспыхивают искрами. Барбатос поднимает голову – он ещё молод, не такой, каким привыкла видеть его Адель, но старость и скорбь уже успевает омрачить черты. Его руки трясутся, нервно и беспокойно пальцы качают в руках чужую брошь. Он поворачивает к Бельфегору, поднимает взгляд, полный ненависти, и с отвращением сжимает рот. – Меня ждут в Потоках. Я отбуду сейчас же, – бурчит он, сдерживая гнев. – Дилижансом будет удобнее. Я распоряжусь. – Нет. Я сам. – Думаю, маленькой Остелионе придёт не по нраву такое путешествие. Позволь помочь хотя бы так. Отказ я не приму. – Он отходит от брата в сторону, расправляя крылья, готовясь взлететь. – Бельфегор, – останавливает его Барбатос. Раскрытые крылья брата замирают, он с тревогой на лице поворачивается назад. Барбатос медлит, размышляя. – Кто всё-таки открыл Расщелину? Не говори, что Абаддон. – И не скажу, – отвечает он, через мгновение скрываясь в небесах. – Первое столкновение я прошёл гордо, – хриплое бормотание доносится до её ушей. Адель, ничего не слыша, хмуро смотрит на резной буфет в конце комнаты, выгибая бровь. – Но со вторым не справился. – Он сипло кашляет, сначала медленно, точно подавился чем-то, после, мыча что-то невнятное, одалевается сухим тяжелым кашлем, начав задыхаться. – Всё… – пытается продолжить Бельфегор, – всё… – Перевернись на живот, дубина. – Адель поднимается с его кушетки, перехватывает его руку, которой он вцепился себе в горло, и тянет его вниз. – Так лёгкие лучше работают. Она терпеливо дожидается, пока он перестанет кашлять, приносит себе стул, садится напротив него и ждёт минут пять, пока Бельфегору не становится легче. – Всё… – аккуратно начинает демон, – всё пошло не так, как мы планировали. Фикция, – договаривая, он роняет голову на подушку. И больше ничего не говорит. – Ты издеваешься? – спрашивает она недоуменно, замирает на мгновение, ожидая, пока он продолжит говорить, но его голова так и не поднимается. Он, верно, шутит. Такой несмешной затянувшийся розыгрыш с летальными исходами и преступлениями. С рисками, головой на потенциальной плахе и насилием. Да и видения его не настоящие. Не было у Барбатоса никакого сына, сожженного на Болотах в неизвестности, не было цветущего Воланда, не было Цефидара со вспоротым горлом, утопленным в собственной крови. Но вот Абаддон, распятый под Гуфритом, есть. – Сколько ещё видений ты хочешь мне показать? – Одно, – хрипит Бельфегор в подушку. – Если там такое же дерьмище, лучше оставь его при себе. Ты умираешь, а я ничем не могу тебе помочь. О твоей смерти никто не знает, уж Велиал по крайней мере точно, иначе давно бы привёл к тебе своих псов и гарду. И лучше бы тебе покинуть этот мир поскорее, потому что чем дольше ты продавливаешь этот диван, тем сложнее мне будет от него скрыть тот факт, что у нас здесь завёлся диванный пророк. – Она останавливается, а после вдруг резко пригибается к нему. – Если ты хочешь, чтобы я что-то сделала, говори прямо. Я столько времени потрачу, чтобы узнать, что вы с Мамоном сделали, как Абаддон впустил ангелов, на кой чёрт вам вообще была нужна эта война, и причём здесь этот твой Снорр. А у меня ограниченные ресурсы, и если я могу тебе помочь, у тебя есть единственный шанс сказать об этом. Если я могу тебя спасти, говори. Не заставляй меня искать ответы на вопросы, которые я не задаю. По его виску катится капля болезненного пота, сухие губы замирают в мучительном изломе. Адель ждёт пару секунд, тяжело откидывается на спинку стула, и, не дождавшись никакого ответа, покидает Синюю Залу через окно, так и не понимая, что ей делать с ним и с самой собой.***
