«…если хочешь ты чтоб я был счастлив, наизнанку вывернись со мной…»
Потертый светлый пол под ногами был настолько чистым, что хотелось лечь, прижаться к нему щекой и никогда больше не подниматься, но два пристальных, словно ощупывающих ее, взгляда не позволяли даже присесть. Костья вздохнула полной грудью. Она торопилась, путалась в ногах, дважды споткнулась на лестнице и стучала в дверь совершенно растрепанная, даже несмотря на то, что несколько минут перед этим приглаживала волосы и усмиряла дыхание. Перед глазами стояло обиженное, покрасневшее от подступающих злых слез лицо Бэллки и это зрелище царапало изнутри грудь, злило и огорчало одновременно. Кабинет Литвиновой привычно встретил ее запахом старенького обогревателя, желтым светом настольной лампы и зеленью цветов. Батареи то ли пели, то ли плакали, наполняя помещение мерным журчанием ржавой воды. — Что-то давно ты не заходила! Я как раз собиралась с тобой поговорить, — Элеонора Федоровна поправила очки свободной рукой. Директриса теребила стоящий на подоконнике фикус длинными музыкальными пальцами, попеременно плеская в горшок из маленькой жестяной лейки. Место для посетителей напротив ее директорского кресла на колесиках как-то торжественно занимала Грымза. Дело пахло керосином, и чувствовалось это в мелочах: в самодовольной улыбке воспитательницы, в том, что Литвинова решила не говорить с ней наедине, в том, что встреча их происходит после ужина в пятницу. Лаура Альбретовна обладала колоссальным влиянием на преподавательский состав. Среди взрослой составляющей Школы она имела незыблемый авторитет, по сути, являясь ярким примером того, как эффектная стрижка, деловые пиджаки и ненависть ко всему живому делали из кого угодно прекрасного педагога в глазах общественности. Строгость и стать заставляли слушать ее внимательно и следовать ее указаниям, но мало кто нашел бы в выражении ее лица хоть малую толику любви к детям. Для Литвиновой Грымза играла роль наплечного демона, серого кардинала, подсказывающего, впрочем, верные, но не всегда оправданно жестокие решения. Грымза искренне была уверена в том, что дурь из трудных подростков необходимо в прямом смысле слова выбивать, и, если б физические наказания были законны, она бы лично секла девчонок. Впрочем, инциденты были. В конце прошлого года Лукина была отстранена от работы на три месяца за то, что дала одной из воспитанниц пощечину. Тогда громко хлопали закрывающиеся двери, приезжала очередная комиссия, девчонки шушукались, а Литвинова, встретив Грымзу в коридоре, при всех сменила тон и, не здороваясь, только сквозь зубы отчеканила «Немедленно в мой кабинет». Говорят, из кабинета тогда слышались даже крики. Но история так и осталась наполовину скрытой за закрытыми дверями: заплаканную девчонку куда-то перевели без объяснений и права попрощаться с группой, а Лауру Альбертовну отстранили. Вернулась она неделю назад, сверкая белозубой улыбкой и цокая каблуками так, словно ничего не произошло, только движения стали осторожнее, медлительнее, будто она пыталась усмирить нечто внутри себя. Литвинова отставила лейку и выдернула из розетки шнур обогревателя. В кабинете стало чуть тише. Она катнула в сторону Костьи свое кресло так, что староста поймала его за секунду до того, как кожаная махина в нее врезалась. — Садись. Разговор будет долгим. Купер послушно присела на краешек кресла, чувствуя себя жертвой на электрическом стуле. Сидящая напротив Грымза в пиджаке, на который так и просились погоны, достала сигареты, игнорируя покосившуюся на нее в немом неодобрении Литвинову. Зыркнув на ее туфли с