***
Костья поцеловала ее, и поправила ей одеяло, и кажется, даже сказала, что ей не все равно. Бэллка помнила это. Девушка полагала, что забудет, но это стало первым, о чём она подумала, проснувшись. Сначала ей показалось, что это был сон, один из тех реалистичных сновидений, после которых ты остаёшься под впечатлением на весь день. Но нет, Купер и правда курила с ней, и даже спала совсем рядом. Казалось, если очень постараться, можно услышать ее запах, который сохранила в себе наволочка, впитав несколько часов ее касания. Щеки позорно вспыхивали от мыслей о том, чего Кузнецова наболтала ей ночью, но это того стоило. Стоило ведь? — У тебя хорошее настроение, — заметила Бунина, деловито раскладывая на кровати Бэллы пасьянс, — Ты вся светишься как ебучая лампочка. — Да, я... – Бэллка закусила губу, — Я просто рада, что, наконец, могу двигать конечностями, — рассмеялась она, подняла руку вверх и задёргала пальцами, как будто пыталась что-то схватить в воздухе. Чувство, которое разливалось внутри ее грудной клетки, было слишком хорошим, чтоб его могли испортить боль, хмурая Настя или косые взгляды Наташи. К тому же, состояние стало в сотню раз легче, чем накануне. Как будто сигареты и темные глаза обладали каким-то целительным действием. Это было странно, но утром Кузнецовой стало чуть легче. Она бросила взгляд за окно, натыкаясь глазами на потрепанный синий комбинезон и чертыхнулась. Битый час рабочие методично спиливали толстые ветки рядом с их стеклами. На улице похолодало, мужики прятали красные руки в обшитые резиной перчатки и ежились от ветра, но ветки одна за другой исчезали под визг пилы. От Буниной Малая узнала, что этому как-то поспособствовала Костья, и в груди что-то приятно толкнулось, когда она догадалась, что ветки мешали спать только ей. Для нее так редко что-то делали… — Когда они закончат? — раздраженно бросила Гончарова с продавленного кресла, — У меня болит голова. Бэллка с Буниной промолчали. Бэллка — потому что не знала. Бунина — потому что пасьянс был интереснее вопросов Наташи. Гончарова бесилась и вела себя странно, как бы ни старалась замаскировать свое шипение под бессонницу и ПМС. Девушка бросала вещи, беспрестанно щелкала зажигалкой, выводя всех вокруг, хлопала дверцами и толкала плечами всю группу. О причине догадались все, когда она громко заявила, увидев любимую позу Купер «держать руки на Бэллкином затылке и нигде больше»: — У тебя что-то в волосах, Малая. Оно татуированное и выглядит странно. Может быть, от этого есть специальный шампунь? Каспер тогда засмеялась и подмигнула ей. А Бэлле впервые в жизни стало стыдно за то, что она стала причиной такого глупого конфликта. Как будто было что-то противоестественное в том, что из-за нее могут соперничать. — Бунина, а ты че вообще здесь? — не успокаивалась Наташа, закидывая ногу на ногу, — Хозяйка Медной горы дежурство не отменила? Настя невозмутимо шлепала картонных королей на покрывало, место на лежанке почти закончилось, и новый столбик карт вырастал на ногах Кузнецовой. — Ты чего от меня хочешь, красивая? Не тяни кота за хвост. — Уйди. — А ты мне че? — Настя. Девчонка засмеялась, тряхнув рваной копной каштановых волос. — Будете секретничать? — она прищурилась, — Оке-е-ей. Бэллка устало прикрыла глаза, а когда открыла их, с удивлением поняла, что Бунина резво спрыгнула с кровати и просто и послушно ускакала из комнаты, оставив незаконченный пасьянс так, словно не она пыталась разложить его все утро. Заскрипев креслом, Наташа поднялась и стала методично собирать карточные сердечки-пики, напряженно поглядывая на Кузнецову. — Что? — осторожно спросила она, понимая, что может быть миллион вариаций «что», и все