– По правде говоря, вы могли бы поприсутствовать и на главном сборе, милорд, – без умолку трещит гуфритовский сенешаль. – Господин будет не против, если милорд посетит сбор псов и гарды. Ваше присутствие уважит Гуфрит, особенно после этой недели. Вы на ней стали героем. Люцифер только лениво угукает в ответ, отворачиваясь от него. Он не папаша, ему не нужно всех уваживать и увещевать. Пока отец освободит престол, весь Гуфрит давным-давно забудет, что когда-то тот посещал их местные консилиумы, так что сейчас Люцифер – это Люцифер, и всё, что ему нужно – скрыть от гуфритского сенешаля, что ему совсем не хочется встречаться с Велиалом, а пойди он на их собрание, разговор станет неизбежным. Мраморная змея коридора ведёт их всё ниже и ниже. Обдаёт холодом. Он оборачивается на момент, понимая, что теряет дорогу. У коридоров Гуфрита нет никакой логики: на первом этаже морг, на втором оружейная, на третьем кабинеты соседствуют с пыточными, а тюрьма с казармой, на каком-то пролёте есть тайный ход, ведущий к драконам, петлями тот ведет дальше к Долине, а кто-то говорит, что есть и другие ходы, доходящие аж под стоки Порсиона. Здесь и ему, наследнику Престола, легко заблудиться. Вспоминается Мими. Её энергию учует только ищейка, сам он потерял демоницу ещё минут двадцать назад, потягивая чай в приёмной. Теперь она, должно быть, уже добралась до архива и давно захлёбывается слезами, а после, поняв и другую вещь, спалит это место дотла. Но горелым пока не пахнет. И тревогу никто не поднимает, значит, демоницу ещё не обнаружили. – Здесь холодновато, милорд, – сенешаль юркает вперед, открывая перед Люцифером массивную железную дверь морга. – Турт, поприветствуй Его Высочество, мы пришли за докладом о вскрытии. – Приветствую Его Высочество, – громыхает из конца зала. Следом показывается и сам Турт: высокий, грозный демон с обрезками крыльев в белой рубахе, запачканной кровью, и белом колпаке, какие носят на Земле мясники. Люцифер усмехается, косясь на своего спутника. Его маленькое пухлое лицо багровеет, черные усы поджимаются, и маленькие черные глазки бегают в поисках извинений для Наследника за фамильярность. Как они любят раболепство, думает Люцифер, папашин Рондент такой же – они похожи на единоутробных братьев, с маленькими глазками, пухлыми красными лицами и манерой пищать в смятении. – Что показало вскрытие? – лепечет сенешаль. Люцифер улыбается ещё шире и запрокидывает голову, пытаясь скрыть наглую ухмылку, рассматривая снежную наледь низкого потока. – Что они сдохли, – хохочет Турт. Сенешаль, вылупив глаза, поникает головой. – И как… они сдохли? – Люций жует это слово на языке – оно ему нравится. Они с ним садистские друзья. – Сдохли, как собаки, милорд, – ответ Турта учтивый. – Голову этому отрезали недавно, пару дней назад. – Он скидывает простынь с первого стола. Пылинки белой ткани ворохом кружат в воздухе, обвивая бледное худощавое тело. – Это сделал я. – Хороший срез. Ровный, – заключает Турт. – А этот похуже, – он тычет на шею, дыра рваная, кожу отмыли от крови, но положение не исправило – в него всадили нож и долго не могли вытащить, – он сопротивлялся. Рана небольшая, но артерию ему перебили будь здоров. – Сколько, по вашему, они пробыли в снегах? – вмешивается сенешаль. Люцифер с любопытством на него оборачивается – смущённая натура, но к столу подойти не боится, и смотрит на труп без страха, без дрожи во взгляде. Рондент же жмурится каждый раз, упоминай в его присутствии какие-либо увечья. – Сколько угодно. Живем долго, умираем быстро, а гнием, как люди. Пролежи они там полгода, мы бы и не заметили. Но вот крылья… – Турт оборачивается к подносу, берёт одно чёрное перо и подносит к свету, внимательно разглядывая. – Когда их посадили, Ваше Высочество? – Два года назад, – отвечает Люцифер, хмурясь. Он тоже видит прозрачные прожилки на пере, видит лоснящийся блеск, и понимает, что так быть не должно. Об этом они с Коэнором не подумали. – Перья не такие, – бурчит Турт. – Вы знаете, Ваше Высочество, что происходит с крыльями, если их подсечь? – Люцифер знает, додумывает сам, но продолжает внимательно слушать. – Рубец пытается затянуться, летать на них уже нельзя, если не отрастить новые, но рубцу это не помеха, он хочет ликвидироваться. У него не получится, такие глубокие надрезы не затянуть, всё равно