***
Я всегда думал, что гнев — очень кратковременная эмоция. Мне достаточно было вмазать пару раз по ебаной стене, чтобы его утихомирить. Злость проходила быстро, стоило покричать или применить силу. Но сейчас… все почему-то было иначе. Моя ярость не проходила. И мне хотелось рвать на себе волосы от того, что со мной делала эта ночь. — Блять. Не помню, чтобы мне когда-то было также хреново, как сейчас. Каждая клеточка моего тела буквально кричала о том, что мне нужно что-то сделать. Встань на ноги — иди, помоги ей. А потом включался мозг. Грейнджер вряд ли сейчас сможет вынести даже присутствие мужчины рядом. Первый удар пришёлся на стену, я слышу, как хрустнули косточки моих пальцев. Она сидела где-то там, за этой стеной, может лежала в постели. А на что я способен? Я могу только надеяться, что Астория позаботится о ней. Это было так чертовски трудно. Встреча не увенчалась успехом, но только ради неё я и Гринграсс сидели и слушали этого идиота про магическое сотрудничество. Блять. Я ругаюсь уже даже в своих мыслях. И никакой мат не способен сказать и отразить то, что происходит в душе. Минутой бы раньше. Попытку ведь пережить проще. Но они опоздали… Вид её лица с зажмуренными глазами, слезами на щеках, кажется, будет преследовать меня всю жизнь. Смерть этого уебка мне не помогла. Стоило воспользоваться советом Грейнджер и заставить его страдать до конца времён. Вечность. Пока та не распадётся на части. Но я впервые не смог себя контролировать. Она как какой-то наркотик, я не могу думать, не могу действовать, не могу быть, сука, собой. Каждый шаг в армии Волан-де-морта был продуман, я взвешивал, понимал и делал то, что считал нужным. Даже мои эмоции были всегда под контролем. А сейчас что? Я упивался болью этого ублюдка, когда он мучился в моих ногах. Каждый его крик, который Гермионе было не суждено услышать, был музыкой для моих ушей. Я никогда не забуду этот момент разливающегося по моим венам удовлетворения. Я хотел бы помочь как-то иначе. Никогда ещё моё желание уберечь девушку от чего-либо не было таким сильным. Что она со мной делает… В голове мелькнула мысль, что с любой девушкой было бы также, и я вынужден согласиться. Изнасилование — одна из самых мерзких вещей, которые существуют в этом мире. Ни один человек этого не заслуживает. Я бью стену ещё раз. Ещё, и ещё, и ещё, пока не вижу на обоях кровь. Поебать. В стену летит пустой бокал из-под виски. Я беспомощен. Я не могу спасти даже тех, кто рядом. Не мог Асторию. Не смог Грейнджер. Это убивает. Сознание нарочно подбрасывает слова отца: «Ты — ничтожество. Ты никогда ничего не добьёшься.» У меня есть дикое желание кричать от того, что я ничего не могу. Даже, блять, прикоснуться к ней, утешить, сказать, что все будет хорошо. Но не будет. Не сейчас, и не потом. А может и вообще никогда. Я не знаю. Все это дерьмо с чистокровными и Торном сильно затянулось. Я, если честно, не рассчитывал на такой масштаб. Никогда не думал, что мой дом будет населён кучей мракоборцев, а Грейнджер будет командовать ими и мной. Моя совесть явилась в лице Тео, который шагнул в комнату и, поджав губы, молча наблюдал за моей истерикой. Хотя какая нахрен истерика? Я сижу на кровати, сжимая в руке новый бокал и пялюсь в стену. Внутри меня буря. Снаружи как всегда все идеально и пусто. — Пэнс сказала, что все дерьмово. Естественно все будет дерьмово. Как бы ты себя чувствовал после того, как тебя загнали в угол и изнасиловали? Я делаю глоток янтарной жидкости, и она больно обжигает мне горло, буквально вынуждая дать ответ. — Ещё новости, кроме очевидных? Меня пугает мысль о том, что на месте Грейнджер могла бы быть Пэнси, Астория, Дафна или… мама? Страх за Нарциссу пронзает куда сильнее, чем за кого-либо. Они не остановятся. Что если однажды пострадает кто-то ещё? Дело ведь было не только