острыми, лакированными мысками, Костья словно невзначай спрятала ноги в поношеных берцах под кресло. — Как у тебя дела, Костья? Староста десятой группы усмехнулась, деланно-небрежно раскинув руки на подлокотниках кресла: — Вы меня позвали, чтоб узнать о самочувствии? Литвинова тоже выдавила скупую ухмылку, качая головой: — И это тоже. Ты ведь знаешь, зачем здесь. Скоро будет три месяца с дня появления в твоей группе новенькой. — И? — Костья выразительно выгнула бровь, пряча легкую дрожь рук в кулаки, — Она жива и здорова, она не изгой. Я выполняю Ваше поручение. — Допустим, про «здорова» ты погорячилась. Да и про «изгоя» тоже, — Грымза выпустила из округленных губ струйку пахучего, сладкого дыма, — Не спорь, я знаю, что это так. Купер взглядом проследила вознесение и таяние дыма на фоне побеленного потолка, и лишь потом перевела взгляд на Литвинову, отвечая именно ей, зная, что это будет выводить Лукину из себя. — Да, она сейчас поправляется. Но это только из-за неудачного спарринга у Юрь Дмитрича. — Вранье. Литвинова напряженно молчала, сжав губы в тонкую линию. Костья не отрывала от нее глаз, игнорируя невозмутимую Лауру Альбертовну. — Это правда. — Правда в том, что ты не правильно воспринимаешь порученные тебе задания. Ты не должна стать для Кузнецовой ангелом-хранителем, — пела воспитательница, как будто знала хоть что-то о происходящем в группе, — Она доставляет слишком много проблем, не находишь? Содержится на особых условиях в комнате, заставляя Наталью Мироновну подниматься к вам несколько раз в день, неспортивно ведет себя в команде Юрия Дмитрича и калечит девочек…. мне продолжить? — Это я виновата в этом, — быстро вставила Каспер, облизывая пересохшие губы, — Это я просила: и лечение, и возможность тренироваться в команде, и деревья мешали мне. — А не считаешь, что тебе, быть может, не следовало бы этого делать? Элеонора сделала несколько осторожных шагов от окна, складывая руки за корпусом в замок. — Нет. Не считаю. — Лаура Альбертовна считает Бэллу непредсказуемой, а ее нахождение в Школе — опасным для других девочек. Думаю, ты об этом знаешь? Староста десятой группы нахмурила брови: — Нет, не знаю. Откуда Вы знаете, к чему она предрасположена, а к чему нет? — Уж позволь мне судить, — сладко улыбнулась Грымза со своего места. Между строк ясно читалось: не спорь со своей воспитательницей, малолетка. Костья напряженно молчала, пытаясь найти ответы на все вопросы в глазах директрисы, но за золотистой радужкой очков той был непроглядный туман. А Лукина продолжала: — Позволь мне судить, кто к чему предрасположен в этом заведении. Я не первый год здесь работаю. У тебя к девчонке особая симпатия? Ей нестерпимо захотелось засмеяться. Почему все люди старше тридцати так странно выражаются? «Дружат», а не «встречаются», «симпатия», а не…. Трудно было сформулировать, в каких отношениях с ней сейчас Малая, но «симпатией» ее назвать нельзя было уж точно. «Симпатия» — это что угодно, только не Бэллка. Она представила, какое у Кузнецовой будет лицо, скажи ей кто-нибудь, что она ее симпатия — и стала маскировать нервный смех в кашель, не в силах сдержаться, несмотря на то, что негодование на лице Грымзы постепенно переходило в открытую злость. О, это стоило того, чтоб перевести на Грымзу взгляд. — У меня нет никаких симпатий. Я презираю каждое живое существо в этой Школе, — Купер проследила за тем, как ожесточается лицо воспитательницы и намеренно повторила, — Каждое. — Ах, ты!.. — игнорируя подставленную Литвиновой пепельницу и ее гневный взгляд, Лаура Альбертовна вдавила окурок в край стола, — Ты хоть понимаешь, о