***
Музыка обрушилась на него, как только он открыл двери. Шнайдер, Олли и Пауль импровизировали над старыми синтезаторными партиями Флаке, которые переделывались столько раз, что никто уже не мог сказать, хороши они или плохи, но которые задерживались на долгий срок и не хотели уходить, как друзья, которые просрочили свой уход. Возможно, когда-нибудь они всё же станут песней. Тилль стоял спиной к двери и сворачивал кабель. Рихард сглотнул и глубоко вздохнул. Быстрый удар о дверную раму, от которого у него заболела рука, был тихим на фоне шума его согруппников, но этого было достаточно, чтобы привлечь их внимание. Рифф Пауля оборвался на визге и спотыкании, а затем было дружное приветствие, ленивое объятие бесконечных рук Оли, улыбка и «наконец-то!» от Шнайдера. Всё это не имело значения. Тилль стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы, и смотрел на него с кроткой, рассеянной улыбкой и светом в глазах. У Рихарда свело живот, а колени опасно шатались, когда он сделал четыре шага, чтобы выйти на середину комнаты. Он чувствовал себя голым. Тилль обнял его, как и всегда. Возможно, он сжимал его чуть крепче и чуть дольше. Возможно, его губы мимоходом коснулись лба Рихарда — или коснулись полноценно? Может быть, его рука задержалась на талии, может быть, его «Привет, Шолле!» прозвучало чуть хрипловато, но серьёзно, что ли… Может быть, он сам прижался чуть ближе, может быть, он слишком надолго задержался в тот отчаянный момент, когда пытался компенсировать четыре недели мучительной физической тоски, но всё было в порядке. Это было незаметно, и Рихард был так глупо благодарен за это, когда направился прямо к своей гитаре. Или, по крайней мере, должен был. Шнайдер уронил барабанную палочку. Она с грохотом упала между металлическими ножками установки и заставила всех подпрыгнуть. — Вот дерьмо! У вас получилось! Рихард позволил привычной тяжести своего ESP опуститься на плечо, а его руки опустились туда, где им и место. Палисандровое дерево было прохладным и гладким под его пальцами, знакомое жало его струн было теплым. Он со вкусом ударил по ним. Это получилось немного не в такт, что дало мужчине прекрасную возможность повернуться к регулятору у своих ног и спрятать лицо. Лучше не обращать на это внимания. — О, святое дерьмо, — сказал Оливер, и облегчение в его голосе было почти комичным. — Боже, как вовремя, блять. Пожалуйста, никогда больше так не делайте. — Ребят… — сказал Тилль тепло, но с предупреждением в голосе. — Вы меня разочаровываете, — Пауль, как всегда, игнорировал любые социальные подсказки, говорящие ему о необходимости сбавить тон. — Я думал, что как только вы проработаете всю вашу трагическую драму с пересечением звёзд, вы будете друг за друга горой. Рихард понял, что ему не удастся дольше отрицать существование своих коллег, и бросил быстрый взгляд в комнату. Все выжидающе смотрели на него в ответ, все, кроме Тилля, который вдруг с ужасом обнаружил, что его ботинки очень интересны. По крайней мере, могло показаться, что он улыбается, этот нерадивый ублюдок. Даже Флаке просканировал его с ног до головы. — Что, — огрызнулся Рихард, — ты хочешь, чтобы я прямо сейчас трахнул его на диване? Бегство вперёд всегда помогало ему. Перед волной протеста наступила тишина. — Нет. Нет, пожалуйста, пожалуйста, не надо, — покривлялся Пауль с забавной гримасой. — Вообще-то, никогда не делай этого. Я всё ещё хочу на нём посидеть, — добавил Шнайдер, выглядя немного болезненно. Оли захихикал. Тилль зарылся лицом в ладони, но его плечи тряслись от смеха. — Хорошо. Тогда мы можем начинать? — Я рад, — сказал Флаке, игнорируя его. — Я уже начал уставать от чувства вины за то, что разрушил вашу дружбу. Даже если вы вели себя как полнейшие идиоты. — Может быть, в следующий раз не стоит разбалтывать чужие секреты, тогда у вас не будет такой проблемы, — посоветовал Тилль. Он поймал взгляд Рихарда и улыбнулся той согревающей улыбкой, которая, как знал Рихард, предназначалась только для него. — Он меня