в этой упрямой гриффиндорке. Но больше всего, конечно, в ней. Мерлин, что со мной вообще? Я словно пропитался всем её отчаянием и болью, я слышал её голос в собственной голове. И мне хотелось убить её местами, ударить так сильно, что это включило бы ей голову, потому что большую часть времени она была такой идиоткой. Просто дурой, наивной маленькой девочкой. Хотя она далеко не такая. Хочется вытащить её на свежий воздух и кинуть в снег, может это пробудит её разум ото сна. Ярчайшая ведьма своего времени. Я ненавижу её. Ненавижу за то, что она по кирпичику разбирает во мне все предрассудки и прежние обиды, а уж тем более ненависть. Я усмехаюсь, когда думаю, что у меня развивается биполярное расстройство. — Драко. Тео заставляет меня поднять голову. И я это делаю, хотя, пожалуй, мои глаза сверкают явным отсутствием желания с ним разговаривать. Мне не нужны нравоучения. Мне нужен маховик времени, чтобы прибыть в переулок пораньше и не дать всему случиться. Я думаю о том, поможет ли Обливиэйт Грейнджер, и будет ли ей легче. Это было бы эгоистично с моей стороны — наложить на неё забвение. В глазах Нотта светится понимание, но я едва не кидаю бокал в него. Хуйня. Он ничего не понимает. Я сам не понимаю, почему эта ситуация так выбивает меня из колеи, почему так действует. Не могу не вспоминать своё желание буквально придушить Грейнджер курсе на четвёртом. И может изнасилуй её кто тогда, я бы усмехнулся. Не знаю. Этот человек был как из другой вселенной. Маленький Драко. Я не вижу его в зеркале уже пару лет. И не знаю, как он мог бы поступить. Я вот сижу и копаюсь в своей голове, пытаюсь найти хоть единое оправдание своей непрекращающейся злости. Она не проходила, сколько бы раз я не бил по стене и не швырял бокалы, боль, Круцио, убийство не заставляли её уйти. Я хочу, чтобы это закончилось. — Она будет в норме. — Это же Грейнджер, конечно, будет. Мой голос звучит слишком резко и грубо. Да, прячем все своё блядское отчаяние за эгоизмом, вперёд, прекрасная тактика. Я правда так думаю. И это мерзко. Мне противно от того, что я понимаю — она выкарабкается. Пройдёт через все это с гордо поднятой головой, заставит всех забыть о произошедшем, и только ночами её будут мучать кошмары. Так было с первой войной. Её руки будут дрожать ещё больше. И Нитс все чаще будет рассказывать мне о том, что видел её гуляющей ночью по коридорам мэнора. Кажется, меня тошнит. Тео кидает в меня подушку с кресла. — Не будь таким ублюдком хоть раз. — Извини, это врождённое. Похоже, мы оба слушаем друг друга между строк. Слова, наш диалог — так, формальность. Мы переговариваемся не этими фразами. Меня накрывает головокружение, и я падаю спиной на кровать. Нотт подходит и падает рядом. И пару секунд мы тратим на молчание, в котором так и висит вопрос: а что дальше? Ответа на него я не знаю. — Что ты с ними сделал? О, он имеет в виду этих четырёх насильников, которые напали на бедную девушку в переулке? — Убил. Тео всегда было этого мало. Он упивался подробностями жестокости над теми, кто этого заслуживал. Я удивлён, как он все ещё не попросил у Грейнджер описание её убийства Долохова. Вообще мне много раз хотелось взглянуть на это. Как ненависть захлёстывает её так сильно, что глаза чернеют, пока Антонин извивается в её ногах. Я видел это воспоминание её глазами, но это… не одно и тоже. Но он молчит, что странно. Может, в его голове тоже порхает мысль о том, чтобы было, будь на месте Грейнджер Пэнс. Я бы разнёс всю Англию. Мне и хочется какой-то извращённой частью своего мозга, который не пытается отрицать мои туманные чувства. Она не уменьшается и не затихает, как бы я не пытался её игнорировать. Тео набирает в лёгкие воздуха, и я знаю, что это прямо перед тем, как что-то сказать. — Они заказали её. Это было спланировано, не простое бытовое изнасилование