что кинуть отрубленную голову на метр от тела и ждать, пока те срастутся друг с другом. Рубец гниет, противится, но в конце-концов сдается. Если энергии побольше, уйдет на это десяток лет. Если мало, окончится за лето. Рубец заживает, энергии в крыльях больше не будет, и те начинают умирать. Чахнуть с каждым днём. Сам бессмертный протянет без энергии не больше трёх месяцев, а уж крылья не справятся и с одним. – А рубец? – Люцифер напряженно рассматривает сосредоточенное лицо Турта, и он никак не вписывается в роль хитрого мыслителя. Он его не раскусит, взгляд ведёт к сенешалю, у того хмурое красное личико, ему кажется это странным, но не более, энергия в порядке – Люцифер считывает ее кислый, немного душный запах, какой был ещё когда он встретил его в приёмной. – Замёрз. Он не затянут, но при должном количестве энергии и не должен был затянуться за два года. Гниение тоже не определить, кости крыльев окоченели, сами раны аккуратные, – он указывает на крылья, подмятые под тело, куда Люцифер с сенешалем с любопытством наклоняются, у основания крыльев белеют рассеченные по диагонали кости – попробуешь вырвать – сломаешь крыло, оставив только небольшой обрубок кости, который, сколько сил не прикладывай, вытащить из спины никак не получится. – Почти как ваш срез на горле, – Турт давит недобрую улыбку, где-то в груди у одного Наследника ухает сердце, а ладони потеют, несмотря на стужу морга. – Кости в лопатках крепкие, это не новые крылья, их никто не вырывал. Не подохни они на Коците, я мог бы сказать, пользовались они этими крыльями или нет, но все мышцы заледенели, и я не могу утверждать, что увечий на самом деле не было. – Если бы они пользовались крыльями, мышцы бы?.. – сенешаль не заканчивает, вопросительно смотрит на Турта, ожидая ответа. – Стерлись в труху, ага, – удовлетворительно кивает Турт. – Но мышцы на спине – не крылья, они могли восстановиться. Сенешаль заходится в глухом звуке, открывая рот, но тут же затыкается, передумывая спрашивать. Люциферу ясен его вопрос, как и ответ на него: улететь на таких крыльях никуда нельзя, свалишься, не набрав высоту. Сам Наследник медленно сканирует энергию сенешаля и Турта. Она ровная, без намека на волнение и возбуждение, а после удовлетворенно выдыхает. В обмане невозможно уличить, когда причина настолько несуразна и абсурдна.***
С едой Адель никогда не церемонилась. Первое на второе, второе на завтрак, сладости вносите вперёд. Но сейчас сладкое лежит на полу и ждет своего часа. Дело подельников Абаддона держится в большем секрете, чем дело самого Абаддона. Она знает – где-то в библиотеке есть учебник, подробно рассказывающий, как над Пандемониумом вскрылась трещина, созревающая не первый год и впустившая ангелов в Ад в разгар войны. Есть и роман по этим событиям, и переработанные в демонские сказки истории: мрачные, драматичные. В их сказках никогда не становится хорошо, в их сказках не знают, что это такое. Но правда может быть сухой, не такой выпуклой, поучительной и красочной. К правде примешивают и капитана гарды, распустившего воинов, охраняющих Пандемониум, вскоре пропавшего безвести. Говорят и о гонце, не отправленным им вовремя, что замедлило эвакуацию жителей и разделение адской армии. На страницах мелькает и Бельфегор, первый узнавшим о вторжении, что его, по большей части, и спасло – принимать участие в боевых действиях он отказался. Допрос Бельфегора странный, Абис, как представился дознаватель, пытается уличить Бельфегора в сговоре с Абаддоном, но делает это слишком мягко, вскользь спрашивая, почему Бельфегор так настаивал на общем совете, что демоны Болот останутся в тылу, точно знал о планирующемся вторжении, но Абис не давит, опираясь на уважение и благодарность – его семья была в Пандемониуме, и эти самые демоны Болот ее спасли. Винят во всём Сита, сообщника Абаддона, возглавляющего вискензийский легион. Другой обвиняемый – Утюр – владелец двора, где останавливались Абаддон и Сит в