заставил, — сказал Флаке и грубо указал на Рихарда. — Эмм, я задал тебе один вопрос, а ты сразу посыпался, — запротестовал Рихард и с некоторым усилием оторвался от зрительного контакта с Тиллем. — Мы можем теперь поиграть? — Мы не играем, — Шнайдер поспешил сменить тему. — Мы просто наигрывали, пока ждали вас. Нам нужно обсудить изменения в сет-листе. Пожалуйста, только не это. Рихард сразу же ужаснулся. Он не был готов к одному из этих бесконечных раундов борьбы, где они ходили кругами и увязали в плотных переговорах. Он был слишком уставшим, слишком нервным и чертовски нетерпеливым, ждавшим, чтобы выбраться отсюда и остаться наедине со своим мужчиной, ради всего святого. Рихард застонал и положил гитару на место, полный сожаления, прежде чем опуститься на диван рядом с Тиллем. Так близко. И так чертовски далеко. Тилль ударился коленом о его колено. Рихард изо всех сил старался не обращать на него внимания. — Я хочу вернуть «Asche», — сказал он. Лучше сразу заявить о своих намерениях. — Я тоже, — сказал Олли. — И мы можем вычеркнуть «Rein». — Ни в коем случае, — запротестовал Пауль. — Я не против, чтобы вернуть «Asche», но единственное, чем я готов пожертвовать ради этого — это «Los». Ну вот, началось. — Ты серьёзно?! — Шнайдер был недоверчив. «Los» был его песней, его песней перед сценой, он никогда бы от неё не отказался. — Как насчет «Moskau»? — вкнинился Тилль. — Я больше не хочу её петь. Голова Рихарда завертелась так быстро, что он услышал, как что-то хрустнуло в его шее. — Что?! Но почему?! Тилль скривился. — Просто не хочу. И это переводилось: он не думал, что достаточно хорош в этой вокальной партии. Рихард сглотнул. Непреодолимый инстинкт желания защитить его от необходимости делать что-либо, что не устраивало его на сто процентов, боролся с той его частью, которая ни при каких обстоятельствах не хотела опускать эту песню в сет-листе. — Мы не откажемся от «Moskau»! — решительно заявил Пауль и невольно спас его из затруднительного положения. Флаке, похоже, согласился. Кто-то предложил оставить всё как есть. Кто-то другой отметил, что все они хотели изменить это в прошлый раз, когда разговаривали. Рихард отключился. Какая разница? Они будут препираться туда-сюда, и всё закончится очередным неубедительным компромиссом, как всегда. Тилль должен был спеть какую-нибудь песню, которая заставляла его напрягаться и смотреть в тысячу ярдов, он должен был сыграть какую-нибудь скучную песню, против включения которой в альбом он уже раньше возражал, Флаке должен был пожертвовать какой-нибудь песней, которая тому действительно нравилась, чтобы потом дуться несколько недель подряд. Тилль позволил своей руке опуститься рядом с рукой между их бёдер, Рихард скорее почувствовал это, чем увидел краем глаза. Скрытые от любопытных глаз согруппников, костяшки их пальцев соприкоснулись, вызвав толчок тепла прямо в живот. Пальцы Тилля обвились вокруг его пальцев, только кончики, но потом Шнайдер прищурился и настойчиво призвал к утраченному вниманию. Рихард скрестил ноги и зажал «замочек» между ними. — Это ни к чему не приводит, — поспешил вставить он. — Может, поговорим о видеозаписях для «Reise, Reise-два»? Мы всё ещё должны принять решение по этому поводу. Рядом с ним Тилль, казалось, упал навзничь. Чёрт. — Я продолжаю быть против того, чтобы называть это «Reise, Reise-два», — сказал Флаке. — Может быть, нам стоит поговорить и об этом. И понеслось. Час спустя, после того, как они отложили ещё два парализованных тупика в своих переговорах, а Тилль становился всё более молчаливым рядом с ним, Рихарду надоело, и он объявил перекур, не дожидаясь возможных протестов.***