чем говоришь и с кем?! Длиннющая юбка Элеоноры вдруг зашелестела совсем рядом. Обернувшись к ней вновь, девушка с удивлением заметила, что та стоит очень близко, краем подола почти касаясь Костьиной ноги. Грымза хотела сказать что-то еще, но директриса вскинула руку вверх, и та замолчала. — Мне на самом деле важно знать, есть ли у девочки сейчас друзья, и какую характеристику ей можешь дать ты. — Зачем это? — Каспер пытливо заглянула ей в лицо, — Вы уже приняли решение, разве нет? Вы ведь отчислите ее, и она поедет в колонию, потому что с ее характеристикой больше некуда…. Директриса покачала головой. — Ничего еще не решено, — с нажимом сказала она, — Я не скрою, такие мысли есть, но ведь есть и поводы! Мне не нужны очередные «самоубийства» ни от новеньких, ни от стареньких, — она изобразила в воздухе кавычки, — Расскажи мне, что с ней происходит. Организуем ей испытательный срок. Понаблюдаем какое-то время: я, воспитатели, ты… Потом и решение будет. Костья задумалась, пытаясь выстроить в голове убедительную речь, но мысли убегали от нее тараканами из-за накатывающей паники. Позвоночник выкручивало напряжением, и она просто начала говорить, чтоб повисшая в теплом воздухе кабинета пауза не ощущалась Бэллкиным приговором. — Честно? Она не в меру любопытная, надоедливая и просто невозможная. Но она не угроза. И не изгой: подруги у нее тут есть. С ней есть… сложности, и если б можно было, я б сказала «дайте мне другую», но я готова поручиться своей головой — проблем больше не будет. Лукина смотрела на нее с подозрением, прищурившись. Элеонора кивнула каким-то своим мыслям и покачнулась на носках: — Хорошо, — женщина натянуто улыбнулась, — А вот про «дайте другую» могу обрадовать. В понедельник у вас еще одна новенькая. Плодородный год у десятой, правда? — ЧТО?! — Вот, посмотри на характеристику Анжелики, — преувеличенно бодро затанцевала Литвинова вокруг стола. — Вы издеваетесь?!***
Следующие два дня Школу засыпало снежной крупой и обдувало ветрами, а Костьина голова грозилась расколоться о ближайшую стену, поэтому она благоразумно старалась любых стен избегать. Ноябрь вступил в свои права окончательно и решил напомнить воспитанницам, что он последний осенний месяц. Несмотря на холод, погода стояла прелестная. Это был тот вид ранней зимы, когда мороз хоть и чувствовался, но ветер не ощущался, поэтому не пробирал до костей. Снег подтаивал и даже не покрывал ботинки, но всё равно тропинки вокруг массивного здания Школы были расчищены. Малая стремительно шла на поправку, а предостерегающего разговора все не получалось. Вернувшись в комнату из директорской, Костья обнаружила, что во время ее отсутствия Бэлла покинула импровизированную постель из двух сдвинутых кроватей и вернулась на свое место. Ближе к двери, дальше от старосты. Это бесило. А нежелание девчонки разговаривать бесило вдвойне. На следующий день Малая настолько уперлась рогами в самостоятельность, что решила начать ходить, не смотря на не зажившие травмы. От протянутой руки старосты она шарахалась, вопросы и предложения помочь игнорировала, но когда к ней ловко подскочила Наташа, предложив опереться на плечо, благодарно заулыбалась. Костья подавила желание задушить обеих и ушла, больше не предпринимая попыток завести диалог. К концу следующего дня староста десятой группы осознала, что скучает. Скучает по человеку, который часто находится на расстоянии двух метров, скучает по человеку, голос которого слышит несколько раз в день, специально вслушиваясь, чтоб среди других голосов различить. А все потому, что ничего из действий Бэллы Кузнецовой