первые дни наступления Небесного Войска, подслушавший их разговор. Эти трое живы до сих пор, Утюр и Сит висят на площади Потвора, Абаддон – тремя этажами выше. Остальные пропали без вести, либо казнены в день оглашения приговора. Когда дело Сита сменяется делом Утюра, Адель прикрывает глаза и проводит по векам перчаткой – три часа чтения отдают в мозг притупленной болью. Впереди час листов с допросами, на очереди жена Утюра, кузен, в тот день остановившийся там же, два отряда, сопровождающие Сита и Абаддона, в хор утверждавшие, что ни о чем не знали, и так же казненные в хоровом построении. В учебниках о них не пишут, скосив их под ремарки истории. Адель листает страницы вместе с безымянными жизнями и сбивается со счета, сколько всё-таки смертей принесло это предательство, когда число уносится за пятьдесят. Под топор попадают все, от гарды Пандемониума до драконоводов, не уследивших за седлами, что сбились в пути, пока гонцы мчали в Воланд с важным донесением – армия должна воевать на два фронта. По очереди они заходят на плаху, говорят последние слова и склоняют головы. Сатана судит их сам, сам приводит приговор в исполнение, сам разделывает Сита и Утюра в центре Потвора, выдирая крылья из спины. Адель уже не уверена, что кто-то когда-нибудь дочитывал это дело до конца и неприятно ежится, смотря по сторонам. От обилия крови и сожалений на надрыве её тошнит. Она прислоняется затылком к холодной стене и смотрит на папку Снорра. Та тонкая, не похожая на документальный роман-эпопею, что она держит в руках, и Адель с облегчением вздыхает, понимая, что ей ни к чему себя мучить. Вместо фото внутри описание, четко отражающее личность молодого человека. Строгие сантиметры рисуют его фигуру, тип телосложения задает форму, лицо заменяет молодой Барбатос, и вот они вместе готовы отправляться в путь. Но отправляться, собственно, и некуда. Расследование об исчезновении скудное – он возглавлял отряд, отправившийся после окончания боевых действий добивать остатки не успевших капитулировать ангелов, те засели восточнее Пандемониума на границах с Долиной, никто не выжил. Адель перечитывает состав отряда, переходит к данным с места обнаружения тел, понимает, что весь отряд мертв, их тела нашли рядом с телами ангелов, кроме тела Снорра. На поиски отправили одну ищейку, та сообщила, что Снорр шел по Огненному Расколу в сторону Болот, после его энергия исчезла. Адель откладывает дело на пол, смотрит на недочитанную папку и тянется к карману плаща – пусто – сигареты кончились неделю назад, и шумно выдыхает. Бельфегор и Мамон знали о вторжении, спланировали всё так, что Абаддон оказался крайним, и вышли сухими из воды, став героями Ада. Первый спасал жизни и прикрывал тыл, когда тот оказался в наибольшей опасности, второй обильно спонсировал армию, пустил на неё все средства и помог в раскрытии предательства. Под лавину разбитых судеб попал и юноша, племянник Бельфегора. А зачем? Они пытались спасти Ад от войны? Навряд ли. Ситуация на первом фронте была так безобразна, что необходимо разделить армию? Она напрягается, чтобы вспомнить, но ничего не выходит – она не знает об этой войне, а в голове всплывают образы Бельфегора и Мамона с цветущим Воландом на горизонте, и осознает, что такой нужды не было – они планировали это до начала войны, и не могли точно знать, как развяжутся события. Они же смущают её ещё больше, вытягивая из памяти состоявшийся диалог о Топях, истекающим времени, убитых Ариусах, истреблённом Хаосе и грядущей расплате. «Господи, Бельфегор! Почему нельзя сразу сказать, что вы натворили?! – она поднимается с пола и бесится, рывком руки поднимает папки в воздух и отправляет их на место. – Что я должна понять? Кого мне спасать и кому помогать? Тебя я не могу спасти. Себя? Возможно. Но в твоих ответах нет смысла!» В жилах от злости закипает кровь, под ногу попадается стеллаж, на громкий треск в архиве раздаётся инородный звук – какое-то быстрое цоканье и