Когда он, спотыкаясь, вышел на улицу, небо уже стало розовым. Воздух был прохладным и удивительно чистым, а тишина — достаточно громкой, чтобы он мог услышать, как быстро бьётся собственное сердце. Он прислонился к стене здания и ощутил шероховатость грубой штукатурки. Не нащупав в куртке сигарету, он вспомнил, что пачка закончилась раньше. Чёрт. Дверь рядом с ним открылась с характерным скрипом. Тилль вышел, спрятав лицо за ладонями, прикрывая зажигалку от ветра. Он протянул ему свежезажженную сигарету, не говоря ни слова. — Спасибо, — поблагодарил Рихард с искренним облегчением. Тилль сунул зажигалку в задний карман и прислонился боком к стене рядом с ним, так близко, что их тела соприкасались. Он дернул Рихарда за рукав, как застенчивый ребёнок. — Я сделал что-то не так? Беспокойство, волнами накатывающее на Рихарда, снова ударило по нему, вызвав чувство вины. Он поспешил замотать головой так энергично, как только мог. — Ты почти не смотрел на меня, — пояснил Тилль, вставая ровнее. — Я… — нужные слова так и не смогли покинуть его рот. — Прости. Тилль снова дернул его за рукав, на этот раз сильнее, заставив повернуться так, чтобы он смог просунуть руку между джинсовой курткой и футболкой. — Я безумно сильно по тебе соскучился. Голос Тилля был мягким, печальным и до боли честным, и что-то просто дало о себе знать. Рихард повернулся, обхватил его руками за шею и зарылся лицом в знакомый запах свежего воздуха и мужского тела. Стабильность чувствовалась так хорошо, от твердости тела Тилля на глаза навернулись слёзы, которые он быстро смахнул. Мужчине пришлось бороться с комом в горле, чтобы начать говорить. — Тоже по тебе скучал. Это вышло плоско и безлико, и он почувствовал, что не заслуживает того, чтобы рука Тилля обхватила его и так крепко прижала к себе. Тилль сумел вложить столько любви и эмоций в одно предложение, и ему не нужно было подсказывать, чтобы показать свою привязанность. А он? «Тоже скучал по тебе?» Даже не «Я тоже скучал по тебе»? А может, «Я скучал по тебе больше»? Как насчёт того, что «Я скучал по тебе так сильно, что не мог ни спать, ни есть, ни делать ничего, кроме как написать о тебе сто двадцать ужасающе мягких и клишированных песен о любви»? — Я не хотел, чтобы они нас видели, — пробормотал Рихард, уткнувшись Тиллю в шею в качестве объяснения. Тилль погладил его по спине. — Но почему? Раньше у тебя никогда не было проблем с проявлением привязанности. Потому что теперь его привязанность не была нежной и безобидной, это была жестокая близость. Потому что теперь каждый, несомненно, должен был увидеть его сокровенность, шедшую от самого сердца, в том, как они прикасаются, разве нет? Они увидели бы, как беспомощно одинок был он, как сильно он нуждался в этом, как сильно он рассчитывал на подобное спасение. И если они увидят это, они смогут принизить его, высмеять его, украсть то особое ощущение. — Теперь это личное. — Что-то личное в этой группе? Рихард сжал хватку чуть сильнее в порыве отчаянного собственничества. — Они и так задействованы уже в каждом аспекте моей жизни. Я должен постоянно делить тебя с ними. Я хочу чего-нибудь только для себя. Пожалуйста, пойми. Тилль сжал его настолько сильно, что он едва мог дышать, и легонько покачал их взад и вперед. То было такое сильное облегчение, что мужчина не был уверен, что всё ещё стоял бы на ногах, если бы его не держали. — Хорошо. Глаза Рихарда подозрительно горели при этом простом, незамысловатом «хорошо». К счастью, на этот раз никто не видел, даже Тилль, и минуты тянулись, пока они стояли, держась друг за друга. Тилль рисовал медленные и ленивые фигуры на его спине и ласкал кожу головы нежными почёсываниями, и Рихард десятки раз видел, как он делал это с другими людьми, которых любил. Каким-то образом это помогало понять, что он действительно принадлежит ему. — Ты выглядишь таким уставшим, — сказал Тилль, когда они наконец разъединились, и маневрируя, прижал его спиной к стене, как будто тот грозил не выдержать на своих двоих без посторонней помощи. Это была не совсем неточная оценка. Тилль коснулся его щеки. Рихард пожал плечами и постарался изобразить беззаботность. — Оказывается, я дерьмово сплю без того, чтобы ты воровал мою часть одеяла. Тилль словно растаял от этих искренних слов, его рот стал мягким. Он еще немного потянул за лацканы пиджака. — Я хочу