five years have passed
Старый год умирал медленно, растворяясь в грязном от машин снеге, в блеске витрин и мигающих фонарей, в вечно бегущих куда-то пальто и пуховиках. Зима не щадила тех, кто декабрем захлебывался, пытаясь оттянуть смену чисел в календаре, она целовала в виски и ледяные щеки, забиралась под колючие шарфы и жгла внезапно обрушившимся на город морозом. Холод отрезвлял, но ощущение утраты не исчезало. Горб хмуро попинала серое крыльцо массивными ботинками, стряхивая с ног серые комья снега. Чертовски хотелось кофе, и девушка жалела, что прошла в вечной спешке декабрьских будней мимо кирпичных стен кофейни, где улыбчивый бариста обычно без комментариев протягивал ей неизменный американо в картонном стаканчике. Дверь студии звякнула переливом колокольчиков, и Алина потерла красные от холода ладони. — Подарю тебе перчатки на новый год, — сварливо и без приветствия начала администратор Диана, принимая из ее рук пуховик. — Ага, — Горб кинула быстрый взгляд на часы и нагнулась, чтоб переобуться в почти стерильные кроксы, — Давно ждет? — кивнула она на невзрачную фигурку у диванчиков для клиентов. Диана покачала головой, и длинные серьги-цепи в ее ушах зазвенели: — С открытия. Ты на полчаса опоздала. «Совру про предпраздничные пробки», — решила Горб, натягивая уже в кабинете мягкую медицинскую форму, — «Откуда ей знать, что я всего за две улицы живу». Лампы привычно загудели под ее рукой. Потом зашумел стерилизатор. Хрустко расстелилась по кушетке одноразовая пленка. Руки двигались на автомате, а мысли были далеко. Снова не смогла встать по будильнику. Это третьи разбитые электронные часы с максимальной громкостью звука за последние полгода. Алина подавила тяжелый вздох. Сегодня в магазине техники опять будут удивленные ужимки, карта постоянного покупателя и очередной будильник на кассе. С консультантами хотелось ругаться, но она рассудительно не позволяла гневу брать верх, потому что считала их необычайно счастливыми людьми, а таких обижать было нельзя: только счастливые люди не знают, что такое хроническая бессонница, только за счастливыми людьми не ходят по пятам даже ночью куцые призраки прошлого. В дверь просунулась белокурая голова Дианки: — Три минуты до сеанса. — Знаю, — огрызнулась Алина, — Кофе принеси. И «Рэдбул». — Но… — Неси. Администратор исчезла, не задавая вопросов. Где-то за стеной зашумела кофемашина и заиграло радио. «За грубость мстит», — догадалась Алина, усмехаясь, — «Знает, что я не люблю этот треп на фоне». — Приглашай! Но на пороге уже светилось любопытством юное, живое лицо. Роста новая клиентка была почти с ней одинакового, но возраст опытный глаз определил сразу. Слишком осторожные, в попытках не показаться смешной, движения, покусанные в волнении губы, слегка подрагивающие от предвкушения чего-то нового, пальцы… Серые длинные пряди скрывали черты наполовину, однако даже так издалека было заметно, как горят за пеленой волос глаза, рассматривающие увеличенные копии эскизов на стенах и ряд татуировочных машинок. — Доброе утро! Проходи, садись на кушетку, — в приглашающем жесте она протянула руку, — Меня зовут Алина, и я сегодня твой тату-мастер. — Здравствуйте, — кушетка под незначительным весом даже не скрипнула. Словно невзначай Горб окинула взглядом ничем непримечательный флисовый костюм и угловатую фигуру девочки. В груди царапнуло что-то нехорошее, но она быстро списала это на привычное утреннее настроение и успокоилась: совершеннолетняя ли клиентка обязан был проверить администратор. — Какие-то пожелания или идеи есть? — девушка помотала головой, и Алина понимающе кивнула, — Тогда вот журнал со свободными эскизами, полистай, выбери, или можем что-то придумать вместе. Раньше она так не работала. Не принимала чужих глупых хотелок навечно оставить на коже что-то, на ее взгляд, бессмысленное или некрасивое, презрительно фыркала на высокомерное желание запечатлеть «что-то глубокое», являющееся на деле вульгарной пошлостью. Когда-то