Важное?

      Дневник ее матери оказался не больше, чем выцветшим от времени блокнотом в тонком переплете, гораздо больше походившим на обычную тетрадь, чем на ценный блокнот. Лейн нашла его среди скопища бумаг, которых раньше никогда не видела, потому что они, такие же выцветшие, лежали в самом верхнем ящике, который всегда закрывался на ключ. И это был не какой-нибудь хиленький ключик с еле дышащим замочком, а кое-что сильно серьезнее. Эвелина не лезла туда ни в детстве, ни когда выросла… Она знала, что в этом ящике лежит что-то важное, но как-то так получилось, что она ни разу за двадцать два года не интересовалась его содержимым. А зачем? Даже когда воспоминания вертелись в ее голове, как назойливая муха, отстраненность Лейн от этого ящика была для нее чем-то самим собой разумеющимся. Она каждый день, боги, проходила мимо своей мерзкой матери, к которой брезговала прикасаться, и, конечно, никакого дела до ее вещей Лейн тем более не было.       Ну, чем могла дорожить наркозависимая шлюха, плюющая на собственную дочь? Отборными банками спермы?       Лейн выложила толстый школьный альбом с фотографиями матери. Оценки, дипломы, грамоты.       — Уф, знаешь, твоя комната на чердаке здесь самая чистая, — выдохнула Мэрит, заходя в комнату к Лейн; она ходила по дому с впечатляющей осторожностью, видимо, боясь, что скоро у этой развалюхи обвалится потолок. И мисс Л подозревала, что не беспочвенно.       — Кто бы сомневался, — пожала плечами Лейн.       Под школьными фото и очередной стопкой грамот она нащупала какой-то маленький бумажный квадрат — наверняка потерявшаяся фотография из школьного альбома. Лейн вытащила ее без особых ожиданий; это оказался полароид, весь в пыли, как и остальные находки. Эвелина сдула с глянца пушистый слой.       И замерла.       Ветерок прошелся по коже, охладив ее, казалось, до экстремально низкой температуры. Уголки губ дернулись в нервной, так и не состоявшейся ухмылке. Сердце упало куда-то на пол.       — Что, ты что-то нашла? Эва?       Мисс Л дрожащей рукой перевернула полароид другой стороной, где обычно делают короткие надписи. Она ожидала прочитать то, что там было, но… Наверное, все-таки не совсем.       — Что там? — Мэрит обеспокоенно положила ладонь на плечо Лейн, и Лейн почувствовала, как она задержала дыхание. Тишина поглотила их на несколько секунд целиком, смакуя ступор, не возникавший между ними даже в период знакомства.       — «Я — Дженис Лейн (может, скоро Коннор!) и Вилли. Люблю до Луны и обратно. 2126 год», — без выражения прочла надпись на обратной стороне Эвелина. Волосы зашевелились на ее голове. Она тупо повторила: — Вилли. Боже. Вилли.       — Эва… — слишком тихо для своего обычного тона откликнулась Мэрит. Она едва ли не пискнула ее имя.       Эвелину залило холодным потом. В две тысячи сто двадцать шестом году она родилась. Она родилась у Дженис Лейн.       И Вилфорда Коннора?       Вилфорда Коннора?       Она снова опустила взгляд на фото. С фотографии на нее смотрели застывшие зелёные глаза, со скепсисом и знакомым прищуром, с насмешкой и еле заметной тревогой. Он стоял, сложив руки на широкой груди в синем джемпере, стоял, глядя в камеру, с веснушками и рыжими волосами. Рядом с ним, вцепившись в его руку, стояла не слишком миниатюрная — с широкими бедрами под длинной юбкой и тонкой по сравнению с ними талией под закрытой блузкой, — юная и счастливая копия Эвелины Лейн. Скромная красотка с пронзительными глазами. Отличница из религиозной семьи.       Дженис Лейн. Ее мать.       Ее мать с отцом Мэрит.       Мэрит молчала.       — Ты знала? Ты молчишь. Сейчас. Потому, что знала? — Эвелина не узнавала собственный голос. Он дрожал так, словно она идёт по качающейся доске, прибитой к краю корабля. Она не оборачивалась.       Лейн знала, что увидит в глазах Мэрит лишь подтверждение собственной мысли.       — Да, — ответила Мэрит. — Эви. Это ничего не значит. Я не хотела говорить тебе потому, что знала, что ты болезненно отреагируешь. Я хотела… — она замешкалась на секунду, — уберечь тебя. Хотя бы немного. Понимаешь?       