Чистокровная или полукровка?

— Извиниться? — удивилась Тан. — Да, прости меня, у моральный урод, я… я… не хотел убивать тебя, прости меня, что мне крышу снесло, кажется я просто разозлился на то, что ты защищала того гуля и голубя, я понимаю… что это твои обязанности, просто меня злит, что ты ради них жертвуешь собой, информацией о себе, и я слышал про того голубя, что он тебя обнажённую видел… не бойся я его не трону, просто… сколько ты ещё будешь такой доверчивой и опрометчивой? Сколько? Ты всегда доверяешь всем, а что если бы он оказался не из тех, кто держит слово? И ты его заинтересовала, если бы не его интерес и чувство справедливости и благодарности, он бы не помог! Я дурак, дурак… прости что я довёл тебя, до такого состояния, что тебя забрал, какой-то голубь, я самый настоящий урод, прости меня, — сидя на коленях перед девушкой извинялся парень. — Хакуджи… — прошептала девушка. — Я… я… переживал… я знаю, что Доума дал тебе свою кровь… я рад, что он оказался умнее меня… я рад… что ты восстановилась… я счастлив видеть тебя здоровой… я… не знаю, что на меня нашло, но когда увидел как ты их защищаешь, и рассказываешь этому Голубю о себе, и что он ещё в кафе хочет уединиться, что ты делаешь обмен… я сорвался, разолился, мне снесло крышу… — продолжал розоволосый. — Он приревновал её, — улыбнулась Мицури, что стояла за дверью. — Тан-чан… пожалуйста… прости меня… знаю, я не заслужил прощения, но я не смогу жить спокойно, зная… что ты ненавидешь меня, я так скучаю по нашей дружбе… но понимаю… что мы не можем… —неожиданно обнимая девушку за живот, и утыкасясь лицом в животик. — Я понимаю, я помню как ты злился, когда я жертвовала собой, я помню всё это, но… я испугалась… правда испугалась… но теперь зная причину твоего поведения… я успокоилась, и… я тоже скучаю по нашей дружбе… очень сильно… мне не хватает тех слов, что ты всегда говорил, — убирая его от своего живота и спустившись обнимая за шею, проговорила Тан. — Я… но ты ведь знаешь про запрет… запрет дружбы между нашими организациями… — прошептал Хакуджи уткнувшись в шею девушки. — Я знаю, а не всё ли равно? Я ведь с Голубем подружилась, почему же мы не можем снова возобновить нашу дружбу? — улыбаясь проговорила Камадо. — Что? — удивился Дракон. — То, говорю, а какая разница, почему мы не можем снова стать друзьями, а пусть остальные воюют, — проговорила Тан. — Ты, правда не против? — улыбнулся Третья луна. — Да, не против, — ярко улыбаясь проговорила красноглазка. — Что ж, тогда, Мигалка, теперь снова тебя никто не сможет тронуть, я не позволю, ты ведь помнишь? Никто не имеет права обижать тебя, унижать тебя, нападать на тебя и оскорблять, я буду жестоко убивать или мучить тех, кто посмеет сделать тебе больно, в любых смыслах этого слова, — ласково и одновременно серьезно говорил парень, а Танджиро лишь расплакалась, давно она не слышала этих слов, давно она не чувствовала такую защиту, не чувствовала себя как за стеной, как это было раньше, за Аказой, она всегда чувствовала себя, как за каменной стеной, да за другими в Кисецутай тоже, но почему-то именно этот розоволосый гуль был для неё самой прочной стеной и опорой, ведь он признал её сразу, защищал, а не как это было с Кисецутай. Flashback. — Ты кто? Такой странный гуль, — процедил Шинадзугава. — Тише ты, нормальная она! — фыркнул Ута. — Зачем ты привёл её к нам, это отродье, — рыкнул Узуй. — Да хватит вам! Ей всего пять лет! Она не сильно младше вас! Почему вы такие жестокие дети? — разозлился масочник. — Такая противная. Фу, такие глаза, светофор что ли? Как же ужасно, — почти плеваясь в лицо девочки проговорил Игуро. — Ута-сан?.. — со слезами прошептала девочка. — Бесит, раздражает, противная, — послышались оскорбления со стороны детей. — Прости меня, Тан-чан, но… я вынужден оставить тебя у них, со мной тебе опасно, — почти плача проговорил парень. — Ута-сан… не уходите… — крепко хватая его за руку проговорила девочка. Спустя пол года. — Почему… они меня бьют? Что я сделала не так? — плача шептала девочка, лежа на своей кровати. — Я урод? Правда? — рыдала девочка, с синяками, шрамами и порезами на теле, всё так болело, шипело, жгло, она хотела умереть, не могла больше терпеть всё это. Спустя год. — Танджиро, прости, давай обработаю? — прошептала Шинобу. — Не нужно, издеваетесь? — рыкнула девочка. — Нет… — с сожалением смотря на младшую проговорила Кочо. — Не нужна мне ваша помощь! — процедила Камадо и ушла прочь. — Она нас стала ненавидеть? Хотя ладно… сами виноваты… — прошептала Роза Гектор. Спустя два года. — И куда она ушла? — фыркнул Узуй. — Не знаю, кажется у неё друг появился, — хмыкнул Санеми. — Вот как, думаю, мы должны уже нормально извиниться перед ней… — вздохнул Ренгоку. — Согласен, — вздохнул Томиока. — Это и есть её друг? Тот розоволосый парниша, с полосами по телу? — увидев Хакуджи и Тан-чан, задумалась Мицури. — Видимо да, вон как светиться, — улыбнулась Шинобу. — Да, думаю, я тоже хочу, чтобы и с нами она улыбалась так же, — хмыкнул Узуй. — Да мы тоже, — фыркнул Шинадзугава. End flashback. — Знаешь, ты тот кто первый признал меня, Кисецутай… не принимали меня первые три года как я была в организации, а ты принял меня с первого дня, поэтому я тобой, дорожу больше, и ценю тебя, я скучала постоянно, о наших прогулках, разговорах, ты был первым… кто сказал, что мои глаза милые, что я сама симпатичная… первый… — прижимаясь к другу сильнее, говорила Тан. — Я знаю, прости, что сделал больно, я больше не сделаю тебе больно, и никому не позволю тронуть тебя, как это было раньше, — улыбался старший. — Мы… она помнит… — грустно прошептала Канроджи. — Конечно помнит, мы три года… три года её не принимали… три года издевались и измывались, у неё на теле шрамы, не только от других гулей, но и от нас, мы тоже виноваты, что её тело изуродовано, а внутри она сломана, мы тоже в этом виноваты, — проговорил Тенген. — Так… это и они тоже виноваты… — ужаснулись Тоука и Канеки, что поднимались к ним на этаж. «Так… эти Кисецутай так же не чисты, как и другие гули, да уж, не ожидала, теперь не знаю, мне их ненавидеть, или что, но теперь я зауважала этого Аказу, молодец.» — думалось Тоуке. «Ужас… так эти ужасные шрамы… они тоже в этом виновны… ещё и выпендивались, мол им больно смотреть, да им больно было потому, что они тоже к этому причастны, и в сравнении с этим Аказой они даже хуже, с ним они хоть взаимно ранения наносят, и он её принимал и защищал, я его зауважал… а к ним уважение потерял…!» — задумался Канеки.