вытащить тебя отсюда. Отвезти домой, принять хорошую ванну. Накормить тебя, — он виновато поморщился. — Ты ведь понимаешь, что я в вышей степени отвратительно влюблён в тебя? Я, наверное, буду сильно смущать тебя, даже если постараюсь. — Или ты можешь просто не делать этого, — сказал Рихард и нахмурился из принципа. Отвратительная влюбленность звучала пугающе, смущающе и одновременно как всё, чего он когда-либо хотел. — Ммм, но тогда я бы не получил тебя таким милым и щетинистым. Он хрюкнул в ответ. — Я никогда не бываю милым. Тилль только усмехнулся на это. — Прости. Я так долго скрывал свои чувства к тебе, что просто хочу кричать об этом с крыш. Обещаю, я буду хорошо себя вести. Чувство вины, словно яд, разлилось в его нутре. Конечно, конечно, Тилль мог так себя чувствовать. Чувство неадекватности вернулось с новой силой, ощущение, что он стоит на проволоке, натянутой между небоскрёбами, и должен сосредоточиться на том, чтобы не смотреть вниз, иначе рискует упасть. Он понятия не имел, как это делается, как правильно обращаться с кем-то, а Тилль казался таким естественным со своими объятиями, питанием и вниманием. — Странно, — сказал Рихард, — как всё перевернулось. — Хм? — Тилль посмотрел на него пытливыми глазами и откинул прядь волос со лба. — Когда всё это началось, я был так уверен в себе. А ты был так напуган. А теперь мы здесь, и я получил всё, о чём боялся даже мечтать, и в ужасе от того, что с этим делать, а ты просто… идеален в этом. Тилль взял его за руку. Тень, пробежавшая по его лицу, была болезненным напоминанием о том, что он тоже отчаянно нуждался в том, чтобы у них всё получилось. — Я продолжаю хотеть этого, — поспешил добавить Рихард. — Больше, чем когда-либо. Что делает это ещё более страшным. Тилль снова чуть наклонился и положил голову на плечо Рихарда. Его рука поднялась вверх и вцепилась в непокорные чёрные волосы Тилля, он был беспомощен перед теплом его прикосновений. — По-моему, мы просто по очереди становимся самыми разумными и правильными. Это был Тилль, практичный и стабильный. Как родная почва, идеальная для роста и стабильности. — Я люблю тебя, очень сильно. Ты ведь знаешь это, правда? — Рихард попытался компенсировать свою неспособность выразить глубину своих чувств, чтобы хотя бы часть их выплеснулась из его внутренностей. — Начинаю узнавать. — Хорошо. — Но, Рихард? — Да? — Ты всё ещё не поцеловал меня. Рихард потянул Тилля за волосы, ровно настолько, чтобы поставить его так, когда он мог бы потереться носом о нос и наблюдать, как глаза напротив затрепетали, когда он провёл большим пальцем по чужим губам. Они слегка разошлись под его прикосновением. Он был так прекрасен, весь такой тёмный и нежный, с ресницами, отбрасывающими длинные тени на белую кожу. Такой красивый, что сердце Рихарда болезненно сжалось от тоски, словно оно не могло достаточно быстро догнать желание снова быть вместе, и вместо этого мужчину посетило воспоминание о человеке, которого он любил, скучая по нему всю ночь. Когда он заменил большой палец своим ртом, Тилль блаженно вздохнул, и он почувствовал, как расслабляются его плечи. Они целовались медленно, сначала целомудренно: мягкое прикосновение бархатистой кожи, затем осторожное облизывание любопытного языка, затем медленное продвижение на всю возможную глубину. У них было время, перед ними простирались месяцы гастролей и никаких сроков для того, чтобы быть вместе, и Рихард наслаждался повторным открытием знакомого вкуса и ритма с той страстью, которой он, казалось, заслуживал. Так хорошо. Рука Тилля опустилась на бедро, когда он осторожно начал покусывать нижнюю губу, и нашла путь под одежду, где его пальцы горячо растопырились на животе. Рихард нежно поймал его язык своим, и Тилль запустил два пальца под пояс. Дыхание перехватило в груди, Тилль облизал верхнюю губу и возился с пуговицей джинсов. — Тилль… — Рихард оторвался от него толчком паники и запыхался больше, чем ожидал. Его взгляд метнулся к двери. — Они не придут. Я попросил их