Лейн сверлила взглядом фотографию, все ещё не в силах поверить собственным же глазам. А ушам? Могла ли она верить им?       Внутри все остановилось, как будто батарейки вышли из строя.       Что за сюр?       Она тряхнула головой, чтобы сбросить с ума пелену.       Мэрит ей сестра?       Лейн часто заморгала, сдерживая заново подступившую горечь.       — Выйди, — хрипло выдавила она. — Пожалуйста, Мэрит, выйди. Я хочу побыть одна.       Эвелина ощутила, как Мэрит еле прикоснулась к ней снова, но на большее не решилась. Ее выражение оставалось загадкой, над ответом к которой Лейн не могла уже думать. И обернуться тоже уже не могла.       — Хорошо. Я буду ждать в машине. Пригоню ее к дому, ладно?       Эвелина не ответила.       — Я люблю тебя, — напомнила ей Мэрит, и ее голос был полон стоящих в горле слез. — Люблю тебя только как женщину. Это самое важное из всего, что ты узнала сейчас, хоть это все и навалилось вместе, я понимаю, это сложно принять, но главное… Помни, пожалуйста, что… я жду тебя. И я люблю тебя. И я… Прости. Прости, что не рассказала сразу. Если сможешь. Я жду, Эви. Сколько угодно жду тебя.       Она вышла из комнаты неслышно, совсем негромко, как умела с профессиональной ловкостью — издержка собственного характера.       Но Эвелина все равно слышала каждый ее шаг, как чечётку. Низкий каблук ее туфель превратился в отбойный молоток в правом виске.       Тук-тук. Тук-тук.       Лейн тупо рассматривала старый-престарый снимок, и та апатия, которая, как плащ, укутывала ее, не позволяла почувствовать поток грязи, немедленно вырвавшийся из прошлого. Он вырвался вместе с этим фото, и теперь нависал над ее головой.       Нервный смех пошатнул и без того полуразвалившуюся обитель.       Ее жена, получается, ее сестра. Мэрит — ее сестра. Смешно подумать. Смешно представить. Такое мог бы ляпнуть какой-то полоумный, никогда не бывавший в ремиссии.       А отец ее жены, с которым они с Лейн всегда были на ножах, и ее отец? Хотя нет, конечно, «отец» — это чересчур высокий титул для такого дерьма, как он.       Как это могло произойти?       Что за ирония, черт возьми?       Лейн покинула свой убогий городок, когда ей было двадцать два. Она покинула его и переехала в большой город. Город-миллионик. Там с одинаковой лёгкостью можно было найти себе подстилку на ночь и любовь всей жизни; и что же, среди всех этих течных сук, с которыми она развлекалась, не нашлось ни одной ее сестры? Ею обязательно должна была оказаться та самая любовь всей ее жизни? Боже, что за бред!       Лейн окинула взглядом хрупкий голубой потолок, подпираемый деревянными балками, и мимо воли представила, что уже никогда не выйдет отсюда. Многое ли она потеряет?       Эвелина снова засмеялась. Она смеялась и смеялась до слез.       А потом опустилась на корточки, сжимая в руках говорящую фотографию, и разрыдалась. Наполненный жидкостью графин внутри нее не опустошался, сколько бы слез она не пролила наружу; из них уже можно было бы получить личный океан, если бы Лейн не тратила их впустую. Если бы они так бесполезно не впитывались бы в доски под ее ногами и в одежду, на самом деле давно пропитанную ими от и до.       Вся жизнь, начиная с момента встречи Мэрит, пронеслась перед ее глазами, словно Лейн действительно собралась умирать.       Неужели все это было гребаной постановкой? Сколько времени Мэрит уже известно о том, что у них наполовину одна кровь? Все семнадцать лет? Она ложилась с ней в одну постель, зная, что они сестры? Помнила об этом? Или нет?       А этот бык, этот недоделанный, бракованный папаша? Он знал?       Небезызвестный пастор Вилфорд Коннор прибыл в Лейквуд просветить темный народ парочкой авторских проповедей, но слишком увлекся. По утрам верный священник читал молитвы, а по ночам — наивную девятнадцатилетку.       Чем не сюжет для очередного ванильного кинца?       