не оказалось ей посвящено, и это больно било по самооценке, настроению, по сердцу… Зато у эмоций Купер появилось расписание. В течение дня она завидовала всем, кому Бэлла публично улыбалась, открывая ямку на правой щеке. Во время обеда она завидовала собственной группе, потому что кто-то из них тащил девчонку в столовую, подставив ей руку. На уроках она завидовала учителям, на которых Бэллка поднимала глаза, которым отвечала. Никому не завидовала Каспер только ночью — по ночам она строила хрупкие, как карточные домики, планы решительных действий, которые гарантировали бы Малой место в Школе. А она тем временем прочно осваивалась в десятой группе, даже не подозревая о своем возможном отъезде туда, где жизнь ее может сломаться. Вечером субботы Костья нашла их с Алиной под лампой: на бледном предплечье девчонки рождалась нелепая, словно выдранная из плохих русских фильмов о пацанах, татуировка. Две перекрещивающиеся шпаги-бутылки сомнительного качества украшала надпись «дворовое детство». Тут же захотелось разбить себе лицо фейспалмом, только чтоб никогда этого не видеть. Каспер напрягла все свое мужество и мимику, чтоб пройти мимо с безразличным выражением лица. Утром она поймала Горб в коридоре: — Получше эскиза не было? Перестала мышей ловить, мать! — О чем ты? — покосилась на нее Горбатая, нахмурив брови, а потом шлепнула себя по лбу, — А! Про Малую что ли? — Надо было меня попросить, если у тебя времени не было. Хуйня же получилась. Алина стушевалась: — Да знаю я, знаю. Но она сама ее придумала, сама нарисовала. Я не могла отказать. — Это с каких пор ты не отказываешь? — удивилась Купер. Мысленно она для себя уже решила, что готова будет держать руку девчонки, даже если она на весь рукав набьет фразу «жизнь ворам» или что-то вроде того. — С тех самых, когда она оказалась хорошим человеком. Горбатая была самой проницательной в группе, и ее слова укрепили в голове старосты уверенность в том, что в десятой девчонку приняли. Приняла Бунина, Горб, Наташа, Проня, даже Митронина недавно за руку провожала ее в душевую. Это бОльшая часть группы, а с холодностью Петрухи и кровожадностью Веры можно жить. Но самое важное осознание пришло по-другому. В понедельник на уроке истории Бэллка залилась румянцем, когда не смогла ответить на вопрос о какой-то дате времен перестройки. Она покраснела, и чуть пухловатые щеки с тонкой, почти прозрачной кожей зацвели ярче, чем алая помада их исторички, а Купер засмотрелась. А Купер поняла. Влюбилась. Она влюбилась в нее. Влюбилась сильнее, чем могла себе позволить, а она не могла позволить этого вовсе. Сила Костьи Купер всегда была в том, что она никогда ни в ком не нуждалась. И сейчас самое время об этом правиле вспомнить, только вот уже не выйдет. Бэллу всегда было трудно отталкивать. Она отдает себя полностью, с открытым забралом и душой нараспашку — на, возьми. Такое нельзя пнуть, сделав вид, что не понял, что и зачем перед тобой. Бэллкина сила в этой ослепляющей глаза открытости. И сила эта больше силы Каспер. От осознания хотелось, как в детстве, съесть комок штукатурки и умереть, чтоб все поняли, как были неправы. Чтоб было больно физически, а не морально, ведь именно такую, тупую и бессмысленную ярость от собственной слабости невозможно умерить и обуздать. Дождаться за разрисованной партой конца урока было сложнее, чем пережить сотрясение, а Касперу было с чем сравнивать. Со звонком она вылетела из класса разъяренной пулей, под недоуменными взглядами девочек, отталкивая их учительницу с дороги. На воздухе должно было стать легче. Стало, только не благодаря ветру.***