давно татуировки даже не были ее работой. Они были искусством, общением, отдушиной, но не работой. Кажется, все это осталось в прошлой жизни. После выпуска из Школы, едва достигшая совершеннолетия, она била всё и всем, превращая некогда сакральное занятие в заработок. Била так, что под конец дня в грязном кабинетике на окраине города засыпала прямо на познавшей сотню тел кушетке, измазавшись в пигменте. Но постепенно опыт рос, росла сфера, росло качество. Менялись салоны, потом открылся свой, появилась команда, и старые принципы зашевелились внутри, уже почти позабытые. Конечно, вернуться полностью старые убеждения не могли, но теперь она хотя бы позволяла себе вежливо отказывать, и била только то, что отрисовывала сама, не забывая при этом фальшиво-дежурное «клиент всегда прав». Такие девочки как сегодняшняя приходили стабильно: никогда не переведется в обществе вечный взрыв юношеского максимализма, никогда не утихнет желание получить первый рисунок, который спустя много лет половина из них будет прятать и называть «портаком», хотя сделано все будет профессионально. Алина снова подавила тяжелый вздох, отворачиваясь от увлеченно рассматривающей эскизы девчонки: — Ты подумай, можем разные трансферы примерить, и, если вдруг передумаешь… — Простите, а вы меня совсем не узнаете? Перебирающая инструменты Горб кинула быстрый взгляд из-за плеча на чужие краснеющие щеки: — М-м-м, а мы встречались раньше? — Вы ведь тоже из Школы Литвиновой?.. Я… Горбатая едва не опрокинула лоток со стерильными инструментами, резко оборачиваясь на неуверенный голос всем корпусом: — Что ты сказала?! — Школа Литвиновой. Точнее, бывшая Школа Литвиновой, она ведь сейчас уже не так называется… Я выпустилась в этом году. Так вот почему лицо девчонки показалось ей смутно знакомым и так насторожило. Кончики пальцев защемило невысказанным, воспоминания живо вспыхнули под сетчаткой, закружившись калейдоскопом разрозненных картинок. Хотя, кому она врет, они никогда не исчезали насовсем. Десять лет жизни, десятая группа… Это просто не забыть. Алина мелко-мелко закивала, цепляя ногой катающийся стул без спинки, подсаживаясь ближе. А девочка снова неловко улыбнулась: — Не помните? Алина нахмурила лоб, силясь представить ее в до боли знакомой форме: — Как тебя зовут? — Лиза… Вы вот так посмотрите, — она откинула с лица волосы, разделив их по пробору, имитируя пальцами тонкие косички из жидких прядей. — Лиза! — потрясенно растянула губы в улыбке Горбатая, — Как выросла! Конечно, помню. Записки-самолетики, — она рассмеялась. Лиза подхватила ее смех. В кабинет просунулась удивленная Дианка: — Алина…, — растерянно позвала она, переводя взгляд со смеющейся Горб, которая была способна по утрам откусить голову нерадивому клиенту, на невзрачную девочку и обратно. Горбатая отмахнулась от нее, не удостаивая взглядом: — Принеси две чашки кофе! И перенеси следующего клиента на пару часов, мы здесь надолго, будет большой проект, — она заговорщически подмигнула девчонке. Охваченная ностальгией и каким-то детским весельем от неожиданной встречи, Алина доверительно заявила: — Сделаю скидку пятьдесят процентов, как своей, если расскажешь, как там сейчас дела. А то ваша суровая начальница от меня все скрывает… Прежде чем пластиковая дверь захлопнулась со всем вложенным в жест возмущением, они обе успели оценить, как вытянулось лицо администраторки и, как по команде, прыснули.***