в городе. Сначала я хотел удержаться, но в итоге все равно закатываю глаза. — Ещё что-нибудь кроме очевидных вещей? Он поворачивает ко мне голову, и я чувствую тепло на щеке от того, как сильно он прожигает меня своим взглядом. — Малфой, ты слышишь вообще, что я говорю? Я вздыхаю, голос звучит низко, хрипло. — Все и так вполне понятно. Никто не стал нападать бы на неё просто так, не волшебники. Если у тебя нет какого-нибудь зелья, которое вернуло бы нас назад во времени, будь добр, избавь меня от этого разговора. — Вместо того, чтобы напиваться, пошли найдём этих ублюдков. Самую верхушку. — Верхушка Торн. — Плевать. Они напали на ту, что поклялась защищать нас своей собственной шкурой. Она заслуживает мести за себя. Трудно отрицать, что он прав. Мне не хватило убийства тех четверых в Лондоне. Я хотел ещё. И я неожиданно соглашаюсь, кивая головой. Тео даже не удивлён. Он встаёт с кровати, протягивает мне руку, и я хватаюсь, вставая следом. Голова кружится от виски и резкой смены положения. Гермиона Грейнджер заслуживала мести. И я собирался покрыть этот мир кровью, лишь бы она её получила.***
Что такое день? Что такое ночь? Все смешалось в одно, ни солнца, ни света, ни тьмы, ни луны. Гермиона понятия не имела, сколько прошло дней. У неё не было часов, календаря, а комнаты она так и не покинула. Возможно, все время, что казалось вечностью, было всего несколькими днями. А может месяцами. Её ноги все ещё едва держали её. Она повернула голову. Астория сладко спала на кровати рядом, укрытая пледом по шею. Гермионе не хотелось её будить. Девушка натерпелась, успокаивая её постоянные истерики и срывы. Их было многовато. Грейнджер никогда не нравилось быть слабой, разрушенной. В трещине на фарфоровой балерине нет ничего красивого. В уничтоженной умнейшей ведьме своего времени тоже. Какой бы не была тяжесть, она с гордостью несла её на своих плечах. Но в этом доме не выходило. И вот уже который день она проводит в стенах, заставляя себя хоть выглянуть за дверь. Одна мысль о мужском присутствии пускала ужас по венам. Гермиона откинулась на подушки и направила свой взгляд на потолок. Возможно, в её голове впервые звенела пустота. Было странно не думать, не ощущать, не размышлять и не анализировать. Просто смотреть на потолок. Мысли как-то совсем не проникали в её голову. Или она думала о том, что не думала. В любом случае, она не спала. Уже которые сутки. Или часы. Грейнджер медленно перекинула ноги с постели на пол и коснулась кончиками пальцев холодного пола. Отрезвляющее прикосновение. Мурашки расползаются от ступней до бёдер и бегут по спине к шее. Она ведёт плечом в сторону, но сбросить это ощущение не получается. Вместо этого девушка встаёт на ноги и хватает кофту со стула рядом. Она вязаная и серая, большая, в ней чувствуется уют. Гермиона кутается в неё, прячет руки в длинные рукава и холод сменяется теплом. Она идёт в ванную, дверь чуть скрипит, и девушка оборачивается на Асторию, но та все ещё спит, крепко и без кошмаров. В голове Грейнджер невольно проскальзывает вопрос, какого это, жить без плохих снов. Её губы трогает лёгкая улыбка. Тори была здесь все это время. Она не отошла ни на секунду, поправляла одеяло, приносила воды, слушала или просто сидела на кровати рядом. Она поправляла пряди, упавшие на лицо, обнимала и шептала, что все будет хорошо, что понимает, что не бросит. За пару дней эта блондинка превратилась в глазах Гермионы из жестокой стервы в заботливую и нежную девушку, что была готова пожертвовать своим временем, силами ради неё. Наверное, именно Гринграсс останется той, чью руку захочется держать. Рядом с ней было безопасно так, как ни с каким другим человеком. Грейнджер шагает в ванную и тут же сталкивается с призраком. А спустя несколько секунд понимает, что видит саму себя. Она моргает пару раз