Где-нибудь между строк — ну так, чисто для антуража — можно было бы вставить скитающуюся девочку в грязном балахоне, которая ест трёхнедельный рис с плесенью, например. Которая видит сломанную игрушку вместо матери. В которую тыкают пальцами за то, что ее мать — сломанная игрушка. Девочку, играющую перевязанным полотенцем вместо кукол.       Девочку с грязными волосами.       Девочку со звучным именем.       Девочку, которая никому не нужна.       Эвелина уткнулась лбом в стену с разукрашенными обоями и стащила с глаз мокрые очки. Ей показалось, будто неведомые завитки на обоях сильно похожи на букву «В».       «В».       Вот почему скромная и милая девушка, которой когда-то была ее мать, превратилась в загнанную крысу. Вот почему. Таких легко сломать. Они тонкие для этого мира. Тонкие для здешних мужчин. Как можно быть к этому подготовленной?       Как можно любить человека, ставя на первое место все же свои интересы, как можно не сломаться, имея за спиной затворничество, религию и фанатично верующих родителей?       Как можно дать отпор священнику, будучи добропорядочной христианкой?       Как можно отвергнуть иллюзию любви, если ты всего лишь дрессированный родителями кролик в глазах людей?       Эвелина задержала дыхание, умоляя себя успокоиться, но получалось у нее ни к черту. Резким движением руки она скинула все бумаги, лежавшие в тайном ящике, и они охотно полетели на пол.       Исписанные листы с лишь частично читаемым текстом.       Эвелина, задыхаясь от слез, с ватой вместо лёгких, надела очки обратно, протерев их краем собственной блузки. Сердце колотилось, стремясь вырваться из оков человеческого тела и пробить булыжник, сковывающий его.       Лейн захотелось кричать.       Мимо нее пробежала пугливая мышь.       Зрение подводило Эвелину слишком сильно, чтобы она могла заметить ее. Ее глаза сосредоточенно, насколько могли, цеплялись за синие буквы, вырывая предложения из контекста.       Я люблю его больше жизн…       …взяла у папы нитрогл…       Они убьют меня, когда узнают, я не хочу убивать ребенка       Мы справимся       День был ужасн…       Мама накрич… Сказали что купили мне какой-то дом в Лей к… Выгоняют из дома?       Вилли уехал       У меня будет дочка       Н хочу замуж за Макса       …одила ее в кровати. Было много кр р о…       …вернулась из больницы. Больше не смогу иметь детей. Это хорошо. Не хочу рожать Максу. В, наверное, не вернётся       …аписала письмо. В ответ он отправил чек и сказал, что не… Есть другая дочь…              Н Е Н А В И Ж У.       Последнее слово сохранилось чётче, чем все остальное. Оно было, видимо, выведено не один раз. Лейн, прикусывая губу, пролистала до конца. Больше никаких записей. В углу алела страница, исписанная словом «ненавижу» вдоль и поперек. Вилли превратился в В. История любви оказалась короткой.       Лейн потянулась к другим документам. Дом и правда купили родители ее матери; сами они жили не здесь. Эвелина никогда их не видела. Ушли в монахи? После того, что они сделали, их только там и приняли бы. Они с Мэрит… они вырастили Полли. И Эвелина не могла представить, как выгоняет ее из дома из-за незапланированной беременности. Человек не может так поступить.       Ублюдочные мрази, вероятно, да.       Незаметно для Лейн злость на Дженис поутихла, и ее место заняли другие люди. Это место, обласканное и холеное, место ее злости — оно было слишком свято, чтобы пустовать.       Ее мать вдруг потеряла четкие контуры.       Она не виновата?       Что, если она не могла иначе?       Лейн никогда не думала о ней в этом ключе. И, наверное, лучше не стоило начинать.       Она сглотнула последний ком, когда город уже вовсю обнимали сумерки. Эвелина даже не помнила, что делала там так долго. Плакала? Смеялась? Смотрела в стену? Информация, рухнувшая на нее, по-прежнему лежала на поверхности, и даже когда Лейн переступила порог, она все ещё плавала где-то сверху. Принять ее глубже Эвелина оказалась неспособна.       Пикап, на котором они с Мэрит сюда приехали, покорно ожидал ее рядом с домом. В салоне горел свет. Лейн заметила огненные кудри, ниспадающие на руль.       — Эва, — тут же подалась вперёд Мэрит, когда Эвелина села рядом. Ее теплая ладонь легла на ледяную ногу мисс Л, и ее охватило знакомое чувство безопасности. Разве это не должно было измениться? Какая глупость. Конечно, нет. — Как ты?       — У меня здесь пропасть, — апатично ответила Лейн, положив руку на солнечное сплетение, — и я не знаю, что с ней сделать. Хочется кричать.       — Так кричи, — серьезно кивнула Мэрит.       Эвелина нахмурилась.       — Прямо тут?       — Да.       Она оживлённо выскочила из авто и открыла дверь со стороны Эвелины. Лейн как-то уже автоматически вложила свои руки в ее ладони и позволила Мэрит вывести себя обратно на улицу.       Лейквуд молчал. Свет не горел нигде, кроме их машины, и только яркие фары разрезали тьму, царившую над их головами.       Мэрит отвела ее на три шага вперёд, чтобы фары не ослепляли Эву.       — Кричи, — приказала она.       Что, так просто?       Эвелина отпустила руку Мэрит и отошла от нее ещё на пять шагов.       И, вдохнув, закричала.       Закричала, что было сил.       Закричала, зажмурив глаза.       Горло сделалось твердым, как гранит, оберегая выплескивающийся водопад боли, поднявшийся из самых глубин сознания. Он лился из нее непрерывно, опустошая графин; резкая линия, двигающаяся по нарастающей, растворялась в вечернем воздухе.       Тогда небо, незаметно для них двоих, затянулось последними густыми тучами. Узлы пышных облаков были черными и тугими.       Разве прошлое настолько властно над настоящим?       Истошный вопль распространился по всему смехотворному городку. Он забрел в каждый заброшенный дом. Он подстелился под камни и пронесся по воздуху, как стрела, вот-вот достигающая желанной цели.       Этот крик заполонил пространство, уничтожая знакомые картинки памяти, и остановил лавину из боли, за десятки лет приобретшую каменную твердость наслоившегося льда.       Прошлое — просто чертово прошлое. Ветер уносит листья, падающие с деревьев по осени, и точно также время уносит прошлое.       Главное — его отпустить.       Эвелина выдохлась спустя несколько долгих секунд. Может, прошла минута? Ее тело обессиленно подкосились, требуя рухнуть коленями на жёсткий гравий, но мисс Л не была бы собой, если бы поддалась этому желанию. Крик все ещё вибрировал в ее глотке, а лёгкие свело от нехватки кислорода. Она шумно схватила ртом отравленный лейквудский воздух.       А потом она чему-то улыбнулась - и с неба хлынули сумасшедшие потоки воды.       Мэрит слабо улыбнулась ей, освещённая пронзительным светом фар; она сделала вид, будто не заметила, что уже промокла до нитки.       — Я не чувствую, что… — Лейн пыталась отдышаться; одновременно ей нужно было перекричать стук воды по камням, и у нее все же нашлись на это силы. — Я не чувствую, что у меня что-то изменилось к тебе. Этот бред ведь не важен, правда?       Может, индийские гуру были правы?       — Правда, — Мэрит тоже отлично перекрикивала дождь. — Я подумала точно также, когда узнала. Перед свадьбой. Я не почувствовала разницы. Я была влюблена в тебя семнадцать лет назад, и я люблю тебя сейчас ещё сильнее. Без тебя не будет части меня. Это совсем не сестринская любовь. И я не понимала ни тогда, ни сейчас, почему должна отказываться от этого из-за каких-то идиотских формальностей. Из-за совершенно неважных фактов. Понимаешь, о чем я?       — Я бы и не смогла, — сказала Эвелина. — Даже если бы захотела, не смогла бы.       — Нам не нужно. Я здесь почти плаваю, Иисусе, но я так рада, что ты чувствуешь то же самое. Мы сами себя определяем, слышишь меня?       Лейн улыбнулась. Тяжесть окончательно покинула ее, и она упала в объятия любимой женщины так, словно никогда и не знала никаких идиотских формальностей. Она сделала это так, будто они в чертовой Ницце.       Она обнимала Мэрит, и Мэрит обнимала ее в ответ, и на них лился нескончаемый океан, опустошая графин окончательно. Он лился на их головы и тела, и в конце концов, конечно, впитывался в землю. Прямо как прошлое.       Как Лили Найтфол.       Как Лейквуд.       Или как девочка с грязными волосами, сохранившая с тех пор одно лишь звучное имя.