Бэллка выпустила лёгкое облачко пара изо рта, прислушиваясь к своим шагам. Снега было слишком мало, чтобы слышать приятный скрипучий звук, но она считала, что это к лучшему: бродить по территории Школы во время уроков лучше в одиночестве, а, учитывая ее печальное состояние, одиночество нужно было как воздух. — Три минуты за тобой наблюдаю, ты даже шагов не расслышала. Расслабилась и перестала защищаться? — язвительно спросил знакомый голос. Кузнецова оглянулась и увидела Костью, презрительно смотрящую на её безоружные руки и расслабленную позу. Ей на мгновение стало стыдно, потому что она правда не подумала об этом. Если быть до конца честной, Малая была уверена в том, что никто в здравом уме не пропустит уроки в начале недели. Она надеялась на это, по крайней мере. — Вряд ли здесь мне может встретиться кто-то опаснее тебя, — разозлившись, ответила девушка стальным голосом. Купер искренне удивилась такому ответу. — Правда? — поднялась темная бровь. При этом она выглядела так, будто насмехалась над Бэллой или её логикой. — Правда, — этот диалог выводил девушку из себя, — Ты бог знает, чем занимаешься. Бог знает, сколькими людьми играешь или хочешь играть. Я не имею ни малейшего понятия, на что ты способна. — Но ты всё-таки заговорила со мной. Знаешь, Малая, — легко покачала головой староста, — Что-то не видно, чтоб хоть кто-то меня боялся, кроме тебя. — Я не боюсь тебя, — фыркнула Кузнецова, — Я вообще ничего о тебе не думаю после твоих попыток испортить мне жизнь окончательно. Лицо Каспер стало нечитаемым. — Да не портила я тебе жизнь! Хоть раз притворись, что можешь вести себя как взрослая, и послушай! — Я веду себя как раз по-взрослому, — заявила Бэллка, останавливаясь и слыша треск веток от лёгкого ветра, — Но я терпеть не могу таких, как ты. Злых, бездушных, чёрствых... — Ну-ну-ну, мы опять за своё, — Костья наигранно закатила глаза, но кулаки в карманах куртки сжались, — Опять за старое? Меня тошнит. — Если тебе тошно, можешь пойти и попросить перевести меня в другую группу, или вообще попросить кого-то меня прибить, ты же сама не мараешь руки… Купер подошла довольно быстро, и этот порыв заставил Бэллу замолчать. Между ними и так было небольшое расстояние, и Костья преодолела его в пару шагов. Лицо старосты стало каменным, но в глазах что-то мелькало, и Кузнецовой хотелось направить на себя ее взгляд, чтобы рассмотреть. Однако это было непозволительно. Она бы ей не позволила. — Ты реально думаешь, что я все это время не могу решить, нужна ты мне в группе или нет? Что ты мне нужна как комнатная давалка? Что я могу кого-то попросить причинить тебе вред? — Костья говорила это так, будто обсуждала с ней погоду, но Бэллу мутило от самой возможности, как бы она не старалась притвориться безразличной. На последней фразе голос Каспер стал мягким. Слишком мягким для той, кто это произносил. — Я никогда, ни разу за все время твоей жизни здесь не хотела, чтоб ты стала «собачкой». И уж тем более ни разу не хотела, чтоб тебя «прибили». Никогда, слышишь? — Хорошо, допустим, я верю, — Бэллка звучала яростно, обиженно и так громко, что даже успела задуматься, насколько далеко они ушли от Школы, и слышно ли их, если открыть окно. Купер сделала шаг назад. Малая не поняла, почему почувствовала такой силы облегчение. Не было ни единого доказательства того, что староста говорила правду. Тем более девушка не знала совершенно ничего о событиях тех двух недель, что провалялась в комнате. Но верить ей хотелось отчаянно. И она поверила. — Но я всё равно тебя терпеть не могу, — добавила Кузнецова, хотя это и звучало