Голоса раздавались всего на пару пролетов ниже, так что она против воли прижалась к холодной стене, прислушиваясь и стараясь даже дышать тише на пару тонов. Не педагогично? Безусловно. Аморально? Вполне. Но только так, изредка вылавливая в вечном гуле голосов и шепоте бетонных стен что-то сокровенное, непредназначенное для преподавательских ушей, можно было теперь узнать, чем действительно дышит Школа сейчас. — … и я не успела затушить, прикиньте! Фраза оборвалась приглушенными смешками. — А она че? Орала? Снова послышалось насмешливое фырканье: — Орала? Сразу видно, что ты тут всего неделю. Она же не умеет орать, даже голос не повысила. Кто-то скептически хмыкнул: — Не умеет? Она точно у вас воспиталка? Судя по звуку, говорившей отвесили легкий подзатыльник. А преподавательница на лестнице выше затаила дыхание, сжимая ладонь на гладких перилах. Вмешаться, или нет?.. Диалог вполголоса продолжался: — Поговори тут еще! Лучше чем у нас училок ты не найдешь, это тебе не детдом, тут все по-другому, если вести себя нормально, то и с тобой нормально. Где-то наверху послышались шаги, и скрипнула дверь. Девчонки на минуту замолчали, насторожившись, но когда все затихло, разговор возобновился. — Но я не рассказала! Она подходит такая, рядом молча встает, а потом такая мне: «зажигалка есть?» — Пиздишь! — Я клянусь! Я подкурила нашей директрисе! — Да в это даже я не поверю, пудри мозги новенькой… Загалдели так живо, что будто позабыли о давно прозвеневшем отбое и о том, как просто попасться на лестнице. Прятаться дальше не имело смысла. Через двенадцать ступенек увидела их лица. Трое. Седьмая, кажется, группа. Одна из них действительно новенькая, но стоит, плечом к плечу прижимаясь к совсем старенькой. Глаза спрятала, будто ждет, что сейчас накажут. Могла бы, но не хотелось. — Доброй ночи! — Ой, здравствуйте! А мы тут это… А вы уже приехали, да? Она спрятала улыбку и только серьезно кивнула. — А мы уже спать поднимались. — Очень надеюсь, — она прищурилась, задерживая взгляд на лице хвастливой девчонки, так быстро все растрепавшей об их маленьком пересечении в подвале, — Спокойной ночи, Анечка! Я надеюсь, ты проследишь, чтоб вся седьмая была в кроватях через десять минут? Я вас навещу, и хочу видеть спящими. Аня до смешного серьезно кивнула: — Конечно! Когда три долговязые фигуры протопали по ступенькам мимо, она поежилась от сквозняка, пряча ладони в широкие карманы свободных треников. Не уснут. Минимум час точно. Будут обсуждать, спорить. Отправить бы к ним дежурную, но она всех, кого видела, отпустила, Третьякова уже явно удалилась на покой, а Лукина вообще на выходном. Лампы в коридорах заливали пространство ровным белым светом, отражаясь и бликуя на новом паркетном покрытии. Она шла медленно, но шаги гулко отдавались в дремавшем здании, так что она сама слышала разлетающийся эхом звук. Из-за накатывающей волнами усталости обход Школы занял у нее почти полтора часа. Включая два разговора с уходящими к себе в спальни воспитательницами и одну смешную встречу на лестнице. Раньше она проходила это небольшое расстояние за пятнадцать минут. Если увеличить шаг, могла уложиться в десять. Но на неё обрушилось недомогание и отсутствие кофе с алкоголем, помогающее по утрам сделать из себя человека. Мастерство по смешиванию гремучего горячего напитка пришло к ней неосознанно, но в сегодняшней спешке она не успела, и сейчас этого не хватало. Так что, несмотря на широкие коридоры и новый ровный пол, она шла, рискуя запнуться на ровном месте. Несколько раз останавливалась и искала вескую причину развернуться обратно. Сто сорок веских причин не разворачиваться мирно спали в своих комнатах. За дверями спален и классов было одинаково тихо, так что она надолго не задержалась в жилом крыле воспитанниц и быстро поднялась в директорскую. Зря искала по карманам звякающие ключи: оказалась незаперто. Прислонившись затылком к дверям, она подождала пару минут, восстанавливая дыхание, и в памяти всплыли те дни, когда она могла беспрепятственно злится или испытывать страх, не чувствуя усталости во всём теле. От безысходности она легко стукнула расслабленными ладонями по обеим сторонам от себя и оттолкнулась от прохладного дерева. Глаза с трудом привыкли к приглушённому освещению после того как набродилась по коридорам. Кабинет преобразился, когда она заняла пост директрисы. Но что-то оставалось неизменным. Так, например, это место не было кабинетом без литвининского выводка фикусов на подоконниках, которые не издохли только благодаря