Дети войны.

Ты такой храбрый и тихий, я всегда забываю, что ты страдаешь.

Сириус Блэк.        В доме номер двенадцать на площади Гриммо было тихо. Даже на кухне, глубоко в подземелье, ничего не шкварчало, хлопало или брызгалось кипящим маслом. В отцовском кабинете не раздавалось редкое покашливание. Не толпились у порога высокородные невестки. В библиотеке не шуршали страницы древних фолиантов, изучаемых младшим сыном. В гостиной не раздавался смех приглашенных Вальбургой кузин и их аристократичных дочерей. Благороднейшее и древнейшее семейство Блэк куда-то отчалило в полном составе, прихватив с собой и мерзкого домовика, но, предателю рода это лишь на руку. Храни Мерлин гриффиндорское бесстрашие, только храбрейшие рискнут влезть в это змеиное логово. Как же хорошо что Сириус был достойным львенком Годрика. Сириус Блэк разглядывал то, что сумасшедшая мамаша оставила от его портрета на семейном гобелене. Он лениво откинул голову назад, так, что длинная черная чёлка не лезла в глаза, и крутил в тонких, истинно блэковских, пальцах сигарету. «Сириусу четырнадцать, он сидит в своей комнате и, приоткрыв окно, курит магловские сигареты, которые Сириусу отдал какой-то пьяница, в Хогсмиде. Никотин заполняет лёгкие, но дышать становится легче. После нескольких часов допросов и пыток от любимой матушки» Он не в первый раз пробирался в отчий дом, после своего шумного побега, но каждый чертов раз он останавливался около семейного гобелена, смотрел на надменные лица родителей, отстранённое лицо братца и на обугленные пятна неугодных матушке родичей. » — Андромеда мне больше не племянница. Вы больше её не увидите. — Но почему, мама? Я люблю Меду! — Она обручилась с грязнокровкой! На месте портрета любимой кузины — дымящееся пятно» Сириус скучал по брату. Несмотря на то, что бестолковому братцу промыли все мозги, и он знать не желал старшего, Сириус любил его. Тупоголового придурка Регулуса, который кривил лицо, встречая его в коридорах и закатывал глаза, когда Сириуса и Джеймса в очередной раз отчитывали в коридоре за какую-нибудь мелкую провинность. Правда Сириус не отставал, высмеивая чистокровных друзей Рега, подшучивая над его заумными книгами, вытаскивая из его сумки письма от дражайшей матушки, и зачитывая их на весь Большой Зал. Забавно было смотреть как бледное лицо брата покрывается красными пятнами, как он, ловким движением выхватывает палочку, но потом тут же убирает. Слишком послушный чтобы нарушать правила. Стыдно становилось потом, но Сириус в этом не признается. Гордость у него тоже, истинно блэковская — Хватит общаться с этим уродом, Мальсибером, Рег. — Кто ты такой, чтобы мне указывать? — Твой брат. — У меня нет брата.» А ведь он уговаривал Регулуса поступить на Гриффиндор. Брат бы вписался, и Сириус уверен, шляпа бы послушала. А какой бы разразился скандал! Один Блэк на Гриффиндоре уже нонсенс, но двое… К сожалению, Регулус сам выбрал свой путь. Путь ненависти, черной магии и поклонения змеемордому ублюдку, что мечтает захватить мир. А вот по матушке он не скучал. Слишком свежи были раны. Вальбурга, хоть и ратовала за чистоту крови, и привилегии волшебникам, в своих наказаниях не стеснялась использовать и маггловские методы. Хотя, Сириус не был уверен что маглы запирают своих детей в комнате с головами почивших домовых эльфов, и швыряют в несмышленных детей тяжёлые вазы. «— Мам, пожалуйста! — Гриффиндор! Какой позор для семьи! — Мама! Не надо! — Круцио!» Глава семьи, Орион Блэк, не вызвал никаких эмоций. Не обращая внимания на истеричку — жену, что стегала сына особенно темными чарами, он смотрел сквозь, и большую часть времени проводил в своем кабинете. Сириус силился вспомнить, говорил ли отец ему хоть что-то, безуспешно. Зато уродец — Кикимер не забывал бросить что-то грязное в адрес старшего сына Вальбурги и Ориона. Маленький крысеныш несколько раз перекрашивал стены в его комнате из полного жизни красного, в тоскливый зеленый. Кикимер сжигал привезенные из Хогвартса колдографии, воровал письма от его друзей и отдавал матери, а ещё не забывал плеваться ядом. Жаль что его не удостоили чести блистать мерзкой рожей на семейном гобелене. Он бы отлично вписался в этот кружок психов, убийц и маглоненавистников. В доме пахло пылью, несбывшимися мечтами и гнилостно-сладкой, черной