в надежде, что образ испарится, но нет… кожа словно стала серой за все эти дни, шея в красных следах от пальцев, глаза потускневшие, опухшие от слез. Её рука тянется, чтобы скинуть с себя кофту и посмотреть на следы на ногах и… между ними. Но Гермиона вовремя останавливает сама себя, прекрасно зная, что видеть это не готова. Логика в мыслях шептала, что вряд ли там будет что-то ужасное, но даже просто смотреть, вспоминать, чувствовать покалывание в местах прикосновений не было ни малейшего желания. Она подвязала свои волосы в небрежный хвост на макушке, окунула ладони в ледяную воду и прошлась ими по лицу, а капли так и оставила высыхать на воздухе. Чем она стала… Жалкое подобие той Гермионы Грейнджер, которую знал весь мир. Героиню войны, главу отдела Магического Правопорядка, лучшую подругу Гарри Поттера, самую выдающуюся ведьму века. На её глазах навернулись слезы и тонкой дорожкой понеслись вниз по впалым щекам, стекая вниз к шее и исчезая за воротником футболки. «Я сильная, я справлюсь, я могу». Она едва не сорвалась, чтобы просто не разбить к черту все содержимое той раковины, все баночки, крема, щётки, стаканы, снести бы все рукой. Она не сильная. Она не может. Гермиона зарылась пальцами в свои волосы и потянула вниз в надежде, что боль физическая спасёт от душевной. На губах так и остался немой крик от всего отчаяния. Казалось, этому не было никакого конца. Взгляд метнулся к лезвию на полке в душе. Она и не задумывалась, чья это была комната, когда они сюда зашли. Откуда здесь средства, бритвы, откуда вещи и одежда. Сейчас все стало предельно понятно, но не слишком-то важно. Дыхание сбилось от одной лишь мысли. Что, если боль должна быть острее? Что, если есть способ её вовсе закончить? Отсутствие надежды. В этом было столько смысла на самом деле. Если гаснет надежда, гаснет все. Гирлянда не станет сиять без ёлки. Дым не появится без огня. Гермиона повернула голову к двери и заставила себя сделать три глубоких вдоха и выдоха. Никаких мыслей о смерти, никакого причинения вреда самой себе. Она справится. Может, однажды. Она не одна, ей помогут. И когда-нибудь все наладится. Грейнджер развернулась, возвращаясь назад в спальню, залезая в постель к Астории и закрывая глаза. Организм был вымотан стрессом, нужно было поспать.***
Ей начинало казаться, что это её вина. Она сама все спровоцировала своим упрямством, а потом задержалась в кафе, пошла переулками, в мыслях о дурацком Шекспире свернула не туда, не рассчитала свои силы… когда Гермиона впервые озвучила это вскользь Астории, сидя на краю кровати, её глаза излучали только нескончаемую боль. Блондинка подлетела к ней на пол, обхватила колени ладонями и спросила. — С чего ты вообще это решила? Голос Гринграсс слегка дрогнул. Кончики пальцев одной руки поднялись к лицу и приподняли подбородок девушки, заставляя посмотреть перед собой. Грейнджер нервно теребила рукава своей кофты. Теперь она носила её постоянно. — Мне просто так кажется. Что я виновата в случившемся и только я. Астория мягко перехватила её ладони, поднесла к своим губам и оставила мягкий, тёплый поцелуй на костяшках пальцев. — Гермиона. Выслушай меня очень внимательно. Ты не виновата ни в чем. Поступить с тобой таким образом было выбором этих людей. Не твоим. Ты не хотела этого. — Я и причинять боль людям когда-то не хотела. Я ведь могу быть виновата косвенно. — Нет. Вина лежит на этих людях, и только. Они решили это сделать, они решили сломать тебя. Ты — жертва. Не виновница событий. Грейнджер всхлипнула, чувствуя, как на глазах снова наворачиваются слезы. Астория мгновенно притянула её к себе, крепко обнимая за плечи. Не то, чтобы её слова убедили, но сделали чуть легче. Поэтому Гермиона позволила себе уткнуться в тёплое плечо и закрыть глаза. А потом услышала тихий шёпот. — У тебя есть все время мира. Столько, сколько тебе нужно. — Спасибо…***