заботливым рукам завуча. А кресло на колесиках оказалось просто слишком удобным, чтоб от него избавляться. Забытый экран телевизора горел синим фоном программы новостей. Искать пульт директриса тоже не стала, вымотанная поездкой в город и обходом сразу после, она рухнула в кресло. Откинувшись на спинку, смотрела в потолок, пока шея не затекла и в глазах не начало темнеть. За окном гудел ветер, намечалась снежная буря, о которой утром предупреждали все погодные сводки. Усталость давила на плечи и склеивала покрасневшие глаза. Но это только усталость. Боль давно не зудела под ребрами, а шрамы надежно прятала наконец-то удобная одежда, сменившая по случаю выезда строгий преподавательский пиджак и брюки со стрелками. Вспомнились изумленные лица девчонок, разглядывающих ее спортивки. Когда-то и для нее самой воспитатели и учителя были бесполыми и бесчувственными существами, никогда не выходящими из привычного образа наставника. Но в Школе и так сменилось слишком многое, так чего уж теперь сетовать на очередное нарушение некогда нерушимого кодекса заведения имени Э.Ф.Литвиновой. Она перевела глаза на портрет прошлой директрисы. Их совместная фотография висела на стене среди грамот и наград воспитанниц. Позировали на память, когда Литвинова уезжала на новый пост, «оставляя после себя достойную преемницу». Кажется, именно так написали о них в газете. Грымза тогда чуть не съела собственный воротничок. — Девушка, которая много добилась… Очередную громкую победу на ринге не помешала одержать даже полученная не так давно травма. Петровой пророчат новые медали, но уже на мировом чемпионате… Голос ведущего стал громче от радости, или это ее так легко вырвать из привычного потока мыслей всего одной знакомой фамилией? Внутри что-то вяло екнуло, когда она перевела взгляд на мерцающий в темноте кабинета экран. Оттуда на нее смотрела взмыленная, мокрая от пота, сдержано улыбающаяся в камеру Петруха. Она жала руку репортеру, бережно придерживая блестящую на груди медаль. — Спортсменка поделилась радостью с нашим каналом и заявила, что все ее заслуги принадлежат команде тренеров… Шаги начали пробиваться сквозь голоса из телевизора еще до слов о тренере, так что когда дверь впустила сквозняк, а потом и стройную фигуру в длинной юбке, девушка уже прищурилась и полностью стерла с лица задумчивое выражение: — Топаешь, как слон. — Костья! — цыкнула Митронина, загораживая обзор, уперев ладони в бока, — Ты опять даже не позвонила! Я бы встретила! — Забей. Че я, дверь сама не найду? Ты с мелкими возилась? Девушка кивнула и подошла ближе. Ася щелкнула кнопкой настольной лампы, и ее желтый уютный свет рассеял ночную темноту кабинета, превращая в уютный полумрак. Она протянула было руку и к выключателю ламп под потолком, но Купер замахала руками: — Не трогай, у меня глаза болят. Пульт лучше найди. Митронина молча подошла к телевизору и дернула шнур. Ведущая замолчала на полуслове, а картинка исчезла. — Я весь день его искала, он куда-то потерялся, — виновато пожала плечами девушка. — Значит, ты у меня здесь просидела весь день? А чем тебя перестала устраивать твоя учительская? — директриса прищурилась. — Ой, а что там в городе новенького? Как Литвинова? Пришлет кого-то в ближайшее время? Костья усмехнулась от типичной для Аси смены темы. — Не пришлет. Нет сейчас у нее в Центре для нас новеньких. Привет передавала. — Угу, — Ася накрутила на палец золотистый локон, — И ты ей завтра передавай. — Завтра? — У тебя завтра запись у Горбатой. Вы же там что-то обновить на ребрах тебе хотели, не помнишь? Я тебе в ежедневнике записывала. Костья ощутимо приложилась затылком о спинку кресла: — Забыла. Блять, я все забыла. Митронина перегнулась через широкий стол, цепляя пальцами тонкую черную папку: — Вот, смотри. Отмечено: запись на двенадцать тридцать. Я водителю уже напоминала сегодня, будет тебя у ворот ждать в десять утра. — Ты чудо, Аська, что бы я без тебя делала. Непонятно откуда в её голосе появилась