магией. Она невидимыми, но ощутимыми тягучими волнами обволакивала этот дом, эту комнату, и этот проклятый гобелен, что так притягивал взгляд. Темная магия всегда жила тут, с того момента, как Блэк, что построил этот дом, прошептал первое проклятие, обрекая очередного магла на страдания. Все тут было пропитано дымом, все напоминало о том, что так хотелось забыть. Об этот комод мать приложила Сириуса головой когда ему было десять, эту вазу она трижды разбивала о дверь его комнаты, за этим диваном они с Регулусом прятались от безумной кузины Беллы, за этим столом проходили все собрания их благородной семейки. К его удивлению, матушка так и не смогла сорвать Гриффиндорское знамя со стены в его комнате. Поэтому просто запечатала ее слабеньким заклятием, которое, ее уже почти взрослый сын, снял лёгким движением руки. Растянув губы в сумасшедшем подобии улыбки Сириус вспомнил, как бушевала матушка, когда чистокровные детишки начали писать своим родителям, а те, в свою очередь Вальбурге, о том, с кем дружит ее старший отпрыск. Безобидные полукровка, предатели крови и безродные грязнокровки. Кровь. Кровь. Кровь. О крови ему говорили каждый день. В коробке, которую он выволок из тайника в собственной комнате, что-то тихо позвякивало. Инструменты, детали и прочий металлолом он не смог вынести во время побега. Когда матушка с яростными криками метала в него заклятия, а он, ломая мебель и тяжело дыша, пытался выбраться из этого филиала ада, под вспышки непростительных. Сириус поднес сигарету к губам и затянулся, едва касаясь фильтра, прикрыв глаза. Он струсил пепел прямо на дорогой, персидский ковер, что так любила его матушка, и выкинул недокуренную сигарету в ближайшую вазу. И сразу же закурил новую. Каждый раз, приходя в дом на площади Гриммо, Блэк чувствовал что-то, что он упорно отказывался идентифицировать. Другие бы назвали это тоской. Как побитый пёс, которого выставили за дверь, тоскует по хозяину, Сириус тосковал по ненавистной семье. Пора было уходить, скоро вернуться благородные родственнички. Сириус подхватил с пола коробку и направился к выходу. Споткнувшись о ногу тролля, что служила подставкой для зонтиков, грязно выругавшись, и выслушивая причитания портретов благородных предков, Сириус Блэк выскочил на улицу, и направился через дорогу, к неаккуратно припаркованному мотоциклу. Металлический зверь завёлся с грубым рыком. Кожаное сиденье без единой царапины, а блестящие, черные бока начищены так, что можно увидеть собственное отражение. Его, в отличие от гадкой семейки, Сириус просто обожал. Мотоцикл был последним подарком от покойного дядюшки Альфарда. Но последним не по значению. По словам Джеймса, Бродяга настолько влюблен в мотоцикл, что только ради него, мог покинуть объятия своих бесчисленных фанаток. Сириус на это только ухмылялся. Альфард… Как же Сириус скучал. Единственный кто подал ему руку, когда мать, запытав его, до полусмерти, заперла его в комнате, пока внизу состоялся какой-то важный, скучный прием, где все хвалились своим происхождением и пили кровь, разбавленную вином. После его смерти Сириус так и не смог пересилить себя и зайти в завещанное поместье. Так и жил у Поттеров. Пренебрегая их гостеприимством, как он сам считал, и в чем упорно пытался разубедить его Джеймс. У Поттеров было хорошо. Так, как не было нигде. Дорея называла Сириуса своим вторым сыном, отказывалась отпускать его домой и устраивала им с Джеймсом праздники почти каждую неделю. Карлус по-отечески трепал его по голове, всегда интересовался успехами, и писал ему письма, когда Сириус был в Хогвартсе. У Поттеров Сириус впервые понял, что такое семья. Понял, почему у Джеймса так горели глаза, когда он рассказывал о своих родителях, глаза человека, чья мама никогда не произнесет тех самых, страшных слов, от которых Сириус до сих пор просыпается в ночной тишине, со сбитым дыханием, и красными глазами. Семья — это где тебя любят. Где отец — человек, а не каменное изваяние. Мать — та самая женщина с большой буквы, за которую можно отдать жизнь, а не чудовище, готовое убить собственного ребенка. А Джеймс стал Сириусу братом. Жаль, что родного заменить не смог. Коробка крепко привязана парой заклятий, мотоцикл ласково урчит, и Бродяга направляет его в чернильное небо. В Годрикову Впадину. К Поттерам.