В тот день шёл дождь. Он бил по стёклам и заставил Гермиону засомневаться, что за окном все ещё зима. Она все также теряла счёт времени. Не знала, какой сейчас день, час, минута, даже время года. А за окном в Англии всегда было трудно понять. Она лежала на кровати, опираясь на подушки, смотрела, как беспорядочно падают на стекло, скатываются вниз и оставляют за собой влажные дорожки капли дождя. Чем-то напоминало слезы. Тогда же она впервые задала вопрос, что мучал её уже долгое время. — Сколько прошло дней? Астория перекладывала какие-то вещи. Возможно, домовики принесли что-новое из одежды, ведь они — единственные, кто в эту комнату попадал и кто исчезал. Блондинка по полкам размещала футболки, джинсы, все аккуратно, платья на вешалки, пижамы в стопочки. Она обратила на Гермиону внимание, поворачиваясь. — Шесть. Гринграсс даже не взглянула никуда, чтобы дать ответ на этот вопрос, она точно знала ответ. Грейнджер в ответ прикусила нижнюю губу и вздохнула. — Я думала больше. — Ты нормально не спала уже несколько дней. Любое время так покажется вечностью. Гермиона кивнула, вернула своё внимание стекающим каплям воды на окнах. Астория выдохнула, даже в таком простом действии слышалось разочарование. Наверное, потому что девушка так и не собралась поспать. Гермиону не то, чтобы устраивало не ночевать вовсе. Каждый раз, как глаза закрывались, погружая её в темноту, в голове вспыхивали образы и воспоминания. Причём не просто воспоминания, а конкретные. Ночь приносила с собой ужасы, которые не хотелось переживать. Астория это понимала, пыталась как-то это исправить. Однажды она целую ночь лежала рядом с Гермионой, удерживая её в своих руках, лишь бы только её сознание не улетало назад в переулок. Она нежно шептала «ты в безопасности, ты не одна, тебя никто не тронет, я рядом», и поспать удалось всего два часа, а потом все стало таким же. Шесть дней… в голове не укладывалось. Это было и много, и мало одновременно. Пребывание в этой комнате превратилось в вечность, а потому какие-то 6 суток казались крошечными. Но при этом такой же период её отсутствия мог быть критичным в их-то ситуации. За неделю у них случалось больше, чем за года, произойти могло все, что угодно. Гермиона попыталась просто представить, как она встаёт, одевается, спускается вниз, её губы растягиваются в улыбке, она говорит подчинённым, что все в порядке, приступает к прежней работе, общается с Малфоем… к горлу подступила тошнота даже от одной мысли. Грейнджер окружала себя мужчинами с раннего детства: друзья, коллеги, знакомые. Казалось, что с ними было всегда интереснее, нежели с девочками. И вот результат. Нахождение в мужском обществе теперь было невыносимым. Как быстро сменяются приоритеты. Она вздохнула и снова повернула голову к Астории. — Мне нужно вернуться. Она приподняла брови и сделала шаг к кровати. — Зачем? Действительно. Зачем и кому на самом деле нужно? Гермионе или её чувству долга перед страной и другими? У неё никогда не было своих решений. Все держалось на банальном: так правильно, так должно быть, так будет лучше. Кто-нибудь вообще спрашивал, чего она хотела на самом деле? — Идёт война. Дальше будет только хуже. — Я думаю, они могут справиться без тебя. — Вдруг нет. — Гермиона, — Астория приземлилась на край кровати, опустила взгляд на свои колени и мягко спросила. — Ты готова к этому? Вот он, этот вопрос. Готова ли она к возвращению? Грейнджер задумалась, снова с силой кусая нижнюю губу. Она должна ответить «да». Ради себя, ради близких, её руки ведь связаны ещё и клятвой. Ей некогда восстанавливаться и думать только о себе. Прошло около минуты, когда Гермиона решила ответить честно. — Нет. Но множество людей все ещё не готовы погибнуть, потому что мне слишком плохо, чтобы их защитить.