дать нам минутку, — сказал Тилль и провел своими губами по чужим. Рихард хотел сказать «нет»… и не смог. — Минута… это как-то неопределённо… Тилль осторожно засунул руку в брюки и поймал его взгляд. Голубые глаза были большими, потемневшими и гипнотическими. — Я просто хочу прикоснуться к тебе, не больше. Пожалуйста, хотя бы на секунду, чтобы вспомнить, каково это. Я скучал по тебе, я скучал по тебе… В голове Рихарда стало светло и пусто, когда вся кровь стремительно покинула его голову, и он тяжело повернулся в ладони Тилля. Мужчина не смог сдержать недостойный звук, вырвавшийся из его горла. — Я хочу побыть с тобой наедине, — отчаянно признался он. Тилль поймал звучание этих слов ртом. Его большой палец прошёлся по голове после нескольких дразнящих медленных поглаживаний, которые были слишком нежными для того, чтобы кого-то возбудить, и слишком, чёрт возьми, интимными для быстрых ощупываний на парковке. Жёсткие линии тела Тилля, которое было всё ещё чужим, но в то же время таким знакомым было ощущение его эрекции сквозь одежду, его рука, ласкающая так многообещающе — всё это окончательно смахнуло с Рихарда все запреты одним только своим намёком. — … и что делать? Чего ты хочешь? — Всего, чего хочешь ты… Я сделаю всё, что ты захочешь, всё, что угодно… Язык своего тела казалась идеальным решением, идеальным способом выразить себя, когда слова подводили его. Секс мог быть подобен музыке, мысли и чувства становились осязаемыми, и он хотел взять свою любовь, сделать её осязаемой и разложить специально для Тилля. Если бы только это не было так страшно. — Нет, я спросил, чего ты хочешь, — настаивал Тилль и целовал его челюсть в том же медленном ритме, в каком параллельно двигал рукой. Рихард собрал всю свою смелость, чтобы спросить об этом. Это было самым страшным, что он делал за последние годы. — Думаю, я хочу, чтобы ты был сверху.***
Несколько мучительных секунд Тилль оставался неподвижным. — Если ты вообще хочешь меня в этом смысле, — быстро добавил он, голос стал тонким и смущённо слабым. Рихард думал, что невозможно так сильно бояться отказа. — Ты хочешь сказать… ты хочешь, чтобы я… — голос Тилля был тупым и странным, как будто он говорил о какой-то сделке. — Да, блять, неужели мне нужно объяснять тебе это, — огрызнулся Рихард, уязвлённый. Стыд бурлил в нём, как смертельный химикат, и сжимал горло. Ему показалось, что собственное тело дрожит. Тилль моргнул и издал дрожащий вдох. Медленно его рука отодвинулась от промежности Рихарда и с сильным нажимом переместилась на бедро. Его выражение лица стало отчаянным, с широко раскрытыми глазами. — Риша, ты даже не представляешь… Конечно, я хочу тебя вот так, я хочу тебя во всех смыслах, я думаю о тебе всё время, во всех смыслах, о которых ты думаешь… Он сделал ещё один вдох, который на волосок отличался от всхлипа. — Я просто удивился, вот и всё… — Ну, ты никогда не спрашивал, так что… Тилль дико покачал головой и отвёл глаза. Он одёрнул джинсы и принялся снова застегивать их для него с такой трогательной заботой, что Рихард поверил в каждое слово, как бы противоречиво оно ни было. Он не смотрел в ответ, но даже так мог видеть, как на щеках мужчины заиграл румянец. — Я не хотел давить. Я подумал, что ты дашь мне знать, когда будешь готов. — Я могу передумать. — Конечно, — задыхаясь, протараторил Тилль и взялся за пуговицу Рихарда. — Всё будет зависеть от тебя, — после очередной попытки ему удалось её застегнуть. Он обхватил чужой подбородок тёплой рукой и притянул к себе для мягкого, короткого поцелуя. — Сейчас. Я проголосую вместе с тобой за «Asche», если ты будешь на моей стороне против «Moskau». — Что?! — Я сказал, что буду голосовать за… — Я слышал, что ты сказал! — колени Рихарда продолжали крупно содрагаться. — Я имею в виду, ты сейчас серьёзно говоришь со мной о сет-листах?! Тилль одарил его робкой улыбкой и отодвинулся на сантиметр. Его рука оставалась на бедре Рихарда, но всё равно казалось, что это слишком далеко. — Да? Мне нужна была