глупо. — Уверена? — спросила Костья, поддевая её только своим голосом. Словно она получала удовольствие, когда Кузнецова говорила с ней. — Абсолютно, — девушка вздёрнула подбородок, — Ты — самодовольная, наглая, — Костья хмыкнула и отвернулась, сделав несколько шагов в ту сторону, откуда пришла, — И еще ужасно целуешься. В этот момент ей захотелось поступить как в мультиках: вытаращить глаза и закрыть себе рот двумя руками, а после отмотать время и забрать слова назад. Купер замерла, а затем повернулась к ней. — Бэлла, ты провоцируешь меня. Это какое-то новое развлечение? В прошлый раз ты пыталась развести меня почти во сне с перемотанной головой. Кузнецовой следовало заткнуться. Следовало. Нужно было начать отступать. Но это был первый случай, когда Костья назвала ее по имени, и, кажется, этот медленный, знакомый тон раньше сочетался только с дурацкой кличкой. — Нет, это правда, — голос девушки дрогнул, — Очень мне нужно тебя разводить, ты фантазируешь... Слушай, не приближайся! Она не хотела звучать панически, но получалось паршиво. Каспер не успела далеко отойти, так что хватило пары секунд, чтобы вновь сократить расстояние между ними. Бэлла не думала, что это заявление заставит её вернуться. Скорее, заденет, всего-то. Черт, нет, она думала! Она сказала это специально! Потому что достало видеть ее холодное лицо, ее маску, будто ничего и не было, ее равнодушие. Потому что не хватало смешков на ухо рядом и перебитых пальцев в волосах и горле не хватало тоже… — Боишься? — староста склонила голову вправо, хотя почему-то не выглядела злой. — Конечно же нет, я же сильнее тебя, — Кузнецова выдохнула, наблюдая за тем, как пара снежинок опустилась на черные ресницы девушки. Чёрт, она могла рассмотреть снег на её ресницах. Это что, сопливая книжка из бабушкиного серванта? Чертыхнувшись от собственной глупости, Малая сделала шаг назад, но это не спасло, потому что староста легко толкнула её к дереву. — Значит, ты не просила меня тебя поцеловать? — Бэллка услышала её слова возле левого уха и почувствовала, как предательски краснеет. — Нет, — она сглотнула. — Хорошо, — подбородок Костьи дёрнулся так, будто девушка кивнула. Но ничего не было хорошо, — А я бы могла это сделать… Купер так склонила голову, что кончик её носа прошёлся под ухом Бэллы. Намеренно. Под курткой, свитером, формой, бельём девчонка ощущала мурашки. Абсолютно по всему телу. — Костья... — проговорила девушка, закрыв глаза. Бэлла ведь могла её легко оттолкнуть, Купер даже не держала, почти не прикасалась, если не брать в расчёт дыхание на шее. Она могла, но не должна ведь? — А сейчас ты не уходишь потому что просто важно подышать свежим воздухом, м? — Костья говорила вкрадчиво и еле слышно. Если бы она не произносила это всё прямо у её уха, вряд ли Бэллка смогла расслышать. Снег мягко падал вниз, но лицо Кузнецовой стало до того красным, что, казалось, снежные хлопья не имели даже шанса приземлиться ей на кожу, и таяли ещё в полуметре от неё, сгорая от жара. — Да, — глаза девчонки оставались закрытыми, когда она кивнула. Это было похоже на переговоры с сумасшедшей: соглашаться со всем. Только кто из них не в себе? Её сердце вышло из-под контроля. Бэллка боялась открыть глаза и увидеть лицо девушки. Боялась и хотела одновременно, потому что два дня не встречалась с этими глазами. Каким-то образом именно из-за её взгляда всё обычно шло к чёрту. — Сейчас тебе неприятно? Она почувствовала, как Каспер прошлась пальцами по её шее. Девушка открыла глаза. Возможно, когда она встретится с реальностью, это поможет ей прояснить голову. — Хватит, — это должно