шуршание. Адель отцепляет с запястья браслет и становится невидимой, тут же втягивая носом воздух. Чужая энергия, совсем слабая, скрытая, кислая, малиновая. Все на сборе, по коридорам снуёт пару гард, но их энергию она чувствует и держит всё это время на контроле. Это кто-то другой, тот, кто не имеет права находиться в Гуфрите. Она сосредотачивается и прислушивается усерднее, где-то вдалеке чувствует чёрный перец и отмирает – Люцифер тоже здесь, несколькими этажами ниже. Не успевая сделать и шага, Адель хмурится – перед глазами начинает рябить, мерцающий искажённый мир плывёт ей навстречу, она напрягает глаза, пытаясь разобраться, сосредотачивается на собственном теле – в нём нет изменений, это не чужое влияние, это иллюзия. Иллюзия, искажающая пространство для всех. Иллюзия, какой и она сама, Адель, является. Иллюзия, которая от испуга налетает на неё, и они вместе валятся на пол.***
Мими пялится в потолок пару секунд, мир режет и искажается. Кажется, она неслабо ударилась лбом обо что-то. «Об кого-то» – напоминает ворчание рядом. И Мими испуганно подскакивает с пола. – Я тебя знаю, – вяло говорит пустота, обращаясь тут же в Адель, раскинувшуюся на полу и вернувшую браслет на запястье. – Тяжело, когда вы обе невидимые, а? Мими тяжело сглатывает, в горле колется, и она отступает назад, нащупывая кольцо с порошком забвения на пальце. Ещё не поздно убежать, но Адель вылавливает её взглядом. Мажет, пялясь ей на грудь. – Снимай… Что ты там на себя нацепила. Ругаться не буду. – Демоница встаёт с пола, отряхиваясь. – Ты с Люцифером? – Да, – еле выдавливает из себя, задыхаясь от страха. Адель не выглядит злобно, и Мими осторожно отпускает энергию из кулона. – И зачем тебе архив Гуфрита? – А тебе? – перебивает её демоница. – Ваше собрание уже идёт, разве одна из главных ищеек не должна на нём присутствовать? – С чего ты взяла, что я на нём не присутствую? Возможно, немного не в том виде, в каком они ожидают, но ваш мир сам сотворил фамильяров, созданных для помощи своим хозяевам. Адель давит улыбку, думая о Хаббле. Сейчас он где-то наверху, слушает важные разговоры, доклады, донесения и планы, обильно надушенный, чтобы скрыть отсутствие энергии. Стоит, гордо задирая подбородок, – отчего-то Хабблу кажется, что на сборах Адель выглядит именно так. – Это для Бельфегора, – объясняет Адель. – По его просьбе. Упоминание демона смягчает Мими. Она знает, что они близки, знает, что Бельфегор важен для Адель, так же, как важен и для Ади. И она им помогла разобраться с Ураном, минимизировать все последствия, договорилась с Геральдом, вырвав их из-под удара. – Это для отца, – отвечает следом. – Хочу узнать, что с ним произошло, и где он сейчас. – Я слышала о нём. – Адель щурится – в конце концов, ни Бельфегору, ни Мамону не удалось остаться чистыми. – Ты дашь мне уйти? – осторожно спрашивает Мими. – Уходи, – коротко отвечает демоница, лениво пожимая плечами, а после добавляет: – но читать архив я тебе не позволю. – Кто бы сомневался… Мими тяжело обводит архив взглядом. На стеллажах никаких обозначений, но в кармане холодеет шар поиска, и дело она найдет быстро. Косится на Адель, размышляя, сможет ли она с ней сразиться. Ответ приходит тут же – бесполезно, энергии у демоницы много, демоническим огнём её не одолеть, а из оружия у Мими только кинжал, привязанный к поясу. Уловив её настороженный, задумчивый стальной взгляд, Адель говорит: – Я не собираюсь тебе помогать – не в моих интересах. Без моей помощи тебя тут же поймают, – она почему-то смотрит на её руки и хмыкает, – неужели Люцифер не знал, как именно охраняется архив? – Не знал, – бурчит Мими в ответ. – Так же, как и бумажки его папаши, – взрывными чарами. Мими круглит глаза – не попадись ей Адель, она бы осталась без рук, только прикоснувшись к делу отца. – Но я могу тебе кое-что показать, – добавляет Стоун и хитро щурит взгляд, сверкая чёрными зрачками, давая понять, – выбора у Мими нет.***