они будут справедливыми. Что ты хочешь от меня? Что ты пытаешься доказать всем вокруг? Что? Что? Что? — Поговорим? Я заметила, что вы с Костьей..., — Наташа хмуро посмотрела на Бэллкину шею, будто стараясь не поднимать глаза выше, — Это не выглядит нормально. Карты под ее пальцами мялись, она уже не собирала их, а просто сгребала в кучу, ногтями цепляя картон. — Не выглядит нормально? — переспросила Кузнецова вполголоса, понятия не имея, что происходит. Точнее, какой из худших сценариев в ее сознании сейчас приходит в действие. — Да, — Гончарова вздохнула, явно подбирая слова, — Возможно, ты не понимаешь, не видишь этого, но… Ты что-то о «любимых шестерках» знаешь? Прошло какое-то время, прежде чем смысл ее слов достиг усталого серого вещества в голове девчонки. Бэллка задохнулась от возмущения и злости. — Что? Что ты, блять, несешь? Мы просто… — Послушай, Бэлл, я знаю, о чем говорю. Я вижу это каждый день, — она придвинулась к ее кровати ближе, и Кузнецова едва подавила в себе желание отстраниться, — Это завидная роль для многих, но я знаю, что ты не такая, и… — Нет! Стоп! Серьёзно, стоп, — почему-то нерешительность сменилась в Малой каким-то странным суррогатом злости и растерянности, — Нет, она бы никогда..., — Бэлла осеклась, взяв себя в руки. Почему-то мысль о том, что кто-то подумал, что Купер пытается сделать из нее комнатную псинку, вызвала в ней антипатию и тошноту. Кузнецова никогда бы не стала, да никто и не намекал, а тот случай ночью…. — Никто бы никогда не поступил так со мной. Это исключено. Это абсолютно... Абсолютный бред. Хуйня, — уверенно отчеканила Бэлла, обрывая собственные мысли. — Просто ваши…. отношения выглядят очень болезненно и..., — снова начала Наташа, не сводя глаз с её шеи, будто все еще не веря в слова девушки. От ее взгляда Малая готова была вскочить на ноги и обмотаться простыней с головой, но это не было возможно физически, и она бесилась. — Я вот щас тебя за такое подозрение не ударю только потому что мы друзья и потому что не могу встать. Весь ее солнечный настрой улетучился, сменившись нервозностью. — Ладно, прости, – Гончарова потянула руку к ее ладони, но вовремя сменила направление и сжала колено девушки, прикрытое одеялом, — Я понимаю, но я беспокоюсь. Просто я не думала..., — она немного покраснела, и Бэлла невольно задержала дыхание, неуверенная, что готова слышать продолжение того, что заставило ее смутиться. — Ты права, это все надуманная хуйня. Ты же не дурочка, правда?.. Кузнецова кисло кивнула и живо сменила тему, попросив закрыть окно, но до конца дня оставалась мрачной и рассеянной, мысленно возвращаясь к этому разговору.***
Всю следующую неделю стремительно выздоравливающая Бэллка провела на иголках. Она дергалась, анализировала каждое движение Кости в свою сторону, каждое сказанное одноклассницами или старостой слово. Неизвестно, паранойя это была или прозрение, но ее худшие опасения подтверждались. Кузнецова знала о существовании «ручных», комнатных девочек. Она видела их в своем детдоме и здесь. Стандартная для большого однополого коллектива ситуация. Своего рода устойчивая роль, как и роль изгоя. Такие девочки обычно находились близко к негласному или гласному лидеру, служили молчаливым дополнением, личной прихотью. Никогда не открывали рот, послушно следовали собаками-поводырями за своими «хозяйками», оставаясь при этом полностью неприкосновенными для других. Трогать такую — самоубийство, табу. Их можно было презирать, к ним можно было набиваться в подруги, пытаясь урвать каплю защищенности, но нельзя было навредить. Малой претили такие девчонки, претила система, в которой кому-то приходилось быть безвольной, слабой тряпичной