мягкость, она медленно закрыла глаза и выдохнула, слушая, как Ася суетливо достает из шкафа и включает чайник, как гремит чашками. Часы, висевшие на стене, тикали, не заглушаемые звуками асиных приготовлений. Почти час ночи. Было как-то тихо и уединённо. Она открыла глаза и стала наблюдать за минутной стрелкой, погружаясь в умиротворение. Еще пара минут, и Костья бы задремала. — Мне кофе. Тонкая рука Аси с пакетиком зеленого чая замерла над чашкой. — Тебе чай. — Ася. — Костья… Сочувствующие нотки в голосе и вид такой, будто её завуч знает и понимает её насквозь. Костья нахмурилась. Злиться за то, что о тебе беспокоятся, это даже для неё слишком. Пришлось подавить в себе желание поворчать, и она кивнула. — Ладно. Пакетик змейкой скользнул в чашку, и тут же завертелся в потоке кипятка. В эту же чашку Ася, ничего не спрашивая и не уточняя, плеснула ликера из уже полупустой бутылки, стоявшей в шкафу вместе с чайником. Поймав на себе взгляд Костьи, она будто покраснела и осторожно подвинула к ней кружку. Это была их общая маленькая тайна, но Митронина наверняка не представляла, какой бурдой на вкус окажется зеленый чай с ликером, поэтому Купер ответила ей улыбкой, пронзившей всё лицо, настолько неестественно-вежливой она была. Пить это было бессмысленно, но обижать своего зама не хотелось. Купер похлопала себя по карманам, выудив из широких спортивных штанов пачку сигарет и зажигалку. Митронина нахмурилась, наблюдая за тем, как она подкуривает. — Ты вот так ходила на обход? — Что ты имеешь в виду? — Купер подвинула к себе тяжелую стеклянную пепельницу. — Одежду. — Ага, вот так и ходила. Я не успела переодеться после приезда. Ася покачала головой, прихлебывая свой чай: — А если б девочки увидели? — А они и увидели, представляешь? Как раз в тот момент, когда одна из них рассказывала, как мы с ней позавчера покурили в подвале. О, это стоило того. Ася распахнула густо накрашенные ресницы так широко, что глаза заняли ровно половину ее лица. — Ты курила с детьми?! — Ага. А еще я знаю, что тебя они называют «Ася Петровна», потому что «ты не такая старая». Костья начала выпускать кольца, не реагируя на плещущееся в чужом взгляде возмущение. В висках застучало, и она на секунду приложила холодную ладонь ко лбу, пытаясь облегчить головную боль. Судя по стуку в стекла, за окном пошёл снег или дождь, и ветер бросал в здание Школы эти ледяные ошметки. Ася обхватила свою чашку ладонями и дернула плечом: — Ты не говорила больше с Юрь Дмитричем? Костья затушила сигарету, качая головой: — А что толку? Уперся, как баран. Устал, говорит. Как я его, блять, понимаю! Очередной геморрой, как будто у нее без этого мало забот. Дмитрич решил уйти на пенсию. Заявил он об этом ни раньше ни позже, а в середине декабря, когда отчетности в два раза больше обычного, когда учебный год в любом заведении в самом разгаре, когда нового физрука днем с огнем не сыщешь. Митронина подошла к окну, вглядываясь в темноту ночи. — Он звонил Петровой, она лично нашла замену. — Чего? — Ага, — осторожно кивнула девушка, — Говорит, спортсмен со стажем и опытом, выпускник спортивной школы и готов работать с трудными подростками…Ну, это очевидно… Костья раздраженно откинула от себя пачку, цепляя вторую сигарету татуированными пальцами: — Ну да, конечно, сбежит через месяц, знаю я, — она снова щелкнула зажигалкой, — А почему мне вообще только сейчас сообщают об этом? Ася как-то странно на нее посмотрела: — Папка два дня на столе лежит. Ты не смотрела рекомендации…? — Замоталась, — огрызнулась Костья, — Ты могла бы и напомнить. — Не стоило. Сегодня приедет, и вы… поговорите. — Сегодня? — Купер недоуменно перевела взгляд на часы. — Думаю, через часик, — Митронина одернула блузку, — Встретишь? Я спать пойду, а то завтра три группы с утра поднимать. Купер с подозрением покосилась на то, как она фальшиво изображает зевок, но не смогла найти аргументов. Отдохнуть суждено только в гробу… — Иди уже, — ворчливо отозвалась