Желтый огонь факелов лижет каменные стены, слюна копоти доползает до потолка. Дверь в этот зал всегда открыта, – напоминает Адель, и дурацкая улыбка не слезает с её лица. Хотя улыбаться здесь совершенно нечему. На крюк под потолком нацеплены бледные кишки, торчащие из вспоротого живота. Кожа уже омертвела и гниющими тонкими кусками тянется к полу. Органы внутри зафиксированы железными ремнями, и сквозь полосы Мими отчётливо видит их силуэты. Отчего-то синяя печень, почерневший желудок, между ними белой костью торчит позвоночник, вокруг такой смрад, что живот демоницы сводит спазмами. Она не жалеет, что не завтракала. Да и о лимонном пироге тут же забывает. Конечности демона болтаются над полом, Мими понимает, что он жив не из-за его протяжного стона, а из-за ног и рук – те светятся, вены вздуваются огненными прожилками, кожа пузырится и багровеет, суставы скрипят, мышцы щелкают, точно сейчас порвутся, и кости внутри ломает и скручивает. Его тело сопротивляется боли, он пытается принять вторую форму. Форму, возможную только для высших демонов. – Скажи «Привет», всё-таки невежливо так завалиться в гости к главнокомандующему и проглотить язык. Мими молчит, медленно отступая к стене. Смотреть на Абаддона страшно и неправильно. – Отец не взял меня с собой на казнь, – Мими даже не понимает, что она говорит и для чего, – сказал, что она слишком жестока. – Разве? Десять лет за одного погибшего на войне солдата и гражданского – милосердный приговор. Другие демоны сидят сотню лет за убийство. А тут… Сколько там, кстати, погибло во время войны? – Девятнадцать тысяч пятьсот три демона, – чеканит Мими. В школе давно говорили, что они обязаны запомнить эту цифру наизусть. – О, слышал, Абаддон? Осталось тебе тут повисеть всего-то сто девяносто две тысячи семьсот сорок два года. – Адель обыденно к нему подходит и смотрит на его лицо. Оно давно осунулось, исказилось болью от казни и вечного обращения, и черты на нём узнать почти невозможно. – В вычислениях я не сильна, поэтому бери в расчет накладку – лет двадцать-тридцать. – Ум-м! – от неожиданного стона Мими отскакивает к стене, прижимая уши ладонями. Главное – не смотреть. Но даже так она видит, как распахиваются его веки, как пучит его глаза, налитые кровью и ужасом. – Ум, ага, – отвечает Адель. От её беспечности Мими трясёт, она медленно оседает на пол, обхватывая голову руками. – Ребята рассказывали, что полторы тысячи лет назад он ещё мог членораздельно разговаривать. Только просил об одном – «Убей меня». Кажется, сейчас это превратилось в «Ум-м». – Ум-м! – железные ремни лязгают, кишки, намотанные на крюк, идут ходуном, и его подвешенное тело качается из стороны в сторону, конечности сводит в новой судороге. Вонь разложившихся органов накрывает новой волной, и Мими тянет ладонь к носу, сворачиваясь от спазма тошноты. – Ну да, размечтался, – хмыкает демоница и отходит назад. Он пытается её остановить, тянет ослабевшую руку, заходится в новом истерическом вопле. Мими сильнее вжимается в стену, лязг ремней звенит в ушах, его крик не остановить ладонью, от вони не избавиться пальцами, и тошноту не удержать, задержав дыхание. Она старается не дышать, не смотреть и не слушать, но в голове уже остался его образ: один из самых могущественных демонов Ада подвешен к потолку за собственные кишки уже больше двух тысячелетий, и, вероятно, в этом может быть виноват её отец. Он подстроил его казнь? Он подставил его, обвинив в предательстве? Он открыл Расщелину, изменив ход войны не в сторону Ада? – Зачем ты меня сюда привела?.. – Мими глотает вопрос – ответ у неё уже есть, так же где-то висит, не в Гуфрите, может, в Пандемониуме под замком Сатаны, в выжженной долине Воланда, возможно. – Передай Люциферу. – Из кармана она достаёт перевязанную бечевкой кожаную тетрадь и бросает Адель, а после на дрожащих ногах выходит из зала, и только выбравшись из подземных коридоров, даёт волю чувствам и организму, сгибаясь от тошноты под первым попавшимся камнем.