наименее эротическая тема, которую я мог найти. Даже я не хочу, чтобы они застали меня здесь отсасывающим тебе. Рихард глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться на том, чтобы прийти в себя, как после удара хлыстом. — Э… э… Хорошо. Да, хорошо, давай сделаем так. — Правда? Слишком поздно Рихард понял, о чём он только что договорился. Чёрт. — Я против, но если ты настаиваешь, то ладно. Я думаю, ты прекрасно справишься с «Moskau», но, чёрт, ладно. Имей в виду, остальные тоже могут передумать, — он попытался отступить как можно дальше, не нарушая своего слова. — Я знаю. Тилль ещё раз сжал его бедро и виновато ухмыльнулся. Рихард с нечеловеческой решимостью отбросил свою жёсткость. Группа. Это всё ещё была группа. Он усмехнулся в ответ. Не прошло и минуты, как Олли толкнул дверь и длинными шагами прошел мимо них, бросая баскетбольный мяч в сетку в конце двора. Он почти не смотрел на них. Тилль отпустил мужчину и поспешно скрестил руки. Пауль шёл на несколько секунд позади, чем-то перекусывая. Рихард вздрогнул от повторного скрипа двери и как можно незаметнее прислонился к боку Тилля. — Не целуйтесь при мне, — откликнулся Пауль, пропуская мяч, который Олли передал ему на расстоянии вытянутой руки. Рихард покраснел и возмутился. — В чём твоя проблема, Ландерс, гомофобный кусок… — Вы — как моя семья. Просто это было бы очень похоже на инцест. Рихард и Тилль обменялись недоверчивыми взглядами. — Это не так, — сказали они в унисон. Пауль гоготнул и пропустил ещё одну подачу. Флаке без единого звука открыл дверь и распахнул её шире для Шнайдера, который перешёл на бег, чтобы присоединиться к Олли, Паулю и баскетбольному мячу. Его улыбка была немного смущённой, но тёплой, когда он прислонился к стене рядом с ними. — Разве вы двое не хотите домой? Должно быть, хреново, что самолет Риши так задержался. — Какого чёрта ты делаешь, Флаке, не делай для них поблажек! — запротестовал Пауль и снова запыхался. — Рихард уже совсем отбился от рук. «Я не могу, я в Нью-Йорке, бла-бла-бла» — не надо давать ему ещё больше оправданий для прогулов? — Нет, ну чего ты! — Шнайдер вмешался прежде, чем Рихард успел ударить маленького ублюдка. — Давайте дадим голубкам немного времени на отдых. Мы ещё можем обсудить всё это завтра. Ни в коем случае. Рихард скорее умер бы, чем показал свое отчаянное желание уйти от их бесплодных обсуждений, чтобы побыть наедине со своим мужчиной. Он никогда не дал бы никому, и уж тем более Паулю, повода упрекнуть его в том, что он уступил музыке в угоду своей личной жизни. Это был не он. — Мы в порядке, — сказал он холодно. — Давайте покончим с этим. Я не против, если «Moskau» придётся убрать. Пауль усмехнулся и ударил его по плечу. — Я просто прикалываюсь над тобой, чувак. Идите домой, вы заслужили это. Я обещал Ари вернуться к ужину в любом случае, — он сделал секундную паузу, чтобы подумать, а затем добавил: — Я рад, что у вас всё получилось. Вы хорошо смотритесь вместе. Правда, — он сказал это с улыбкой, не встречаясь с Рихардом взглядом. Круспе почувствовал, как в горле в тысячный раз за сегодняшний день образовался комок. — Я тоже скоро ухожу, — спокойно сказал Олли и подбросил свой мяч в сторону угла за гаражом, где он проскочил несколько раз, а потом остановился на месте. — Давайте просто вернёмся к обсуждениям завтра. Рихард сглотнул. Он хотел согласиться, он хотел уйти, но… он просто не мог. Он посмотрел на Тилля в поисках помощи. Тилль разжал руки и ответил на его просьбу нейтральным выражением лица и добрейшей улыбкой в глазах и ждал его решения. Тилль хотел домой — Рихард был уверен в этом на сто процентов, — но если бы он решил остаться и заставить их обоих грызть ногти ещё два часа, Тилль не стал бы жаловаться и показывать разочарование ни единым словом. Потому что он понимал. В этом Рихард был уверен на сто процентов тоже. Он глубоко вздохнул. — Хорошо, — хрипло сказал Рихард и вложил свою руку в руку Тилля так, чтобы все видели. Он ободряюще сжал её. — Хорошо. Пойдём.