она, затягиваясь. — Ну вот и славно! Доброй ночи! — бодро затанцевала Ася к двери. За короткое время Митронина стала для нее незаменимой. Правой рукой, верным товарищем и личным секретарем в одном флаконе. Более опытные преподаватели всласть поворчали, когда она приняла ее без испытательного срока, сразу после колледжа, но откуда им было знать, что между этим назначением и первой встречей спустя годы стоял один слезливый и задушенный диалог про «мир не принял меня, Кас» и «забери домой» и «я тоже знаю, что здесь нужно». Правда, знала. Воспитанницам нужна была ее живая энергия, ее вечное присутствие, ее улыбки-гримаски и даже ее визгливая брань. Им нужен был хотя бы один никуда и никогда не исчезающий преподаватель, который ни на минуту не отгораживается, не прячется за дверями кабинета сразу после отбоя, который приходит на помощь, который знает, какая помощь нужна. Купер была такой же, но часто моталась в город, а Митронина всегда была здесь и очень быстро стала неотделимой частью новой Школы. Нужной всем, даже если доброта ее намерений не всегда вязалась со здравым смыслом. Первое, что сделала Каспер после ее ухода — вылила в горшок с фикусом мерзкую помесь чая с ликером. — Прости, зеленый брат, я это тоже пить не смогу. Несколько минут тишину кабинета нарушал только еле слышный треск сигареты, и она успела забыть о том, что кого-то ждет, когда звонок телефона трелью ударил по барабанным перепонкам. Директриса чертыхнулась. Трубка голосом охранника сообщила о «гостях». — Подъехал уже, значит, нет, нет, это не вам. Вы открывайте ворота. Она нехотя поднялась, разминая затекшие шею и спину. Кресло бесшумно откатилось назад. И из-за этого звука, точнее, из-за его отсутствия, почему-то вспомнился разговор пятилетней давности в этих стенах. Тогда тоже в кабинете было так мертвенно тихо, что слышны были часы. — Вы говорили что-то о педагогической стажировке. Так вот я хочу. — Хочешь? Отлично. Бывшая ученица и её учительница сидели молча, а между ними удобно расположилось колющее, разрастающееся с каждым пойманным взглядом, притворство. Иллюзия того, что мнение другого им крайне интересно. Элеонора привычным жестом поправила шпильку в волосах. Уставшая после длительного очередного приема спонсоров, она не ожидала такого заявления. По крайне мере, не сейчас. По всем правилам хорошего тона, староста, для группы которой в последний год было сделано так много, должна была быть бесконечно благодарной, и не требовать большего, но к Костье Купер слово «хорошая» все никак не вязалось. — Костья, — она почувствовала взгляд укоризненных глаз из-за золотистой оправы очков, — У меня складывается подозрение, что ты принимаешь это решение, руководствуясь своей характерной чертой: вспыльчивостью. Поддавшись порыву. Тебе надоест очень быстро. — К чёрту ваши…, — она осеклась, и свет от окна, пролегавший между ними, служил разделительной чертой, Купер положила руки на стол, нарушив допустимую дистанцию, — Извините, – выдавила она, — Я всё продумала, в Школе есть хорошие старосты и без меня, когда мы только начинали, может быть, во мне и был смысл, но в данный момент времени я не вижу никакой необходимости оставаться в этих стенах. Пока. Я хочу вернуться сюда преподавателем. Я готова. Вы ведь уже намекали мне на это. — Ты лучше меня знаешь, что я могу рекомендовать тебя только в конце последнего учебного года. — Рекомендуйте. — Это большая ответственность, ты же понимаешь, что нужно быть на все сто уверенной. Они не возьмут на педстажировку девочку с судимостью, девочку из Центра трудных подростков, и… — У этой девочки нет судимости. Она была у Вики Беляевой. Литвинова, находясь в своем законном кабинете, за своим рабочим столом, почему-то испытала желание выйти первой, почувствовав себя лишней в этом помещении. Это было написано в каждой черточке ее напряженного лица. — Ты предлагаешь мне подделать документы. Ты просто хочешь уехать вслед за девочками. За Настей и Бэллой, да? А потом не