куклой, которой необходимо чужое покровительство. Она никогда такой не была, и быть не собиралась даже под угрозой смерти. Не для того годы напролет девчонка стачивала костяшки о чужие лица, не для того не вылезала из спортзала и никогда не боялась говорить в лицо людям все, что о них думала. Но ведь Костья не пыталась навязать ей эту роль? Не пыталась же?! Староста, не позволяя себе ничего лишнего, приручала ее осторожностью прикосновений, молчаливыми, пристальными взглядами, ничего не значащими диалогами и дурацкими, неловкими шутками. Она ничего не подозревала о Бэллкиных метаниях, или успешно делала вид, что не подозревает. Суровая Лукина, судя по разговорам девчонок, объявила о какой-то скорой олимпиаде или конкурсе и ужесточила меры дисциплины, так что Купер появлялась в спальне десятой только по вечерам с хмурым, крайне заебанным выражением лица и без малейшего желания разговаривать. В свои дела она Кузнецову, конечно, не посвящала, и даже когда Бунина перестала дежурить у постели Бэллки и стала пропадать, а потом появлялась с докладами, Каспер предпочитала болтать с ней в коридоре. Происходило это всегда одинаково. По утрам Настя мурлыкала, собираясь убежать куда-то на весь день — исчезая впервые, она пропела Бэллке что-то вроде «Каспер наконец-то меня простила за ваш спортзал, спасибо тебе, что очнулась», заставив девчонку поморщиться и бросить в нее подушкой. По вечерам Бунина возвращалась с лихорадочно блестящими глазами и невероятно довольной улыбкой. — Что такое? — интересовалась Костья, лениво перебирая отросшие Бэллины волосы. — В Гадюкино снова дожди… Из комнаты после этой фразы они выходили не оглядываясь. А потом спальню десятой посетила Аня Костина. И это был первый и последний в памяти Кузнецовой случай, когда кто-то из другой группы появлялся в их комнате.***
Тем вечером Бэллке почему-то стало плохо, голова нещадно кружилась, а язык ощущался во рту наждачкой. Мироновна вколола ей что-то под пристальным надзором старосты, кудахча что-то о «хорошем метаболизме» и «заживает как на собаке» и «просто не все сразу». — Ей скоро уже будет легче. Каспер с подозрением прищурилась, разглядывая Бэллины щеки, покрывающиеся пятнами, и подрагивающие пальцы: — Тебе легче? Кузнецова закивала, но глаза от этого движения стали закатываться, и ей никто не поверил. — Это ее нервное состояние влияет на выздоровление, — объяснила врачиха и покинула комнату. Едва за остро пахнущей гвоздиками Мироновной закрылась дверь, Купер устроила голову Малой у себя на коленях. — Какое состояние? — спросила Алина. — Она умирает! — воскликнула Бунина, — Что ж, очень жаль. На ужин идем? Каспер гневно воззрилась на нее, но царственно кивнула Алине: — Сегодня не выходная. — Но… — Меня было плохо слышно? Насрать на нее. Она нарисовалась практически сразу после ухода группы. Бэллка не успела расслабиться и вопросов задать тоже не успела, потому что Каспер еле слышно обронила ей в самое ухо «ни слова, я прошу тебя», едва ручка двери повернулась. Пришла Анька Костина. Костина была высокой девчонкой из команды Дмитрича с нелепой гулькой на русой макушке и какими-то бесцветными глазами. Кузнецова ни разу до этого дня не слышала ее голоса, потому что молчаливая фигура девчонки обычно возвышалась за спиной Милас. — Ты не пришла на ужин, — обронила она вместо приветствия. Судя по неприкрытому удивлению, видеть Купер полулежа да еще в компании Бэллки с капельницей ей было, мягко говоря, непривычно. — Ага. А еще снег выпал. — Что? — А мы не в игру «скажи очевидное» играем? — Костья усмехнулась, но взгляд оставался настороженным. Костина переминалась с ноги на ногу в центре комнаты, не решаясь ни сесть, ни отойти к стене