было звучать как приказ, а прозвучало жалко. Даже не как просьба. Что-то вроде мольбы. — Мне не хватит, — она отклонилась, но только чтобы посмотреть Кузнецовой в глаза. Рука старосты переместилась на её подбородок, и Малая набралась храбрости встретиться с ней взглядом. Её светлые радужки потемнели, в них искрилось что-то тяжёлое и притягательное. Бэлле было интересно взглянуть на свои собственные глаза: они выглядели так же безумно? — Хорошо. — Хорошо? — переспросила Купер. Они стояли так близко, что Бэллка вновь почувствовала тот свежий, неповторимый запах. Он был не так уловим, как раньше, скорее всего из-за свежего воздуха и легкого ветра. — Да. Хорошо, — выдохнула она, целуя. По-настоящему целуя Костью Купер первой. Как только их губы соприкоснулись, все сомнения, злость и страх стали бессмысленными. Возможно, она потом умрёт от осознания произошедшего, но сейчас... Костья не выглядела так, будто была против всего этого, потому что татуированные пальцы тут же надавили на Бэллкины щёки, заставляя открыть рот. Бэллка чувствовала на языке еле уловимый вкус сигареты, и ей казалось, что абсолютно всё потрясающее в мире имеет примерно такой же привкус. Её поясница ныла, потому что она всё ещё стояла, опираясь на ствол дерева, сгибаясь так, чтоб им было удобно прикасаться друг к другу. Внезапно Бэлла поймала себя на мысли, что могла бы так простоять ещё несколько часов. Костьины руки едва ли держали Кузнецову, это было больше похоже на то, что староста наслаждалась, касаясь ее щеки и шеи. Каспер оторвалась от девушки, потому что им не хватало воздуха, который морозными ножами теперь впивался в лёгкие. Её лицо было... румяным, а губы мокрыми и искусанными. Она смотрела на Бэллку, мечась между глазами и губами. — Насколько это кошмарно? — голос старосты был тихим, — Ты так дрожишь от ужаса или от холода? Ей хотелось, чтобы Бэлла оттолкнула её. Она будто была не в состоянии сделать это сама. Каспер разжала и убрала руки, предоставляя возможность сбежать, но девчонка лишь подвинулась ближе, не отрывая блестящих глаз от её лица. — Ещё. — Блядь, мы с тобой обе сгорим в аду. Руки девчонки тут же опустились на Костьину шею, зарываясь в короткие волосы, поселяя на теле дрожь. Каспер выдохнула ей в рот, смиряясь. Она потом это проанализирует. Потом поругает себя за это, потом удивится Бэллкиной отзывчивости, потом тайно порадуется. Все потом. Целовать её сейчас чувствовалось по-другому. Не так, как было в дурацкой игре: весело и чуточку смешно, не так, как было в душевой: страшно и приятно-больно, не так... Это было чем-то нереальным, светлым, но вместе с тем холодным. Костья готова была благодарить всё на свете за мнимое ощущение мороза, холода. Она заметила, что её руки трясутся то ли от нервозности, то ли от адреналина, которого, кажется, в ней было больше, чем крови. Они целовались обрывисто, хватая ртом воздух. — Эй! — послышался звук чьего-то голоса сквозь шумевшую в голове кровь, и Купер перестала двигаться, отступив на шаг. Голос был явно дальше, где-то за углом, около крыльца Школы, которого отсюда было не видно, и это давало им секунду. Секунду на то, чтобы переварить шок. Они пялились друг на друга, и Бэлла была готова увидеть в глазах Купер ненависть, ярость, но увидела разочарование. Староста выдохнула, пряча от неё руки в карманы. Это почти физически резануло ей по горлу, потому что такая эмоция... девушка не была готова к ней. Она разочаровалась в поцелуе? В ней? В произошедшем? Это её волновало? Почему она выглядела так, будто только что проиграла? — Пойдем внутрь, там сейчас новенькую приведут.