вернуться. — При чём здесь она? — прорычала Костья, наблюдая, как над полоской света из окна витает пыль. Не заметив, что забыла о Петровой. — Ты сможешь оставить девочку, которой не безразлична? Упоминанием имен Литвинова прорвала плотину ее спокойствия. Женщина била, ни одним словом не попадая в цель. Будто не понимала, что именно этим решением Костья не вырывается, а привязывает себя к месту еще прочнее. Будто разучилась вдруг читать между строк. Будто не знала эту девушку столько лет. Я эту девочку не просто оставила, вам ли не знать…Я ее от этого места изолировала, и теперь не хочу его для остальных тюрьмой делать. — Да кого хрена вы делаете вид, что не знали о том, что я останусь здесь! Вы же знаете, что я сознательно на это иду, что эта Школа мой единственный дом, — она вскочила со стула, оперевшись руками на стол, и нависла над Элеонорой. Несмотря на её ожидания, она даже не отодвинулась в сторону и не подняла на неё взгляд, а уставилась ей куда-то в уровень солнечного сплетения. — Можешь залезть на стол, Костья, и кричать здесь до следующего утра, но я не позволю тебе выйти из стен этого здания, раньше, чем всей десятой группе. Выпустишь каждую без проблем – оформлю стажировку. С условием обязательно отработать в Школе спонсированное обучение. Это не обсуждается. С каждым её твёрдым словом она опускалась обратно на свой стул, подавляемая неожиданной волной покровительства. Все было определено всего за несколько минут. Постепенно слова Элеоноры собирались в её голове в общее предложение, и как только последний отголосок был вымученно принят, Костья сжала руками воздух. В конце следующего года десятая группа выпускалась своим знатно поредевшим составом. Оценки были удовлетворительными, а поведение безупречным. Костья вернулась в Школу через два года. Еще через два стала директрисой, когда Литвинову пригласили возглавлять Центр трудных подростков в городе, а она почему-то назначила на это место не уже готовую принять дела Лукину, и даже не растерянных Полякову или Третьякову, а Костью. «Сделай с этим местом то, что я не успела…» И Купер сделала. У нее было то, чего не было у Литвиновой — принадлежность. Она жила этим местом, дышала этим воздухом, она была частью Школы, и знала, что ей было необходимо. Правила менялись с головокружительной скоростью, детские группы получили давно необходимый кислород. Костья обивала пороги в поисках психологов, отменяла наказания, лично гонялась по области за специалистами, делала бесконечные ремонты… Правдами и неправдами новая директриса добивалась спонсирования. Улучшала условия так, как нужно было воспитанницам, а не картинкам в газетах. Преподаватели уходили, но на их места приходили новые. Из Центра прибывали одни воспитанницы, другие выпускались с достойными характеристиками, и для каждой Купер лично добивалась путевки в мир за коваными воротами. Наконец, получилось добиться главного: слово «новенькая» больше не было оскорблением или диагнозом внутри «Школы под руководством К.В. Купер», списка «самоубийц», которые вовсе ими не были на самом деле, не существовало. Неожиданно в этот же год на порог Школы февральским ветром принесло Асю, и стало не так одиноко в моменты, когда на считанные часы прекращалась погоня за чужим светлым будущим, на которое Купер решила положить жизнь. Она не считала это ни жертвой, ни наказанием. Это было обещание, данное самой себе, когда в шею утыкался чужой мокрый нос, а те самые волосы так одуряюще и нереально пахли мылом и свободой, что она сейчас уже почти не помнила запаха. Не торопясь, Костья натянула на себя плотное тяжелое пальто, потому что, судя по вою ветра за окном, толстовка могла не спасти. Остановившись на пороге, кинула взгляд на стену, некогда увешанную рамками фальшиво-счастливых фото. Теперь рамка была всего одна. Это было даже не фото, а стопкадр со съемки злополучных соревнований по ММА. Его где-то откопала и сделала Ася, и это было лучшее, из всего, что она могла сделать для