или окну. Никто ей этого и не предлагал. — Ты знаешь, что тебя ждали, — взгляд ее убегал, прячась под серыми ресницами. Староста десятой группы склонила голову набок. — Я пришла передать, — почти по слогам складывала слова Аня, будто читала знакомый с детства стишок, — Потому что Малой тоже нужно знать легенду. — Ну? — сквозь зубы уточнила Костья. — Гору выписали. Завтра Петруха и Милка должны вместе рассказать о неспортивном поведении, чтоб ее исключили из команды. Бэллка протестующе дернулась, но Купер под одеялом больно сжала ее руку, призывая молчать. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. — В начале декабря соревы в рамках олимпиады. У нас. Состав команды старый, — Костина хмурилась, пытаясь сделать свой тон одновременно официальным и не приказным. Бэллке вдруг стало смешно, хотя, видит бог, в этом не было ничего смешного. Из глотки Кузнецовой вырвалось странное бульканье, Каспер интуитивно поддержала ее голову и поправила одеяло. Костина вытаращилась на это движение так, будто из-под пледа возникла не забитая рука, а минимум щупальце. — Это все? — раздраженно бросила Костья, — Я тебя услышала. Костина закивала, обрадовавшись возможности уйти и попятилась, но уже занося ногу над порогом обернулась: — Она у тебя немая? — Нет, просто не говорит на долбоебском.***
Замок повернулся мягко, осторожно. В спальне повисла такая непривычная тишина, что слышно стало хиленькое журчание старой батареи. — Когда ты собиралась мне сказать? — О чем? — руки Каспер исчезли, и Кузнецова была страшно этому благодарна, потому что последние несколько минут любые прикосновения девушки ощущались мерзко. — О том, что я не вернусь в команду. — Ты не вернешься в команду, — прохладно повторила староста так, что Малая поняла: об этом знают все, и знают давно. Захотелось завыть. Долго, глухо, затыкая рот подушкой. Ей пришлось напрячь все силы, чтоб подняться на локтях и отползти к стене, чтоб максимально отдалиться от Костьи и иметь возможность заглянуть в лицо, от которого так веяло уже осточертевшим ебаным приказным тоном и уверенностью. — Кого ты пытаешься из меня сделать? Я тебе не собачка. Ты, блять, не будешь решать за меня. В ресницах блеснула вода, но она прищурилась, устремляя на Купер злобный взгляд. Девушка смотрела на нее, насупившись, следя за реакцией. Костья злилась, но это была злость иного рода, не такая, как сейчас у Кузнецовой. Абсурдная, глупая мысль пришла в голову, и Бэллка вдруг впустила ее, потому что не знала, что еще думать… Она словно боялась за нее? Но это не дает ей право распоряжаться чужой жизнью! — Я пытаюсь тебе помочь. — Ни-хре-на, — остервенело замотала Малая головой, — Ты пытаешься не потерять свой авторитет мамки и найти мне новую роль, раз с девочкой для битья не вышло. Ярость клокотала у Бэллки в горле, бессилие из-за невозможности вскочить и уйти или ударить, душило ее. Староста десятой группы поморщилась: — Все не так… — А как? — срывающимся голосом крикнула Бэлла, игнорируя нарастающую боль в висках и что-то больно екавшее под треснутыми ребрами. — Это для твоей же безопасности. Тебе не нужна была команда, зря я тебя туда..., — она вдруг осеклась, следя за реакцией. С лица Кузнецовой исчезли все краски. Успехи в клетке Дмитрича были ее единственным достижением здесь, а староста вот так просто, одной фразой сломала все ее представления о том, что Бэллка попала туда за собственные заслуги. Неужели так много в Школе было ложью?.. Она набрала в грудь побольше воздуха, но до них донесся нарастающий гул и грохот катящейся по коридору лавины, и все злые, обиженные, резкие слова остались при ней. Первой влетела, разумеется, Бунина: — Кость, к Литвиновой. Срочно.