своей бывшей старосты, но все еще верной подруги. На любого посетителя смотрела десятая группа своего самого полного состава. Они не улыбались, и это было честно. Каждый, кто впервые или не впервые приходил в кабинет, мог узнать в гордой, но серьезной старосте нынешнюю невозмутимую директрису. Спонсоры, комиссии и опекуны не сомневались в том, что она делала: «вы знаете лучше». Воспитанницы проникались доверием: «она такая же, как мы». За окном сквозь шум ветра послышался гудок машины. Она не сейчас думала о ней, честное слово! Это была минутная слабость, и не надо ей постоянно напоминать об этом! Купер схватилась за ручку дверей с такой неистовой силой, что чуть не снесла её с петель и вышла. Этот новый физрук что, не может подождать три минуты! Видел бы он, какой она для него спортзал в подвале отгрохала! Обстановка «за дверями» так и не изменилась, мерно гудели лампы, спал коридор. Засунув руку в карман мягких спортивок и вытащив ключи, она аккуратно заперла замок. Пока возилась с непослушной защёлкой, будто все замки в мире сговорились быть против неё, из рук выскользнула зажигалка и звучно упала под ноги. Костья самозабвенно послала пару проклятий в пустоту, наклонилась за ней и когда подняла, снова услышала приглушенный звук сигнала. Да что ж это такое! Перебудят всю Школу! Закуривая на ходу, она сбежала по лестнице вниз. Кивнула охраннику у турникета и, поежившись на уровне рефлекса, вышла на крыльцо. Колючий ветер тут же бросил в лицо пригоршню снега. Внезапно всё вокруг почернело, но виновником этого стали не тучи на небе и даже не отсутствие освещения на улице, нет. Фонари по периметру исправно горели. Темно стало в её глазах, в её голове, и пришлось остановиться, терпеливо ожидая, когда столь неприятное чувство беспомощности пройдёт. Оглянувшись на автомате, она заметила, как залепило снегом мемориальную табличку на фасаде и, почти ничего не видя, наощупь принялась рукавом счищать с нее снег, зажав сигарету в уголке губ. Пока не получилось разглядеть фамилию и инициалы. «В Женской спецшколе закрытого типа жила и училась жить А.А. Бунина, девушка с чистым и добрым сердцем...» Обрывали надпись две скромные, преступно короткие даты. Когда в Школу приезжали люди в пиджаках и галстуках, встречающая их Ася делала большие глаза и шепотом сообщала о мифических добродетелях Буниной. Когда на первых порах спрашивал кто-то из новеньких преподавателей, она с такими же большими глазами причитала о том, что «только одному дьяволу известно, что сделала наша директриса, чтоб повесить эту плашку о никому не известной за воротами девчонке, которая достойна этого, как никто другой». Костья куталась в пальто, щурившись от слепящего света фар подъезжающей к самому крыльцу машины. Устала, она просто чертовски устала. Почему-то захотелось поплакать. Она бы так хотела, чтобы ее пожалели, но ее никто не привык жалеть. Она бы так хотела, чтобы ее пожалели, но одна мысль о чужой жалости вызывала в неё отвращение. Спать ей тоже хотелось, но спать она последние пять лет не любила. Снились кошмары. Кошмары лично она считала сущим предательством, потому что засыпала Костья не для того, чтобы увидеть еще более жуткую реальность, а чтоб из средне-жуткой, своей, сбежать. Темное небо, серый снежный туман, обнимавший её пальто, ветер, впитавший в себя влажность — все действовало на нервы, когда она пыталась разглядеть выходящую из «Волги» фигуру. Спортивное телосложение, высокий рост, на макушке смешная светлая гулька… Казалось, сердце прорвёт грудную клетку и упадёт под ноги. Тяжёлый пульс отдавался в ушах и запястьях. — Добрый вечер, — с покатыми, картавыми, теплыми «р». Горло сдавило спазмом, а мозг отказывался верить. В голове завертелись, складываясь, кусочки пазла. Странное поведение Аси, личная рекомендация Петрухи, спортивная школа за плечами и мало педагогического опыта, готовность работать с трудными подростками… — Малая?.. — Бэлла. Бэлла Дмитриевна. Я же обещала тебе вернуться.